Растянувшись на бруствере, не обращая никакого внимания на зловещий свист, проносившийся над головой, он смотрел вперед. Сердце его забилось тревожнее, когда вдруг из-за холмов показались длинной лентой солдатские шинели и белые кепи. Лента делалась длиннее и длиннее. Раскинувшись цепью, быстро удалялись эти шинели вперед, а за ними двигались войска в колоннах.
- Начинается! - прошептал он. Надежда и сомнение попеременно волновали его.
С турецких редутов открылась отчаянная пальба. Стоял какой-то адский гул в воздухе.
- Помоги им, господи! - прошептали артиллеристы на батарее, сняли шапки и тихо перекрестились, напутствуя проходивших с боков солдат.
Сперва Венецкий ясно различал наших солдат, но скоро они, уменьшаясь-уменьшаясь, начали казаться какими-то точками. На дороге валялись убитые и раненые. В промежутке между выстрелами донесся какой-то гул. Наши побежали вперед...
Вдруг Венецкий побледнел, быстро спрыгнул с бруствера и подбежал к полковнику.
- Николай Степанович! прикажите прекратить стрельбу. Мы стреляем по своим!..
Полковник взглянул в бинокль и побледнел, в свою очередь. Прямо перед батареей, невдалеке от турецкого редута, поднимались на гору наши войска, и выстрелы наши ложились как раз между ними.
Немедленно прекратили огонь.
Венецкому не сиделось за бруствером. Он снова растянулся на животе и жадно смотрел вперед. Наши быстро ползли по горе; сзади двигались темные массы; с редута раздался ружейный огонь... Еще минута-другая, - и вдруг у Венецкого упало сердце. Он ясно увидал, как наши повернули назад и быстро стали удаляться расстроенными рядами от турецкого редута.
В эту минуту на батарею прискакал старый генерал со свитой адъютантов.
- Полковник! Отчего вы прекратили огонь?
- По своим могли бить, ваше превосходительство!
- Что вы мне говорите!.. Что вы говорите! - вдруг крикнул генерал, отчаянно замахал рукою и быстро уехал далее.
А солдаты уже беглым шагом подходили к батарее... Ясно было, что штурм отбит.
Венецкий посмотрел в другую сторону. И там то же... Войска наши уходили от турецких редутов, а турецкая канонада делалась сильней...
Сумрачные проходили ряды мимо батареи и спешили поскорей скрыться за холмы... Венецкий вглядывался в солдат. Все были утомлены и угрюмы; все тяжко дышали и крестились, добравшись до прикрытия. За войсками вразброд двигались отсталые... Мимо батареи много прошло их, опираясь на ружья... Слышны были стоны, проклятия и брань... Невдалеке Венецкий заметил, как ползли раненые... Вот один пробует встать и не может... А на них никто не обращает внимания...
Он поднялся и хотел распорядиться, чтобы их взяли, как вдруг услыхал совсем близко какой-то шипящий свист...
- Ваше благородие... Ложитесь! - крикнул кто-то сзади.
Он быстро прилег. Что-то шлепнулось близко. Он зажмурил глаза и вдруг вспомнил, что его могут убить. Ему сделалось страшно, но вслед за этим мгновением какое-то равнодушие охватило все его существо. "Что ж так долго смерть не приходит? - промелькнуло в его голове. - Уж если это она, то пусть скорей!" Он открыл глаза. В нескольких шагах от него на бруствере вертелась черная граната и скверно шипела трубка...
Он пристально стал смотреть на нее и не мог оторвать от нее глаз. "Вот-вот сейчас, но только она меня не заденет... Нет!.."
Раздался треск... в глазах у него что-то блеснуло. Он радостно вскочил на ноги, но в то же мгновение упал и инстинктивно схватил себя рукой за ногу.
"Это ничего... Я, верно, контужен", - подумал он.
