Мне, например, больше нравятся люди… что бы ни говорила мама. Теперь, когда ты мне все рассказал… Асканий… Хорошо бы ты приступил к делу до того, как я засну… Конечно, это здорово – родить ребенка, но как жаль пропустить само зачатие. Мы должны подождать до Лавиния?..
– Да.
– Может, это и к лучшему. Я успею проснуться… И мы все сделаем в постели, как и полагается, а не на колючих листьях.
– Ты не поняла. Я взял тебя в заложницы, а не в любовницы.
Асканий тщетно пытался натянуть на нее тунику. Она не только не помогала, но пыталась откинуть свою одежду в сторону, несмотря на растущую слабость. (Зевс милостивый, когда же, наконец, подействует настой?)
– Значит, ни разу, – вздохнула она.
– Да, ни разу.
В конце концов, она, все еще обнаженная, потеряв сознание то ли от настоя, то ли от разочарования, упала ему на руки.
– Я пойду за Волумной, – сказал Кукушонок. Это тоже входило в их план. Асканий хотел дать это опасное поручение Мелеагру.
– Но ведь я лучше знаю лес, – запротестовал Кукушонок. – И к тому же дриады не посмеют со мной ничего сделать, когда я скажу, что дочь Волумны у тебя.
Асканий поднял Помону на руки, туника едва прикрывала ее бедра (белья она не носила, бесстыжая девчонка!), и вынес из Дерева. Он остановился, следя за тем, как длинноногий мальчик бежит вприпрыжку через поле, стараясь не наступать на маргаритки, а затем мысленно проделал вместе с ним путь через лес к Кругу дубов, до дерева Волумны и, наконец, оказался у того самого дуба, где Меллония с бесконечной грустью ждала известий о своем сыне.
Волумна вошла в зал как королева-победительница, а не как мать, лишившаяся ребенка. В зачесанных наверх волосах сверкали малахиты и аметисты (которые же из них украшали отравленные булавки?). Сандалии из кожи антилопы, касаясь голубых изразцовых плиток пола, издавали отчетливо слышимый звук. Изумрудная пчела, подвешенная на чем-то невидимом, поблескивала у нее на груди. Маленького роста, намного ниже всех присутствовавших в зале женщин, всех родственниц Лавинии, провожавших ее негодующими и одновременно завистливыми взглядами, она казалась высокой, и когда шла, от нее исходило сияние, как от драгоценного камня. Только седина в волосах свидетельствовала о ее немыслимом возрасте – триста и сколько там еще лет. Воистину королева.
Но Асканий не испытывал трепета перед ней. Он помнил Гекубу, Елену. Он сидел на гипсовом троне, украшенном грифонами, пурпурная мантия окутывала его плечи, золото волос сияло ярче, чем хризолитовая корона. Асканий не любил трон, пышность, корону, ему не нравилось сидеть на месте своего отца. Но ему доставляло удовольствие наблюдать, как Волумна проходит по залу мимо воинов, стоящих вдоль стен, направляясь к нему и к Кукушонку с Лавинией, восседающим на низких тронах по обе стороны от него.
Помона сидела у его ног на скамеечке. Охранял ее Мелеагр. Она перестала болтать с ним, только когда в зал вошла мать, и была гораздо более оживленной, чем можно было ожидать от девушки, чьи щеки утратили свой обычный румянец. Уже второй день она находилась вдали от своего дерева.
Волумна быстро, ободряюще улыбнулась дочери, но когда перевела взгляд на Аскания, улыбки на ее лице не было.
– Встань на колени, – сказал Асканий.
Волумна лишь склонила голову.
– На колени, сукина дочь, а не то я втащу тебя по этим ступеням наверх и поступлю с тобой, как фавн. Или Медуза обратила тебя в камень?
Волумна поспешно, но с достоинством опустилась на колени.
– Приветствуй моего брата и вдову моего отца! – Но Кукушонок не стал дожидаться приветствий.
– Мама здорова? Ты носила ей пищу?
– Вино и куропаток, желуди и фазанов, – ответила Волумна, – она питается лучше, чем когда этим занимался ты.
– Сомневаюсь, – сказал Кукушонок. – Ты еще не преклонила колени перед моей мачехой. – Волумна повторила свое приветствие.
– Лавиния, я взываю к тебе, женщине и царице, как женщина и королева. Подобает ли мне быть униженной перед сыном твоего мужа из-за падшей дриады? Царица вольсков Камилла была моей подругой. Мы с тобой тоже можем стать друзьями.
Лавиния, которая чувствовала себя неуютно в бледно-лиловом платье и явно предпочитала кухню тронному залу, вдруг действительно превратилась в ту царицу, к которой обращалась Волумна.
– Твоя подруга Камилла воевала против моего мужа. А ты посылала ей копья. Скорее я стану другом ядовитого паука, чем твоим.
– Достаточно любезностей, – сказал Асканий, – перейдем к делу. У тебя, Волумна, есть то, что нужно мне. Это – свобода для Меллонии. Она должна иметь возможность выходить из своего дерева, а если захочет – покидать пределы Вечного Леса и навещать Лавиний вместе с сыном, которого я назвал своим наследником. У меня же есть то, что нужно тебе. Твоя дочь. Мне кажется, это справедливый обмен.
