https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/so-svetodiodnoj-podsvetkoj/
Я не доверяю Повесе. И его друзьям тоже.
– Как нам найти ее?
– Мы уже знаем, где стоит Дерево. А Повеса, несомненно, выяснит, когда Меллония будет там «дожидаться Бога». Похоже, он осведомлен абсолютно обо всем происходящем. Ты обратил внимание, какие у него большие уши? Я пойду один и буду поджидать ее.
– Ты никуда не пойдешь один. Дриады, возможно, наблюдают за нами. В этих местах даже пчелы этим занимаются. Я пойду с тобой и встану у начала подземного хода.
– А если я попрошу тебя остаться в лагере?
– Нет.
– А если я прикажу?
– Нет.
– Чтобы не быть сбитым с ног и не висеть у тебя на плече, как олень, придется мне согласиться.
– Это очень разумно с твоей стороны, отец. Но так ли уж страшно, если фавн овладеет Меллонией? Надеюсь, не все они такие, как Повеса. А ей хочется иметь ребенка. Если бы не фавны, их род прекратил бы свое существование.
– Ни одно живое существо не возьмет ее силой, будь то фавн или кто-нибудь другой!
– Отец, я тебя не помню таким со времен Дидоны. Ты доставляешь мне столько хлопот со всеми твоими женщинами. Ты видишь в них богинь и забываешь, что даже у обитателей Олимпа есть недостатки. Бабушка ведь не была верной женой, правда? Она вышла замуж за Гефеста, но это вовсе не помешало ей любить еще и Ареса, и Зевса, и дедушку. Не знаю, как мне удастся довести тебя до спокойной старости.
– Не волнуйся, Феникс. Я берегу ее не для себя и не собираюсь взять ее в жены.
– Почему бы и нет? Меня, правда, не очень привлекает перспектива иметь мачехой дриаду, тем более что Меллония слишком красива. Но для нее это была бы большая честь.
– Я в два раза старше, чем она.
– Тебя всегда принимали за моего брата, не веря, что ты мой отец. А скоро и вообще за отца будут принимать меня. Тебе ведь еще очень далеко до последней переправы через Стикс.
– Да, но будет ли так считать Меллония, если выйдет за меня замуж?
Глава V
Дубы дриад росли неровным полукругом среди буков и вязов. Посторонний, попавший туда, мог принять мелодичный шум ткацких станков за гуденье насекомых, двери – за трещины в коре. Маленькие, похожие на улья домики были спрятаны среди ветвей, и с земли лишь иногда виднелось что-то коричневое, казавшееся частью дерева.
Случалось, в Круг дриад забредал чужестранец; чаще же – кентавр, Повеса или какой-нибудь другой фавн, который, несмотря на свое бесстыдство, мог быть чем-нибудь полезен, или же дева из страны вольсков. Чужестранец, если он к тому же мужчина и человек, слышал шум – но это был шум уже не ткацких станков – и ощущал уколы крошечных стрел, не больнее, чем укус пчелы, но через несколько секунд он падал замертво, отравленный ядом паука-попрыгунчика. Или же на него нападали настоящие пчелы и жалили до смерти, правда, при этом погибали сами, так что дриады пользовались их помощью только в случае самой серьезной опасности.
Меллонии показалось, что Волумна, вышедшая из своего дерева, никогда еще не была такой спокойной и величественной. Можно было подумать, что она жила в одном из знаменитых критских дворцов, теперь лежащих в развалинах, где царицы восседали на тронах, украшенных по бокам грифонами, и купались в мраморных ваннах с серебряными кранами. Завитки зачесанных наверх серебристо-седых волос, до сих пор отливающих зеленью, напоминали тронутые инеем листья. Тело, скрытое под зеленой туникой, было стройным, как у юной девушки, и источало аромат мирриса.
Она правила дриадами почти три сотни лет и заставила других обитателей Вечного Леса бояться и почитать их. Она выполнила все, что сама назначила себе в жизни, и в ее походке чувствовалось спокойствие и уверенная сила.
Эней и Волумна хоть и были врагами, но имели много общего: и он и она были вождями, оба уже достигли зрелых лет, поседели, но все же сохранили молодость. Но различались они так же сильно, как море и лес. В Энее не было спокойствия. Его все еще терзали сомнения; в этих душевных страданиях, по мнению Меллонии, и заключалось его величие. Ни один вождь не может обрести спокойствие, если те, кто его окружают, испытывают муки. Скакун умер; Эней, а не Волумна оплакал его, и не только потому, что его сын выпустил ту роковую стрелу.
(«Все умирают, – сказала Волумна. – В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной».)
– Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита – дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска – халцедоновый зимородок.
