Чаадаев П.Я.
ОТРЫВКИ И РАЗНЫЕ МЫСЛИ.
Полное собрание сочинений. Том 1.
Москва: Издательство "Наука", 1991.
(1828 - 1850-е годы)
ОБ АРХИТЕКТУРЕ1
Вы находите, по вашим словам, какую-то особенную связь между духом
египетской архитектуры и духом архитектуры немецкой, которую обыкновенно
называют готической, и вы спрашиваете меня, откуда эта связь, т.е. что может
быть общего между пирамидою фараона и стрельчатым сводом, между каирским
обелиском и шпилем западноевропейского храма? Действительно, как ни удалены
друг от друга эти две фазы развития искусства промежутком более, чем в
тридцать веков, между ними есть разительное сходство, и я не удивляюсь, что
Вам пришло на ум это любопытное сближение, так как оно до известной степени
неизбежно вытекает из той точки зрения, с которой мы с вами условились
рассматривать историю человечества. И прежде всего, прошу вас, обратите
внимание на эту геометрическую фигуру - треугольник, - которая в равной мере
присуща и тому, и другому стилю, и так хорошо выражает оба. Это относится к
их пластической природе, к их внешней форме. Заметьте, далее, общий
опять-таки обоим характер бесполезности или, если хотите, простой
монументальности.
Именно в нем, по-моему, - их глубочайшая идея, то, что в основе
составляет их общий дух. Но вот что особенно любопытно: сопоставьте
вертикальную линию, характерную для этих построек, с горизонтальной, лежащей
в основе эллинского зодчества, - и вы тем самым вполне определите все
разнообразные архитектурные направления всех времен и всех стран. И эта
глубокая антитеза сразу укажет вам отличительную черту всякой эпохи и всякой
страны, где только она обнаруживается. В греческом стиле, как и во всех
более или менее приближающихся к нему, вы найдете чувство оседлости,
домовитости, привязанность к земле и ее утехам; в египетском и готическом -
монументальность, мысль, порыв к небу и его блаженству; греческий стиль со
всеми производными от него оказывается выражением материальных потребностей
человека, вторые два - выражением его нравственных устремлений; другими
словами, пирамидальная архитектура является чем-то освященным, небесным,
горизонтальная же - человечным и земным. Скажите, не воплощается ли здесь
вся история человеческой мысли, сначала устремленной к небу в своем
природном целомудрии, потом, в период своего растления, пресмыкавшейся во
прахе, и, наконец, снова вознесенной к небу всесильной десницей Спасителя
мира!
Надо заметить, что архитектура, еще ныне существующая на берегах Нила,
без сомнения, старейшая в мире. Есть, правда, древность еще более
отдаленная, но не для искусства. Так, циклопические постройки, и в том числе
индийские, наиболее обширные в этом роде, представляют собой лишь первые
проблески идеи искусства, а не произведения искусства в собственном смысле
слова, поэтому с полным правом можно утверждать, что египетские памятники
содержат в себе первообразы архитектонической красоты и первые элементы
искусства вообще. Таким образом, египетское искусство и готика действительно
стоят на обоих концах пути, пройденного человечеством, и в этом тождестве
его начальной идеи с той, которая определяет его конечные судьбы, нельзя не
видеть дивный круг, объемлющий все протекшие, а может быть, и все грядущие
времена.
Но среди разнообразных форм, которые постепенно принимало искусство, есть
одна, заслуживающая с нашей точки зрения особенного внимания, именно
готическая башня, высокое создание строгого и вдумчивого северного
христианства, как бы целиком воплотившее в себе основной принцип
христианства. Достаточно будет немногих слов, чтобы объяснить вам ее
значимость в области искусства. Вы знаете, как прозрачная атмосфера
полуденных стран, их чистое небо и даже их бесцветная растительность
способствуют рельефности очертаний греческих и римских памятников. Прибавьте
сюда этот рой прелестных воспоминаний, которые витают и группируются вокруг
них и окружают их таким ореолом и столькими иллюзиями, - и вы получите все
элементы, составляющие их поэзию. Но готическая башня, не имеющая другой
истории, кроме темного предания, которое старая бабушка рассказывает внучкам
у камелька, такая одинокая и печальная, ничего не заимствующая от
окружающего, - откуда ее поэзия? Вокруг нее - только лачуги да облака,
ничего больше. Все ее очарование, значит, в ней самой. Это мнится, - сильная
и прекрасная мысль, одиноко рвущаяся к небесам; не обыкновенная земная идея,
а чудесное откровение, без причины и земных корней, увлекающее нас из этого
мира и переносящее в лучший мир.