Речь Волумны была неторопливой, но не столь внушительной, как тогда, в лесу, двенадцать лет назад, когда она заговорила с Асканием и его отцом после того, как они вышли из Дерева. Асканий внимательно смотрел на нее, и она зажмурилась от его взгляда, как от яркого солнца, хотя комнату освещал лишь очаг, где на вертеле жарилась баранина, да свет, падавший из окон, расположенных под самым потолком.
– Меллония не подвергается опасности. Да, она пленница в своем дереве, но грехи ее неоспоримы. Я давно простила ей связь с твоим отцом, но, встретившись с тобой на берегу Нумиции, она навсегда лишилась моего доверия.
– Мы только разговаривали.
– Это не имеет значения. Она знала, что делала. Она нарушила свое слово.
– Прости ее еще раз.
– Не могу поверить, что ты причинишь зло моему ребенку. Как бы ты ко мне ни относился. Ты сын Энея, а он всегда похвалялся своей добротой.
– Да, я сын Энея, – ответил Асканий, – но ты, кажется, звала его убийцей. Любой скажет, что у меня не такое доброе сердце, как у отца. Если он был убийцей, значит я – киклоп. Нет, я ничего не стану делать с твоей дочерью, я просто позволю ей умереть вдали от дерева. После того, как мои люди и я порезвимся с ней.
Еще тогда, с отцом, он заметил, что Волумна похожа на паука. И сейчас вновь казалось, что она готовится плюнуть в него ядом.
– Мне здесь нравится, мама, – поспешно сказала Помона, – они ко мне очень добры, особенно этот приятный молодой человек, Мелеагр. Я только немного устала. Мне не хватает дерева.
Она больше не казалась такой цветущей, а походила на смоковницу, которую одолели пчелы.
– Хорошо, Меллония получит свободу, – с трудом выговорила Волумна.
Асканий не пытался скрыть своего недоверия, он скорее выставлял его напоказ, как насаженную на пику голову врага.
– Но сохранит ли она ее, если мы вернем Помону? Ты никогда не вызывала у меня доверия, и твое постоянство проявлялось лишь в безрассудной ненависти к мужчинам.
– Даю тебе слово. Клянусь Руминой, Кормящей Матерью, что…
– Твое слово и твоя богиня значат для меня не больше, чем грязь с берегов Тибра. Сейчас лишь твоя дочь имеет значение. Я намерен держать ее, пока не получу доказательств, что твои обещания выполнены. Да, она бледнеет, но вряд ли умрет раньше, чем на третий или четвертый день. Таковы мои намерения. Я буду держать ее во дворце, кормить, ухаживать за ней, обращаться как с гостьей, а не с пленницей, так, как ты видишь сейчас. Тем временем я приведу своих лучших людей – около пятидесяти закаленных воинов – в ваш Зал советов, где ты соберешь дриад – там ты не сможешь напустить на нас пчел, – и расскажешь своим подругам о Дереве, о своей лжи и о фавнах. Не исключено, что, узнав правду, они сочтут нужным выбрать новую королеву. Ту, которая будет обращаться с Меллонией и ее сыном так, как они того заслужили. Если нет, я сам сделаю за них выбор и избавлю Круг дриад от одного старого дерева. Что касается обещаний, которые ты не намерена выполнять, запомни, в отличие от отца, я не буду раскаиваться в том, что уничтожил твое племя. Эней пожалел дриад потому, что Меллония считала их своими подругами. Но только одна Сегета доказала это. Возможно, они сторонились Меллонии лишь из страха перед тобой. Как бы там ни было, двенадцать лет она провела в одиночестве, а с ней вместе и ее сын, мой брат.
– Пусть будет по-твоему, – ответила Волумна. – Я соберу совет за час до сумерек.
Асканий повернулся к Кукушонку и Лавинии:
– Вы позволите королеве дриад покинуть этот зал?
– Ты злая женщина, – сказал Кукушонок. – Помнишь крота, который грыз корни твоего дерева, когда я был маленьким? Это я посадил его туда. Если ты что-нибудь сделаешь с мамой, то это будет уже не крот, а что-нибудь похуже.
Когда Волумна вышла из зала, Лавиния шепнула Асканию:
– Я ей не доверяю. Она будто не видит тебя, даже когда ее глаза широко раскрыты.
– Я знаю, – ответил он, – но я не позволю обмануть себя.
Он ощущал себя не так уверенно, как могло показаться по его прямой осанке и непреклонному выражению лица. Один Кукушонок всегда понимал, что Асканий чувствует на самом деле. Но он не стал подвергать опасности Кукушонка и оставил его в Лавинии, несмотря на настойчивые просьбы взять с собой.
– Стереги Помону, – велел ему Асканий. – Пусть Лавиния даст ей напиток из желудей. Он, конечно, не спасет ее, у Помоны ведь нет отца-человека, как у тебя, но может продлить ее дни, мы вовсе не хотим, чтобы она умерла.
