Как будто ничто не изменилось. «Ченслер» идет левым галсом под нижними парусами, марселями и брамселями. Он очень устойчив и прекрасно держится на волнах, подгоняемый довольно свежим ветром. Скорость довольно велика, должно быть не менее одиннадцати миль в час.
Вскоре на палубе показывается господин Летурнер с сыном. Я помогаю юноше подняться на ют. Андре с наслаждением вдыхает живительный утренний воздух, насыщенный запахом моря.
Я спрашиваю, не были ли они разбужены этой ночью шумом шагов, суетой?
— Нет, что вы, — отвечает Андре Летурнер, — я спал без просыпу всю ночь.
— Значит, ты спал очень крепко, дорогой мой, — замечает отец, — потому что меня тоже разбудил шум, о котором говорит господин Казаллон. Мне даже послышались слова: «Скорее, скорее! К люкам!»
— А в котором часу это было? — интересуюсь я.
— Приблизительно часа в три утра, — отвечает господин Летурнер.
— Вы не знаете причину этого шума?
— Право, не знаю, господин Казаллон, но вряд ли это что-нибудь серьезное, потому что иначе нас вызвали бы на палубу.
Я осматриваю люки, расположенные по обе стороны грот-мачты. Люки задраены как обычно, но я замечаю, что они покрыты толстым брезентом и приняты все меры, чтобы воздух не проникал в них. Почему же так тщательно законопачены люки. На это, очевидно, есть причина, которую я не могу отгадать. Роберт Кертис, наверно, все мне расскажет. Я оставляю про себя свои наблюдения, ничего не говорю господину Летурнеру и жду, когда наступит вахта помощника капитана.
День обещает быть прекрасным, солнце взошло ослепительно яркое, словно умытое, а это хорошая при мета. На противоположной стороне небосвода виден ущербный диск луны, которая должна зайти в десять часов пятьдесят семь минут утра. Через три дня наступит последняя ее четверть, а 24 октября появится молодой месяц. Я справляюсь по календарю и вижу, что в этот день ожидается прилив, совпадающий с периодом новолуния. Нас, плывущих в открытом море, это почти не коснется. Ведь мы не увидим прилива во всей его мощи. Зато на берегу материков и островов будет интересно наблюдать, как под влиянием молодого месяца огромные массы воды поднимутся на значительную высоту.
Я один на юте. Летурнеры спустились пить чай. Я же поджидаю помощника капитана.
В восемь часов приходит Роберт Кертис и принимает вахту у лейтенанта Уолтера. Я хочу пожать ему руку. Но прежде чем поздороваться со мной, Роберт Кертис бросает быстрый взгляд на палубу, и брови его слегка хмурятся. Затем он изучает небо и осматривает паруса.
Приблизившись к лейтенанту Уолтеру, он спрашивает:
— А капитан Хантли?
— Я еще не видел его, сударь.
— Ничего нового?
— Ничего.
Несколько минут они разговаривают, понизив голос. Лейтенант Уолтер качает головой в ответ на какой-то заданный ему вопрос.
— Пришлите мне боцмана, Уолтер, — говорит помощник капитана, когда лейтенант уже собирается уходить.
Боцман является немедленно, и Роберт Кертис задает ему какие-то вопросы, на которые тот отвечает тихим голосом, качая головой. Затем по приказу помощника капитана боцман вызывает вахтенную команду и велит полить водой брезент, покрывающий большой люк.
Через несколько минут я подхожу к Роберту Кертису, и разговор заходит сперва о каких-то незначительных мелочах. Помощник капитана не затрагивает интересующего меня вопроса, и, наконец, я говорю ему:
— Кстати, господин Кертис, что такое произошло этой ночью на корабле?
Он пристально смотрит на меня и не отвечает.
— Да, — продолжаю я, — меня разбудил необычный шум, потревоживший также сон господина Летурнера. Что случилось?
— Ничего, господин Казаллон, — отвечает Роберт Кертис, — просто ошибочный поворот руля чуть было не вывел корабль из ветра, пришлось переставлять паруса, что и вызвало беготню по палубе. Но беду быстро исправили, и «Ченслер» немедленно лег на свой курс.
Мне кажется, что Роберт Кертис, всегда такой прямой, на этот раз скрыл от меня правду.
8. С ПЯТНАДЦАТОГО ПО ВОСЕМНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ
Плавание продолжается в тех же условиях. Ветер по-прежнему дует с северо-востока, и неопытному глазу кажется, что на борту ничего особенного не случилось.
А между тем что-то есть! Матросы часто собираются кучками, о чем-то говорят, но тотчас же замолкают при нашем приближении. Несколько раз я уловил слово «люк», которое уже привлекло внимание господина Летурнера в ту тревожную ночь. Что такое происходит в трюме «Ченслера», из-за чего такие предосторожности? Почему люки герметически закрыты? Право, будь в трюме пленный экипаж вражеского корабля, мы и тогда не приняли бы более решительных мер.