Наконец, вот черта, которая окончательно выразит нашу мысль. Колоссы
Нила, так же как и западные храмы, кажутся нам сначала простыми украшениями.
Невольно спрашиваешь себя: к чему они? Но, присмотревшись ближе, вы
заметите, что совершенно так же обстоит дело и с красотами природы. В самом
деле: вид звездного небосвода, бурного океана, цепи гор, покрытых вечными
льдами, африканская пальма, качающаяся в пустыне, английский дуб,
отражающийся в озере, - все наиболее величественные картины природы, как и
изящнейшие ее произведения, точно так же сначала не будят в уме никакой
мысли о пользе, вызывают в первую минуту лишь совершенно бескорыстные мысли;
между тем в них есть полезность, но на первый взгляд она не видна и только
позднее открывается по размышлении. Так и обелиск, не дающий даже достаточно
тени, чтобы на минуту укрыть вас от зноя почти тропического солнца, не
служит ни к чему, но заставляет вас поднять взор к небу; так великий храм
христианского мира, когда в час сумерек вы блуждаете под его огромными
сводами, и глубокие тени уже наполнили весь неф, а стекла купола еще горят
последними лучами заходящего солнца, более удивляет вас, чем чарует своими
непостижимыми размерами; но эти размеры показывают вам, что человеческому
творению было дано однажды для прославления Бога возвыситься до величия
самой природы1. Наконец, когда теплым летним вечером, идя по долине Рейна,
вы приближаетесь к одному из этих старинных средневековых городов, смиренно
простершихся у подножья своего колоссального собора, и диск луны в тумане
реет над верхушкой гиганта, - зачем этот гигант перед вами? Но, может быть,
он навеет на вас какое-нибудь благочестивое и глубокое мечтание; может быть,
вы с новым пылом падете ниц перед Богом этой могучей поэзии; может быть,
наконец, светозарный луч, исходящий от вершины памятника, пронижет
окружающий вас мрак и, осветив внезапна путь, вами пройденный, изгладит
темный след былых ошибок и заблуждений! Вот почему стоит перед вами этот
гигант.
А после этого идите в Пестум и опять ждите впечатлений. Вот что с вами
случится: вся изнеженность, все соблазны языческого мира, приняв самые
обольстительные формы, внезапно встанут толпой вокруг вас и опутают вас
своей фантастической сетью; все воспоминания о ваших безумнейших утехах, о
самых пламенных ваших порывах проснутся в ваших чувствах, и тогда, забыв
ваши искреннейшие верования и задушевнейшие убеждения, вы вопреки
собственной воле будете всеми фибрами вашего земного существа поклоняться
тем нечистым силам, которым так долго в опьянении своего тела и души курил
фимиам человек. Ибо и прекраснейший из греческих храмов не говорит нам о
небе; приятное чувство, которое внушают нам его прекрасные пропорции, имеет
целью лишь заставить нас полнее вкушать земные наслаждения; храмы древних
представляли собой в сущности не что иное, как прекрасные жилища, которые
они строили для своих героев, ставших богами, тогда как наши церкви являются
настоящими религиозными памятниками. И потому лично я испытал, признаюсь, в
тысячу раз больше восторга у подножья Страсбургского собора, нежели пред
Пантеоном или даже внутри Колизея, этого внушительного свидетеля двух
величайших слав человечества: владычества Рима и рождения христианства.
Госпожа де Сталь сказала как-то о музыке, что она одна отличается прекрасной
бесполезностью и что именно поэтому она глубоко нас волнует2. Вот наша
мысль, выраженная на языке гения; мы только проследили в другой области тот
же принцип. В общем несомненно, что красота и добро исходят из одного
источника и подчиняются одному и тому же закону, что они являются таковыми
лишь в силу своей бескорыстности, что, наконец, история искусства - не что
иное, как символическая история человечества3.
1. ...как и во всем, выше сказанном, бесполезность есть безличность, и
именно потому добро и красота связываются и сливаются в самой абсолютной и
самой обширной идее нравственности4.
2. Нет иного права, кроме права давности5. В порядке нравственном, как и
в природе, не совершается ныне ничего такого, что не совершалось вчера.
Связь, соединяющая явления нравственного порядка, та же, какая соединяет
явления физические - непрерывность, преемственность6. Ничего нового,
никогда.