И снова попробовал подняться. Но подняться он не мог, почувствовал ужасную боль и какую-то теплую мокроту на том месте, где была боль.
Барсук и другие солдаты подбежали к нему. Он взглянул на их испуганные лица, хотел что-то сказать, но губы бессвязно лепетали какие-то слова... Он вдруг почувствовал слабость, какие-то странные мысли стали путаться в его голове. Он улыбнулся своей доброй улыбкой, вздохнул и потерял сознание.
Когда над окрестностями Плевны спустилась ночь, то долго еще раздавались на окрестных полях стоны. Целую ночь мелькали фонари и на носилках таскали раненых и все-таки не могли убрать всех. Иззябшие, валяясь в грязи, под дождем, оставались еще многие, моля у бога смерти.
Наутро неудача сказывалась на всех лицах. Везде атака была отбита, и только на Зеленых горах еще шла битва. Скобелев просил подкреплений, но ему их не дали...
Штурм 30 августа стоил нам, как известно, около десяти тысяч солдат.
Глава двадцатая
ГЕНЕРАЛ СОМНЕВАЕТСЯ
- Ну что ж?.. это еще не беда! Сегодня неудача, зато завтра будет удача... Конечно, неприятно, но унывать, брат, нечего... С нашим солдатом все можно. Помню, на Кавказе наш полк пять раз ходил в атаку, пять раз отбивали, но на шестой таки взяли аул. Правда, из полка осталась всего одна рота, но все-таки взяли!
Так говорил старик Чепелев Елене, сидя июльским утром на балконе своей дачи за картой.
- Полно, папа, тебе утешать меня. Точно я не вижу, что ты сам расстроен нашими неудачами, - проговорила Елена.
- Обидно, конечно, обидно... Шли, шли и вдруг наткнулись на Плевну, чтобы ее черт побрал! Но все-таки унывать нечего... Бог даст еще поправимся... Вот скверно только, что о солдате мало заботятся, плохо кормят его, обкрадывают там разные интенданты... Вот за это так мало виселицы! - энергично проговорил старик. - Я, не задумываясь, повесил бы таких негодяев...
В последнее время даже и старик Чепелев, говоривший вначале, что война с турками - плевое дело, стал несколько гневаться, и хотя не показывал этого, но сам нередко задумывался и возмущался, читая известия о том, как продовольствуют солдат. Известная телеграмма Мак-Гахана, описывавшая, как наши солдаты, сами голодные, делились последним с болгарами, умиляла сердце старого генерала, и он со слезами на глазах говорил, что стыдно обижать таких безропотных и выносливых солдат, как наши.
- А о Венецком все нет известий, папочка?..
- Нет, Леля, еще нет, но, вероятно, все слава богу... Вот посмотри-ка, девочка, на карту. Взгляни-ка сюда. Вот она, эта самая Плевна!..
Старик, видимо, хотел отвлечь свою дочь от расспросов о Венецком и сам начинал сомневаться, жив ли молодой человек. "И то ни разу не написал!" - подумал он.
Елена с грустной улыбкой глядела на карту, слушая старика, как надо нам покончить с этой проклятой Плевной.
- Осман - умный генерал... Понимает, как действовать, и действует умно. Надо и нам так же действовать и не соваться одною грудью. Грудь хороша, но ведь и солдата пожалеть надо.
- Но ведь ты сам, папа, говорил, что надо без хитростей, прямо?..
- Ну да, говорил и теперь говорю, но надо знать время.
Старик даже рассердился, что Елена подметила противоречие в его словах.
- Конечно, надо действовать с нашим солдатом по-русски, то есть напролом, но если раз не удалось... нельзя же. Знаешь что, Леночка, я тебе скажу... У нас солдаты прекрасные, а...
Он не досказал своей мысли и медленно перекрестился.