«Да, – подумала Меллония, – но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. («Ты любила Скакуна?» – «Не знаю… я задумывалась о начале начал и о вечности».) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и… да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач).»
– Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. («Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя», – подумала Меллония.)
Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
– Моим первенцем был сын, – сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. – Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
– А что было в Дереве? – спросила Меллония. – Какие сны ты там видела?
– Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
– Ни разу ничего не запомнила?
– Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
– А ты, Левана?
– В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог – карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
– А как он выглядел?
– У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
– Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
– Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
– Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
(«И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины – все мужчины – зло и что Эней должен умереть?»)
– Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. («А моего сына?»)
– Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
– Может, – сказала Меллония, – его корабли уплывут отсюда.
– Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
– Выпей это, Меллония.
Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: «Подождите», но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения – теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.
«Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений… Я сплю и жду прихода Бога.
Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары. Бог и Сильван спорят из-за меня».
(«У Сильвана рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов…»)
Она была в комнате не одна. Кто-то пришел к ней из темного подземелья. Она чувствовала жар его тела, слышала его дыхание, а затем ее видение обрело материальную форму, и она отчетливо увидела его в темноте. Это был Бог, это был Эней. Счастье расцвело в ее груди. «Бог победил. Я рожу сына, я рожу сына…» Она позвала его сквозь сон: «Румин, дай мне сына похожего на тебя, на Энея. Я выращу его, и он станет повелителем леса!» Бог встал на колени и она ощутила его тепло, тело жаждало его рук, но он даже не коснулся ее. Казалось, холод стал разделять их. «Этого недостаточно. Он посетил меня, но не вдохнул в мое чрево новую жизнь. Он счел, что я недостойна его любви. Я не рожу ребенка – ни мальчика, ни девочку. И это самое страшное. Страшно не тогда, когда на тебя покушается Сильван, а когда тебя отвергает Бог».
– Пожалуйста, пожалуйста, – закричала она, – чем я прогневала тебя?
От собственного крика Меллония проснулась.
Она лежала на теплых листьях, продолжая ждать, но от того холода, который возник в ней, мог защитить лишь один огонь.
Кто-то медленно приближался к ней со стороны двери, обведенной ободком света. Она не могла различить силуэт и даже не слышала его дыхания, пока он не оказался рядом с ней. Румин или Сильван?
– Кто ты? – И вновь, с неожиданным гневом: – Кто ты? Ты отверг меня?
Тишина окутала ее, будто засыпав опавшими листьями.
– Сильван?
Рука ее нащупала в волосах булавку. Чувствуют ли злые боги боль?
– Меллония.
В голосе слышалась сила бьющегося о берег прибоя и нежность морской птицы, кличущей подругу над неподвижной гладью моря.
– Зимородок, – воскликнула она, – я приняла тебя за Сильвана.
Она потянулась к нему, взяла за руку, и когда он опустился рядом с ней, положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и объятия его были нежными и ласковыми, как нагретый на солнце мох, но от него пахло морем – морской солью и пеной. Ему не было нужды рассказывать о том, как он плавал по морям и доходил до самых Блаженных островов, и о битвах, в которых люди были героями, а не демонами… Высоко на равнинах Трои, где гуляет ветер… Горе от исчезновения Бога показалось ничтожным по сравнению с радостью от появления Энея.
Но ребенок… ребенок…
– Зимородок, Бог, кажется, посетил меня, но не оставил мне ребенка. Я знаю, я уже знаю это. Я чувствую боль пустоты.
– Меллония, того Бога, который приходит к вам в Дерево, не существует. Боги живут на Олимпе, под землей или в море, иногда они действительно приходят к нам, чтобы благословить или проклясть. Но, я думаю, Румин никогда не приходит к твоему народу, во всяком случае сюда.
– Если не Бог… Зимородок, что ты говоришь? Кто-то ведь является отцом наших детей. Или Румина одна вдыхает жизнь нам в чрево?
– Нет, Меллония.
– Тогда кто?
– Фавны.
Правда, как скользкий краб, выползший из воды на берег моря, сдавила клешнями ее душу. Дриады, живущие на севере, любительницы фавнов, падшие и презираемые, – неужели то же самое происходит и с ее народом? Конечно, то же самое. Почему она не догадалась об этом раньше? Ее нежелание идти в Дерево, оказывается, объяснялось тайными сомнениями.
– Такие, как Повеса?
– Да.
– И один из них пытался прийти ко мне, пока я спала. А ты защитил меня. Этот шум я и слышала во сне.
– Их было трое. Но Асканий помог мне сломать пару рогов. Он сторожит вход, пока мы здесь.
– Они овладели бы мной во сне, один за другим. Как животные.