Асканий поставил своих воинов у входа в Зал советов, чтобы они проверяли идущих туда дриад и отбирали у них ядовитые булавки и другое оружие.
В зале его охраняли вооруженные люди – двадцать пять лучших солдат – с мечами и щитами, в наголенниках и кирасах. Но Волумна была хитра, как фавн, и гораздо более коварна. Бесстрастные лица ее подруг тоже не вызывали доверия.
Все же она не стала увиливать от признания и сделала его сухо и кратко, подобно сообщению армейского разведчика: уничтожение ее племени львами; последовавшая вскоре за этим смерть матери; доверие к фавну, который, воспользовавшись ее дружбой, овладел ею; правда о Дереве.
– Я не хотела, чтобы вы узнали эту горькую правду, – сказала она в заключение. – Я хотела оградить вас от нее и от сознания собственного унижения. Я не жду от вас одобрения и прошу лишь не осуждать меня.
Никто не шелохнулся, только тени, отбрасываемые масляными светильниками и тлеющими углями в открытом очаприготовленными для их зажигания, пробегали по комнате. Не слышно было ни единого звука, лишь приглушенное дыхание дриад, на лицах которых невозможно было прочесть, что они думают, и чуть более громкое – смелых, но сейчас оробевших мужчин, не желавших выглядеть трусами в глазах женщин, которые их ненавидели. Асканий не понимал, что выражают лица дриад, эти белые лепестки на фоне непроглядной ночи. Он никогда не умел читать женские лица, даже при ярком солнечном свете. Мужчина может казаться суровым, бесстрашным или грустным. Но ему трудно быть загадочным. Женщина же кажется такой, какой она хочет казаться, и может выбрать для себя загадочность Сивиллы.
Девочек не позвали на совет, присутствовали только молодые девушки и зрелые женщины, те, которые уже побывали в Дереве или собирались это сделать. «Им трудно, – думал Асканий, пытаясь подражать мудрым и взвешенным размышлениям отца. – Им трудно так быстро понять, что их враги были их любовниками, Бога нет, а королева, чем бы это ни объяснялось, – лгунья».
Он разглядывал их лица, пытаясь вызвать в себе сочувствие к ним, и с удивлением стал замечать, что не все они одинаково бесстрастны: каждая по-своему переживает то, что она сейчас услышала, и прячет это от посторонних глаз. Сегета не похожа на Волумну, она невозмутима, но не холодна; мороз, но не снег. Рузина – кажется, так зовут дриаду с крошечными, как мотыльки-бражники, ушками – смотрит то на него, то на Волумну, и во взгляде ее проскальзывает боль. Может, еще есть надежда, и они сами изберут вместо Волумны другую королеву. Вечный Лес перестанет быть врагом человека, а дриады и воины смогут разговаривать, а возможно, и любить друг друга. (Афродите известно, что большинство женщин в Лавинии некрасивы и вызывают лишь сочувствие: немолодые троянки, утомленные морскими бурями, их дочери, так и не сумевшие расцвести на чужой земле, родственницы Лавинии, как и она, после недолгой юности становящиеся некрасивыми и грузными.)
Первой заговорила Сегета, и ее слова вселили в Аскания веру:
– Волумна, позволь нам самим сделать выбор. Фавны использовали нас в своих интересах. Мы отдавали сыновей на съедение львам. Мы поступали жестоко по отношению к Меллонии и ее сыну.
– Я избавила вас от необходимости делать мучительный выбор, это – привилегия и, порой, мука королевы.
– Но сейчас нет другого выхода. Даже у тебя, когда твоя дочь в Лавинии.
В мерцающем свете ламп Асканию показалось, что на лице дриады появилась трагическая решимость. Все-таки в ней было величие. До сих пор оно использовалось во зло. Но теперь?..
Она воздела руки, будто призывая своих людей молиться Кормящей Матери:
– Всегда есть выход, даже если это смерть!
Ее лицо стало совсем безжизненным, словно она слишком долго находилась вдали от дерева. Окутанная молчанием, она бессильно опустилась на колени. Асканий почти пожалел ее. Можно было подумать, она вот-вот потеряет сознание.
Оказалось, что в комнате есть еще одна дверь, скрытая в земляном полу, – деревянный круг на кожаных петлях. Волумна стала поднимать его, как поднимают крышку на бочке с вином. Асканий выхватил меч.
– Волумна, если ты попытаешься исчезнуть из этой комнаты, мои солдаты убьют тебя!
– Но это моя комната, – улыбнулась она, – и не я, а вы исчезнете отсюда, чтобы освободить место моим друзьям.
Зал стал наполняться кошмаром. Сотней кошмаров. Ядовитыми пауками. Подобно коварно надвигающемуся приливу, они появлялись из ямы, из недр земли, из лабиринтов, ведущих к Гадесу. Черный прилив, поднимающийся будто по зову луны, медленно, ритмично, неумолимо. Асканий принял меры против нападения пчел, отобрал у дриад ядовитые булавки. Но пауки – носители яда, обожаемые дриадами, покорные им, их домашние любимцы, вроде котов у троянцев, – такую угрозу был способен предвидеть и предотвратить лишь его отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18