3. Есть ли это закон моего ума, или закон вселенной, я этого не знаю и
мне это не важно; я знаю только одно: что вне этого круга я ничего
представить себе не могу. Как могу я в эту минуту иметь право, которого не
имел в предшествующее мгновение? Я могу, конечно, приобрести новое право, но
речь идет не об этом праве, а о праве приобрести право, о праве первичном, о
праве, которое дает право.
4. Итак, метафизика права состоит не в том, чтобы доказать, кому
принадлежит то или иное право, но именно в том, чтобы показать, в чем
заключается то или иное право по самой природе вещей.
5. Если бы, например, родился человек с очевидным превосходством над
всеми себе подобными, это дало ему естественное право на превосходство. Но
так как все люди рождаются с одинаковыми способностями, то естественного
права не может быть ни для кого. Однако раз человек создан таковым, в
течение своей жизни он может приобрести истинное превосходство над другими
людьми, - право авторитета по необходимости пребывает в руках некоторых из
нас; создать его нельзя, все, что можно сделать - это засвидетельствовать
его. Но право это принадлежит не той личности, которая случайно им облечена;
оно заключается в подлинной мощи, которой обладает это лицо. Сомневаться в
этом праве - то же самое, что сомневаться в силе, которая придает тяжесть
телам, которая удерживает солнце, которая заставляет вращаться землю7.
6. Таково начало, на котором зиждется всякая власть в обществе, но оно,
конечно, вопреки обычному представлению, не в каком-то молчаливом или
определенно выраженном договоре, каковой, разумеется, мог быть заключен
только после того, как общество было вполне организовано8.
7. Владение вещественной собственностью также не имеет иного основания.
Что делает тот, кто оспаривает право собственности кого-либо, на что-либо?
Доказывает, что он не обладает им за минуту до этого, вот и все.
8. Если бы уметь подняться до первого звена той цепи, которую держит
Юпитер, то можно достичь начала всего, - как права, так и всего остального9.
А пока что признаем, что в этом мире прошедшее создает настоящее; поэтому
начало и причину всякого явления следует искать во времени; вне времени -
ничего.
9. Наконец, право может даровать лишь свободу действовать согласно общему
закону вселенной, поэтому основным является право самосохранения. Ведь общий
закон всецело заключен в непрерывности, устойчивости, сущего; непрерывность
механическая, непрерывность жизненная, непрерывность интеллектуальная,
непрерывность нравственная - все виды существования в мире. В ясной идее
этого существования заключается правило всякого нравственного действия, как
в ясной идее жизни физической заключен подлинный закон физического мира10.
10. В разуме человеческом есть нечто столь необходимое, что если от него
нечто отнять, не будет и разума. При помощи этого нечто разум начинает
познавать на опыте: всякая его последующая деятельность не что иное, как
последствие этого первого действия.
11. Это нечто - известные понятия, которые являются как бы орудиями
разумения. Их называют свойствами души. Но что такое свойства души? Есть ли
в уме человеческом что-либо иное, кроме идей, еще раз идей и всегда только
идей? Не является ли ум человеческий чем-то иным, нежели совокупностью идеи?
И как может в нем зародиться идея иначе, чем вытекая из другой идеи?
Странная фантазия! Пытаться источник наших идей свести к опыту, эмпирии11.
Мы не сохраняем воспоминания о первых годах нашей жизни, - как же вы хотите
проследить человеческую мысль до ее зарождения? Это невозможно. Раз мы сами
не являемся свидетелями того, что происходит и нас с самого начала, кто
может быть этим свидетелем? Для того, чтобы наблюдающий за ребенком
умозрительный философ мог понять то, что происходит в этом детском мозгу, он
должен был бы одновременно быть и философом и ребенком или же сохранить
воспоминания о том, что происходило в его собственном мозгу в то время. Да и
зачем все это? Изучайте уж тогда зародыш в утробе матери, - жизнь начинается
там, а не при свете дня.
12. Вы спрашиваете: когда в человеческом существе появляется разум? Что я
знаю об этом? Я знаю только то, что ни в одном возрасте своей жизни человек
не имел бы разумения больше, чем в период утробной жизни, если бы оно не
было дано ему извне.
13. Всякая система психологическая, идеологическая, антропологическая и
т.д. не хочет знать ничего, кроме отдельного человека, индивидуума, одного
среди себе подобных, но физиология, естественная история - это еще не
философия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12