- И дай бог, чтобы Плевна образумила их!.. Вот рассказывают, что сами они живут прекрасно там, ни в чем не нуждаются, а люди!! Я, Леля, когда был на Кавказе, я ел то же, что и солдаты, и как же они любили меня! Первым делом о них заботился. Никаких этих колясок у меня не было. Ну, да что говорить! Очень уже нынче эта манера подлая развилась... о себе думают, а о других... Ну, и воровство, говорят, в армии идет такое, что просто страшно становится.
Генерал совсем вышел из себя и, точно вообразив, что перед ним сидела не дочь, а интендант, стал браниться и грозить, что их всех перевешают.
Елена слушала все эти угрозы и, когда отец кончил, спросила его:
- Неужели, папа, так обижают солдат?
- Я, дочка, дорого бы дал, чтобы все, что пишут, оказалось неправдой, но ведь еще пишут не все! Недавно в военном министерстве мне рассказывали такие вещи, что просто стыдно было слушать... А там ничего - еще улыбались чиновники...
Старик продолжал разговор на эту тему, как на террасу вошла Александра Матвеевна. Она была в кисейном капоте, в соломенной шляпке, украшенной цветами; в руках у нее был букет цветов. На ее некогда красивом лице очень заметны были следы подкраски и подрисовки.
С приходом жены Чепелев быстро замолчал, как-то весь съежился и уткнулся в карту.
- А вы все продолжаете воевать? - заметила Александра Матвеевна. Что, муж сегодня будет? - обратилась она к Елене.
- Не знаю... Он никогда не предупреждает...
- Ну, а как его завод? Скоро будет готов? Ты что-нибудь слышала?..
- Я не вмешиваюсь в его дела, мама!
- И глупо делаешь, моя милая... Нельзя же не знать, как идут дела... Кажется, муж - не чужой человек... Я тебя спрашиваю, потому что вчера в Павловске мне говорили, будто завод этот плохо подвигается... Советую узнать! - прибавила она, потрепав Елену по щеке, и прошла в сад.
- Завтракать меня не ждите! - крикнула она из сада.
Отец и дочь переглянулись, но не сказали ни слова. Только Елена под влиянием теплого чувства обхватила своими руками седую голову отца и нежно его поцеловала.
- Ах ты, моя милая! - прошептал старик, и слезы закапали из его глаз...
- Ты знаешь, Леля, и до меня доходили слухи, - сказал он, нежно глядя в глаза дочери, - что дела твоего мужа скверны. Говорят там о каких-то залогах. Но я этому не верю!..
- Я, папа, ничего не знаю... Он мне ничего не говорит... Знаю только, что последнее время он что-то опять стал мрачен... Верно, что-нибудь да есть...
- Он, говорят, слишком доверился своему американцу...
Елена ничего не ответила. Ее это почти не занимало.
- Бог с ними, с этими делами, папа!..
В это время в саду показалась горничная Елены. Она быстро приблизилась к террасе и доложила Елене, что приехал Василий Александрович.
- Ну, до свидания, папа... Вечером я к тебе забегу, а может быть, ты зайдешь к нам?
- Нет уж, Леля... ты извини... я...
- Знаю... знаю... Ты недолюбливаешь мужа... Ну, и не надо... Я к тебе забегу...
Она прошла через сад, поднялась на террасу своей дачи и, заглянув в маленькую гостиную, увидала мужа. Он не заметил ее и сидел на диване такой расстроенный, бледный, печальный, что Елена испугалась. Она тихо подошла к нему. Он поднял голову и хотел улыбнуться.
- Здравствуй, Леля... - как-то нежно прошептал он, целуя ее руку. Здорова?
- Я здорова, а ты... Что с тобой?..
- Со мной... Особенного ничего, если хочешь! - улыбнулся он. Немножко дела неладно идут, но, надеюсь, все скоро уладится... Вчера я получил телеграмму, что мой американец сбежал... Я распорядился послать туда доверенного и надеюсь, что все обойдется.
- Но ты бледен... На тебе лица нет!
