https://wodolei.ru/catalog/ekrany-dlya-vann/
С какою алчностью мы глотаем эти несколько капель теплой жидкости! Кто не испытывал мук жажды, тот меня не поймет.
Лейтенант Уолтер очень осунулся; недостаток воды он переносит хуже, чем все мы. Я заметил, что мисс Херби отдает ему почти всю свою порцию. Эта добрая душа всеми силами старается хоть немного облегчить страдания нашего несчастного товарища.
Сегодня мисс Херби сказала мне:
— Наш больной слабеет с каждым днем, господин Казаллон.
— Да, мисс, — ответил я, — и мы ничего не можем сделать для него, ничего!
— Тише, — сказала мисс Херби, — как бы он нас не услышал!
Она отходит, садится на край плота и, опустив голову на руки, погружается в раздумье.
Сегодня произошел неприятный случай, о котором следует упомянуть. Матросы Оуэн, Флейпол, Берке и негр Джинкстроп оживленно разговаривали о чем-то целый час. Они спорили вполголоса и, судя по их жестам, были сильно возбуждены. После этого разговора Оуэн решительно направился к той части плота, которая отведена пассажирам.
— Ты куда, Оуэн? — спрашивает у него боцман.
— Куда нужно, — нахально отвечает матрос.
Услышав этот грубый ответ, боцман поднимается, но Роберт Кертис, опередив его, уже стоит лицом к лицу с Оуэном.
Матрос, выдержав взгляд капитана, развязно заявляет:
— Капитан, я должен поговорить с вами от имени товарищей.
— Говори, — холодно отвечает Роберт Кертис.
— Это касательно водки, — продолжает Оуэн. — Вы знаете, маленький бочонок… для кого его берегут? Для дельфинов, для офицеров?
— Дальше? — спрашивает Роберт Кертис.
— Мы требуем, чтобы по утрам нам выдавали, как всегда, нашу порцию.
— Нет, — отвечает капитан.
— Что такое?.. — вскрикивает Оуэн.
— Я говорю: нет.
Матрос пристально смотрит на Роберта Кертиса; на его губах змеится недобрая улыбка. Одно мгновение он колеблется, может быть собирается настаивать, но, сдержавшись, молча возвращается к товарищам. И они начинают шушукаться.
Правильно ли поступил Роберт Кертис, так решительно отвергнув просьбу матросов? Это покажет будущее. Когда я заговорил об этом случае с капитаном, он сказал:
— Дать водку этим людям? Уж лучше выбросить бочонок в море.
34. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
Вчерашнее столкновение пока еще не имеет никаких последствий.
Спары опять появились на несколько часов возле нашего плота; улов оказался богатым. Рыбу складывают в пустую бочку; теперь, когда у нас есть лишний запас провизии, мы надеемся, что по крайней мере не будем страдать от голода.
Наступил вечер, но не принес с собой прохлады, обычной для тропических ночей. Сегодня будет, невидимому, очень душно. Над волнами носятся тяжелые испарения. Молодой месяц взойдет лишь в половине второго утра. Ни зги не видно, и вдруг горизонт озаряется ослепительным светом зарниц. Электрические вспышки пожаром охватывают часть неба. Но грома нет и в помине. Тишина кругом стоит такая, что становится жутко.
Мисс Херби, Андре Летурнер и я, дожидаясь мгновения прохлады, целых два часа наблюдаем эти предвестники грозы, эту репетицию, устроенную природой; мы забываем об опасностях, восхищаясь великолепным зрелищем: битвой между заряженными электричеством облаками. Они походят на зубчатые стены крепости, гребни которых поминутно вспыхивают огнем. Души самые ожесточенные чувствительны к таким величественным зрелищам; матросы внимательно наблюдают за этим разгорающимся в облаках пожаром. В то же время все настороженно следят за «всполохами», которые так называют в просторечье, потому что они вспыхивают то тут, то там и сеют тревогу, предвещая близкую битву стихий. В самом деле, что станется с нашим плотом среди бешеного разгула моря и неба?
До полуночи мы все сидим на заднем конце плота. При свете молний, особенно ярких в ночной тьме, лица кажутся мертвенно-бледными; такой призрачный оттенок обычно придает предметам пламя спирта, насыщенного солью.