Пятнадцатого октября, прогуливаясь на баке, я услышал, как матрос Оуэн сказал товарищам:
— А знаете что, ребята? Не стану я ждать до последнего! Каждый за себя!
— Ну, а что же ты сделаешь, Оуэн? — спрашивает повар Джинкстроп.
— Что? — удивляется матрос. — Да ведь шлюпки-то изобретены не для дельфинов, как по-вашему?
Этот разговор резко обрывается, и мне ничего больше не удается узнать.
Что это? Уж не готовится ли мятеж против офицеров корабля? Заметил ли Роберт Кертис признаки недовольства? Надо быть настороже против некоторых матросов и применять к ним железную дисциплину.
Прошло три дня, но ничего нового как будто не произошло.
Со вчерашнего дня я замечаю, что капитан и его помощник часто совещаются друг с другом. Роберт Кертис проявляет нетерпение, что удивительно со стороны человека, так хорошо владеющего собой. Мне кажется, что после этих совещаний капитан Хантли более чем когда-либо придерживается своего мнения. Кроме того, он находится, по-видимому, в состоянии нервного возбуждения, причина которого от меня ускользает.
За обедом мы с господином Летурнером замечаем молчаливость капитана и озабоченность Роберта Кертиса. Порой помощник капитана пытается завязать разговор, который тут же обрывается, и ни инженер Фолстен, ни господин Кир не могут его поддержать. Молчит, конечно, и Руби. Между тем пассажиры не без основания начинают жаловаться, что путешествие затягивается. Мистер Кир как человек, перед которым, по его мнению, все должны преклоняться, очевидно, возлагает ответственность за эту задержку на капитана Хантли и ведет себя по отношению к нему очень высокомерно.
Начиная с семнадцатого числа палубу поливают по приказанию помощника капитана несколько раз в день. Обычно это проделывали только утром, а теперь, вероятно, поливку приходится производить чаще из-за жары, ведь нас сильно отнесло к югу. Чехлы, покрывающие люки, постоянно смачиваются, и их плотная ткань стала непроницаемой. «Ченслер» вполне обеспечен шлангами, которые облегчают дело. Я думаю, что палубы роскошнейших яхт не моются так усердно. Казалось бы, матросы имеют основание жаловаться на увеличение работы, но они не жалуются.
В ночь с 23 на 24 октября жара в каютах и в кают-компании показалась мне нестерпимой. Хотя на море сильное волнение, я был вынужден оставить открытым иллюминатор в своей каюте, находящейся на правой стороне корабля.
Определенно чувствуется, что мы находимся под тропиками.
Я поднялся на палубу с зарей. Непонятно, почему температура снаружи не соответствует внутренней температуре корабля. Утро скорее прохладное, так как солнце едва показалось над горизонтом, а на верхней палубе в то же время очень жарко.
Матросы все время моют палубу; вырываясь непрерывной струей из шлангов, вода стекает по шпигатам правого или левого борта, в зависимости от крена корабля. По палубе струится прозрачный пенистый ручей, и матросы бегают по нему босые. Не знаю почему, но мне захотелось последовать их примеру. Я разуваюсь, снимаю носки и вот уже шлепаю по прохладной морской воде.
К своему великому изумлению, я ощущаю под ногами, что палуба «Ченслера» очень горяча, и не могу удержаться от восклицания.
Услышав это, Роберт Кертис оборачивается, идет ко мне и, отвечая на мой немой вопрос, говорит:
— Ну да! На борту пожар!
9. ДЕВЯТНАДЦАТОЕ ОКТЯБРЯ
Теперь все стало понятным: разговоры матросов, их встревоженный вид, слова Оуэна, беспрестанная поливка палубы и, наконец, эта жара, которая дошла уже до кают-компании и становится нестерпимой. Пассажиры просто изнемогают и никак не могут понять причину столь высокой температуры.
Сделав мне это важное сообщение, Роберт Кертис умолкает. Он ждет расспросов, но меня, признаться, трясет как в лихорадке. Вот оно ужаснейшее из несчастий, какие только случаются в море, и ни один человек, как бы он хорошо ни владел собой, не может слышать без содрогания зловещие слова: «На борту пожар!»
Однако я почти тотчас беру себя в руки и спрашиваю Роберта Кертиса:
— Когда начался пожар?
— Шесть дней тому назад.
— Шесть дней! Значит, в ту самую ночь?
— Да, в ту ночь, когда был такой переполох на палубе «Ченслера». Вахтенные матросы заметили легкий дымок, выбивавшийся из щелей большого люка. Они немедленно сообщили об этом капитану и мне. Сомнений не было. В трюме загорелся груз, а добраться до очага пожара не представлялось возможным. Мы сделали все что могли в этом случае, то есть заколотили люки, чтобы преградить доступ воздуха в трюм. Я надеялся таким образом затушить начинающийся пожар; и действительно, в первые дни мне показалось, что мы справились с огнем. Но вот уже три дня, как пришлось, к несчастью, убедиться, что пожар разгорается. Палуба у нас под ногами нагревается, и если бы из предосторожности я не приказал все время ее поливать, здесь уже нельзя было бы стоять. Мне хотелось, чтобы вы знали правду, господин Казаллон, — говорит в заключение Роберт Кертис, — вот почему я рассказал вам все это.