- Это ничего... Это следы бессонной ночи... Я всю ночь не спал за работой... А в городе так душно... и я хотел приехать к тебе... здесь отдохнуть... Ты не сердишься за это?..
Что-то подсказало Елене, что с ним случилось какое-то несчастие. Он говорил как-то странно. Его ласковый тон щемил ей сердце. Она взглянула на него. Он старался весело улыбнуться. Потом вдруг взял ее руку, поднес ее к своим губам, крепко поцеловал ее и тихо, совсем тихо произнес печальным голосом:
- Ведь ты не очень-то рада моему приезду... Ведь так?.. О, не говори ни слова... Я ведь по глазам твоим вижу... В них участие к человеку, но не любовь. Не правда ли?..
Елена опустила голову и молчала.
- Я, Елена, понимаю... Я вижу все и, видит бог, не виню тебя... Но только позволь мне побыть с тобой. Эти дела так надоели... так надоели! проговорил он, хватаясь за голову. - Голова трещит! - попробовал он рассмеяться.
Но смех вышел какой-то глухой, странный.
Елене было жутко.
- Однако я и на тебя навел хандру... Ну, я не буду ныть... Расскажи о себе... Расскажи, что ты делала... Ведь я тебя целую неделю не видал... Была ли ты где или только с отцом виделась? Рассказывай же!
Он почти умолял. Елена присела около и начала болтать какой-то вздор. Он слушал и весело улыбался. Потом вдруг он спросил среди ее болтовни:
- А ведь ты очень любишь Венецкого? Ну... ну... не сердись... Я так... продолжай, пожалуйста!..
И он так нежно взглянул на жену, что Елена опустила глаза...
- Впрочем, ты устала... Я пойду отдохнуть. После сна я, верно, поправлюсь...
- Послушай, не послать ли за доктором?
- Что ты, что ты, зачем доктора?
Он как-то странно усмехнулся, поцеловал Елену и пошел в свою комнату.
Не прошло и часу, как Елене подали телеграмму на имя Борского. На телеграмме было написано: "Экстренно". Елена колебалась, отнести ли сейчас мужу депешу или подождать, пока он проснется. Ей жаль было беспокоить его. Но в то же время Елену смущала эта надпись. "Быть может, что-нибудь важное!" - подумала она и решила подняться наверх и посмотреть, спит ли муж. Если спит, - она не потревожит его. Елена поднялась наверх, тихо подошла к дверям кабинета и стала прислушиваться. За дверями было тихо. Она приложила ухо, - ничего не слыхать. Ей вдруг сделалось страшно, что в кабинете такая тишина. Она нагнулась, взглянула в замочную скважину, и вздох облегчения вырвался из груди ее. Она увидала мужа. Он сидел за письменным столом, боком к ней, облокотившись на локти. Лицо его было серьезно и печально.
Она тихо постучала а двери. Ответа не было. Тогда она постучала сильней.
- Кто там? - раздался недовольный голос Борского.
- Это я! - тихо проговорила Елена.
Послышались шаги. Борский отворил двери, ласково протянул руку и, вводя Елену в кабинет, проговорил с какой-то задушевной нежностью:
- Это ты!.. Вот не ожидал!..
- Ты извини, что я побеспокоила тебя...
- Полно, Елена! - перебил ее Борский. - Напротив, очень рад... хотел заснуть, но не спалось...
- Сейчас принесли телеграмму, - тихо проговорила Елена, подавая телеграмму.
- Телеграмму!
Борский вдруг изменился в лице. Он почти вырвал из рук жены телеграмму и стал читать.
Елена не спускала с него глаз. Она увидала, как побледнело его лицо и не то испуг, не то страдание исказило его черты.
- Когда ее принесли?
- Минут пять тому назад!
- Пять минут? - машинально повторил он, хватаясь за спинку кресла.
У него кружилась голова. На лбу показались крупные капли пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23