– Да. Как животные. Но животные тоже умеют любить. В детстве я видел, как волчица умерла от горя, когда охотники убили ее волка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Как нам найти ее?
– Мы уже знаем, где стоит Дерево. А Повеса, несомненно, выяснит, когда Меллония будет там «дожидаться Бога». Похоже, он осведомлен абсолютно обо всем происходящем. Ты обратил внимание, какие у него большие уши? Я пойду один и буду поджидать ее.
– Ты никуда не пойдешь один. Дриады, возможно, наблюдают за нами. В этих местах даже пчелы этим занимаются. Я пойду с тобой и встану у начала подземного хода.
– А если я попрошу тебя остаться в лагере?
– Нет.
– А если я прикажу?
– Нет.
– Чтобы не быть сбитым с ног и не висеть у тебя на плече, как олень, придется мне согласиться.
– Это очень разумно с твоей стороны, отец. Но так ли уж страшно, если фавн овладеет Меллонией? Надеюсь, не все они такие, как Повеса. А ей хочется иметь ребенка. Если бы не фавны, их род прекратил бы свое существование.
– Ни одно живое существо не возьмет ее силой, будь то фавн или кто-нибудь другой!
– Отец, я тебя не помню таким со времен Дидоны. Ты доставляешь мне столько хлопот со всеми твоими женщинами. Ты видишь в них богинь и забываешь, что даже у обитателей Олимпа есть недостатки. Бабушка ведь не была верной женой, правда? Она вышла замуж за Гефеста, но это вовсе не помешало ей любить еще и Ареса, и Зевса, и дедушку. Не знаю, как мне удастся довести тебя до спокойной старости.
– Не волнуйся, Феникс. Я берегу ее не для себя и не собираюсь взять ее в жены.
– Почему бы и нет? Меня, правда, не очень привлекает перспектива иметь мачехой дриаду, тем более что Меллония слишком красива. Но для нее это была бы большая честь.
– Я в два раза старше, чем она.
– Тебя всегда принимали за моего брата, не веря, что ты мой отец. А скоро и вообще за отца будут принимать меня. Тебе ведь еще очень далеко до последней переправы через Стикс.
– Да, но будет ли так считать Меллония, если выйдет за меня замуж?
Глава V
Дубы дриад росли неровным полукругом среди буков и вязов. Посторонний, попавший туда, мог принять мелодичный шум ткацких станков за гуденье насекомых, двери – за трещины в коре. Маленькие, похожие на улья домики были спрятаны среди ветвей, и с земли лишь иногда виднелось что-то коричневое, казавшееся частью дерева.
Случалось, в Круг дриад забредал чужестранец; чаще же – кентавр, Повеса или какой-нибудь другой фавн, который, несмотря на свое бесстыдство, мог быть чем-нибудь полезен, или же дева из страны вольсков. Чужестранец, если он к тому же мужчина и человек, слышал шум – но это был шум уже не ткацких станков – и ощущал уколы крошечных стрел, не больнее, чем укус пчелы, но через несколько секунд он падал замертво, отравленный ядом паука-попрыгунчика. Или же на него нападали настоящие пчелы и жалили до смерти, правда, при этом погибали сами, так что дриады пользовались их помощью только в случае самой серьезной опасности.
Меллонии показалось, что Волумна, вышедшая из своего дерева, никогда еще не была такой спокойной и величественной. Можно было подумать, что она жила в одном из знаменитых критских дворцов, теперь лежащих в развалинах, где царицы восседали на тронах, украшенных по бокам грифонами, и купались в мраморных ваннах с серебряными кранами. Завитки зачесанных наверх серебристо-седых волос, до сих пор отливающих зеленью, напоминали тронутые инеем листья. Тело, скрытое под зеленой туникой, было стройным, как у юной девушки, и источало аромат мирриса.
Она правила дриадами почти три сотни лет и заставила других обитателей Вечного Леса бояться и почитать их. Она выполнила все, что сама назначила себе в жизни, и в ее походке чувствовалось спокойствие и уверенная сила.
Эней и Волумна хоть и были врагами, но имели много общего: и он и она были вождями, оба уже достигли зрелых лет, поседели, но все же сохранили молодость. Но различались они так же сильно, как море и лес. В Энее не было спокойствия. Его все еще терзали сомнения; в этих душевных страданиях, по мнению Меллонии, и заключалось его величие. Ни один вождь не может обрести спокойствие, если те, кто его окружают, испытывают муки. Скакун умер; Эней, а не Волумна оплакал его, и не только потому, что его сын выпустил ту роковую стрелу.
(«Все умирают, – сказала Волумна. – В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной».)
– Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита – дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска – халцедоновый зимородок.
«Да, – подумала Меллония, – но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. («Ты любила Скакуна?» – «Не знаю… я задумывалась о начале начал и о вечности».) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и… да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач).»
– Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. («Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя», – подумала Меллония.)
Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
– Моим первенцем был сын, – сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. – Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
– А что было в Дереве? – спросила Меллония. – Какие сны ты там видела?
– Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
– Ни разу ничего не запомнила?
– Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
– А ты, Левана?
– В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог – карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
– А как он выглядел?
– У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
– Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
– Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
– Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
(«И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины – все мужчины – зло и что Эней должен умереть?»)
– Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. («А моего сына?»)
– Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
– Может, – сказала Меллония, – его корабли уплывут отсюда.
– Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
– Выпей это, Меллония.
Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: «Подождите», но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения – теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.
«Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений… Я сплю и жду прихода Бога.
Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары. Бог и Сильван спорят из-за меня».
(«У Сильвана рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов…»)
Она была в комнате не одна. Кто-то пришел к ней из темного подземелья. Она чувствовала жар его тела, слышала его дыхание, а затем ее видение обрело материальную форму, и она отчетливо увидела его в темноте. Это был Бог, это был Эней. Счастье расцвело в ее груди. «Бог победил. Я рожу сына, я рожу сына…» Она позвала его сквозь сон: «Румин, дай мне сына похожего на тебя, на Энея. Я выращу его, и он станет повелителем леса!» Бог встал на колени и она ощутила его тепло, тело жаждало его рук, но он даже не коснулся ее. Казалось, холод стал разделять их. «Этого недостаточно. Он посетил меня, но не вдохнул в мое чрево новую жизнь. Он счел, что я недостойна его любви. Я не рожу ребенка – ни мальчика, ни девочку. И это самое страшное. Страшно не тогда, когда на тебя покушается Сильван, а когда тебя отвергает Бог».
– Пожалуйста, пожалуйста, – закричала она, – чем я прогневала тебя?
От собственного крика Меллония проснулась.
Она лежала на теплых листьях, продолжая ждать, но от того холода, который возник в ней, мог защитить лишь один огонь.
Кто-то медленно приближался к ней со стороны двери, обведенной ободком света. Она не могла различить силуэт и даже не слышала его дыхания, пока он не оказался рядом с ней. Румин или Сильван?
– Кто ты? – И вновь, с неожиданным гневом: – Кто ты? Ты отверг меня?
Тишина окутала ее, будто засыпав опавшими листьями.
– Сильван?
Рука ее нащупала в волосах булавку. Чувствуют ли злые боги боль?
– Меллония.
В голосе слышалась сила бьющегося о берег прибоя и нежность морской птицы, кличущей подругу над неподвижной гладью моря.
– Зимородок, – воскликнула она, – я приняла тебя за Сильвана.
Она потянулась к нему, взяла за руку, и когда он опустился рядом с ней, положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и объятия его были нежными и ласковыми, как нагретый на солнце мох, но от него пахло морем – морской солью и пеной. Ему не было нужды рассказывать о том, как он плавал по морям и доходил до самых Блаженных островов, и о битвах, в которых люди были героями, а не демонами… Высоко на равнинах Трои, где гуляет ветер… Горе от исчезновения Бога показалось ничтожным по сравнению с радостью от появления Энея.
Но ребенок… ребенок…
– Зимородок, Бог, кажется, посетил меня, но не оставил мне ребенка. Я знаю, я уже знаю это. Я чувствую боль пустоты.
– Меллония, того Бога, который приходит к вам в Дерево, не существует. Боги живут на Олимпе, под землей или в море, иногда они действительно приходят к нам, чтобы благословить или проклясть. Но, я думаю, Румин никогда не приходит к твоему народу, во всяком случае сюда.
– Если не Бог… Зимородок, что ты говоришь? Кто-то ведь является отцом наших детей. Или Румина одна вдыхает жизнь нам в чрево?
– Нет, Меллония.
– Тогда кто?
– Фавны.
Правда, как скользкий краб, выползший из воды на берег моря, сдавила клешнями ее душу. Дриады, живущие на севере, любительницы фавнов, падшие и презираемые, – неужели то же самое происходит и с ее народом? Конечно, то же самое. Почему она не догадалась об этом раньше? Ее нежелание идти в Дерево, оказывается, объяснялось тайными сомнениями.
– Такие, как Повеса?
– Да.
– И один из них пытался прийти ко мне, пока я спала. А ты защитил меня. Этот шум я и слышала во сне.
– Их было трое. Но Асканий помог мне сломать пару рогов. Он сторожит вход, пока мы здесь.
– Они овладели бы мной во сне, один за другим. Как животные.
– Да. Как животные. Но животные тоже умеют любить. В детстве я видел, как волчица умерла от горя, когда охотники убили ее волка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18