Я молча выслушал рассказ помощника капитана. Положение очень серьезное
— это ясно. Пожар все усиливается, и не в силах человеческих его остановить.
— Знаете ли вы, как возник пожар? — спрашиваю я у Роберта Кертиса.
— Очевидно, получилось самовозгорание хлопка, — отвечает он.
— А часто это случается?
— Часто? Нет, но иногда; например, если хлопок был не очень сух в момент погрузки, самовозгорание может произойти в глубине сырого трюма, который плохо вентилируется. Для меня более чем ясно, что возникший на борту пожар не имеет иной причины.
— Зачем нам доискиваться до причин, — замечаю я. — Скажите, нет ли каких-нибудь средств помочь беде, господин Кертис?
— Нет, господин Казаллон, — говорит Роберт Кертис, — повторяю вам, что все необходимое уже сделано. Я хотел было прорубить отверстие в корпусе судна на высоте ватерлинии, чтобы таким образом в трюм проникла вода, которую затем выкачали бы насосами, но оказалось, что огонь уже добрался до верхних слоев хлопка и потушить его можно лишь затопив весь трюм. Все же я велел проделать в палубе несколько отверстий, и по ночам в них льют воду, но этого недостаточно. Нет, существует один только способ, — к нему-то и прибегают в подобных случаях, — это прекратить доступ воздуха в трюм и предоставить огню самому потухнуть за недостатком кислорода.
— Но пожар все же усиливается?
— Да, и это доказывает, что воздух откуда-то проникает в трюм. Однако, несмотря на все поиски, мы нигде не обнаружили ни одной щели.
— А бывало, что корабли, попавшие в такое положение, все же спасались?
— Ну, конечно, господин Казаллон. Иногда корабли прибывали в Ливерпуль или Гавр с грузом хлопка, наполовину уничтоженным огнем. Но в таких случаях пожар удавалось затушить в пути или по крайней мере не дать ему разгореться. Я знаю не одного капитана, входившего в порт с горящей под ногами палубой. Там не медля приступали к выгрузке, стараясь одновременно спасти и судно и нетронутую часть груза. У нас — другое дело. Я ясно чувствую, что пожар не только не прекращается, а усиливается с каждым днем! Безусловно где-то есть отверстие, которое мы никак не можем найти, и наружный воздух, проходя в трюм, только раздувает огонь!
— Не лучше ли повернуть назад и направиться в ближайшую гавань?
— Пожалуй, — отвечает Роберт Кертис. — Как раз об этом лейтенант, боцман и я хотим поговорить сегодня с капитаном. Признаюсь вам, господин Казаллон, что я уже изменил курс на свой страх и риск, и мы идем теперь с попутным ветром на юго-запад, то есть к берегу.
— Пассажиры не знают о грозящей опасности?
— Нет, и я прошу вас держать в тайне то, что я вам сейчас сказал. Испуг женщин и трусов лишь осложнит наше положение. Вот почему матросы получили приказ молчать.
Я понимаю, насколько вески доводы помощника капитана, и обещаю ему не проронить ни слова.
10. ДВАДЦАТОЕ — ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ОКТЯБРЯ
А «Ченслер» между тем продолжает плавание. На нем поднято столько парусов, сколько может выдержать рангоут. Временами брам-стеньги гнутся и, кажется, вот-вот сломаются. Но Роберт Кертис начеку. Он боится всецело положиться на рулевого и стоит рядом с ним у штурвала, умело маневрируя, чтобы ослабить действие ветра, когда тот грозит, судну бедой. В надежных руках своего кормчего «Ченслер» идет вперед, ни на минуту не теряя скорости.
Весь день 20 октября пассажиры провели на юте.
Они, конечно, заметили ненормальное повышение температуры в кают-компании, но, не подозревая истины, ничуть не тревожатся. К тому же ноги у них хорошо обуты и не ощущают, как нагрелись доски палубы, хотя ее и поливают почти беспрерывно. Шланги не остаются в бездействии, и это могло бы вызвать хоть недоумение, но нет, в большинстве своем пассажиры растянулись на скамьях и, убаюканные легкой качкой, наслаждаются полным покоем.
Один только Летурнер, по-видимому, удивлен чрезмерной чистоплотностью, необычной на торговых судах. Он заговаривает со мной по этому поводу, но я отвечаю ему уклончиво. Правда, этот француз — человек энергичный, волевой, и ему можно довериться, но я обещал Роберту Кертису молчать и молчу.
Между тем сердце мое сжимается, когда я думаю о возможных последствиях пожара. Нас на борту двадцать восемь человек, быть может — двадцать восемь смертников, под ногами у которых огонь скоро не оставит ни одной целой доски!
Сегодня состоялось совещание капитана, его помощника, лейтенанта и боцмана, совещание, от которого зависит спасение «Ченслера», его пассажиров и всего экипажа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20