— Вы не боитесь грозы, мисс Харби? — спрашивает Андре Летурнер у молодой девушки.
— Нет, — отвечает мисс Херби, — я сказала бы, что чувствую не страх, а скорее благоговение. Ведь это одно из самых прекрасных явлений природы, не восхищаться им нельзя.
— Да, это правда, мисс Херби, — отвечает Андре Летурнер, — особенно когда рокочет гром. Нет звуков более величественных… Разве может выдержать с ними сравнение гром артиллерии, этот сухой грохот без раскатов? Гром наполняет душу, это именно звук, а не шум, он то усиливается, то стихает, как голос певца. Правду говоря, мисс Херби, никогда голос артиста не волновал меня так, как этот великий несравненный голос природы.
— Глубокий бас, — сказал я смеясь.
— Да, в самом деле, — ответил Андре, — и хотелось бы, наконец, услышать его… ведь эти молнии без звука так однообразны!
— Да что вы, дорогой Андре, — ответил я. — Будет гроза, ничего не поделаешь, но только не накликайте ее.
— Гроза — это ветер!
— И вода, конечно, — прибавила мисс Херби, — вода, которой нам так не хватает!
Многое можно было бы возразить этим двум молодым людям, но мне не хочется примешивать свою грустную прозу к их поэзии. Они рассматривают грозу с особой точки зрения и вот уже целый час как занимаются тем, что поэтизируют и призывают ее.
Тем временем звездное небо постепенно скрылось за густой пеленой облаков. Звезды гаснут одна за другой в зените после того, как зодиакальные созвездия исчезли в тумане, заволакивающем горизонт. Над нашими головами повисли, закрыв последние звезды, тяжелые черные тучи. Из них поминутно вырываются белые снопы света, озаряя плывущие ниже маленькие сероватые облака.
Все электричество, накопившееся в верхних слоях атмосферы, до сих пор разряжалось бесшумно, но так как воздух очень сух и служит поэтому плохим проводником, электрические флюиды не замедлят проложить себе путь с сокрушительной силой. Ясно, что вскоре разразится страшная гроза.
Роберт Кертис и боцман вполне со мной согласны. Боцман руководствуется только своим чутьем моряка — чутьем непогрешимым; что касается капитана, то, кроме чутья weather wise note 12, он обладает познаниями ученого. Он показывает мне густое облако, которое метеорологи называют «cloud-ring» note 13; такой формы облака образуются только в жарком поясе, насыщенном испарениями, которые пассаты несут с различных точек океана.
— Да, господин Казаллон, — говорит мне Роберт Кертис, — мы находимся в зоне гроз, куда ветер занес наш плот. Наблюдатель, одаренный тонким слухом, постоянно слышит здесь раскаты грома. Это замечание было сделано уже давно, и я думаю, что оно верно.
— Мне кажется, — ответил я, напряженно прислушиваясь, — что различаю раскаты, о которых вы говорите.
— В самом деле, — сказал Роберт Кертис. — Это первые предвестники бури, которая через два часа разгуляется на славу. Ну что ж! Мы готовы ее встретить.
Никто из нас не думает о сне, да и не мог бы спать в этой атмосфере. Молнии сверкают все ярче, они вспыхивают на горизонте, охватывая пространство в 100-150o и постепенно распространяются по всему небосводу, а воздух начинает излучать фосфоресцирующий свет.
Наконец, раскаты грома приближаются, становятся явственнее, но, если можно так выразиться, это пока еще закругленные звуки, без углов, то есть без сильных взрывов, — рокот, не усиливаемый эхом. Небесный свод как бы окутан облаками, заглушающими грохот электрических разрядов.
Море до сих пор оставалось спокойным, тяжелым, почти недвижным, но постепенно на нем начинают вздыматься широкие волны — безошибочная примета для моряков. Они говорят, что море «вот-вот разыграется», что где-то вдалеке прошла буря и оно ее чувствует. Вскоре поднимается страшный ветер. Если бы мы были на «Ченслере», капитан приказал бы «привести судно к ветру», но плот не может маневрировать, и ему придется нестись по воле бури.
В час утра яркая молния, сопровождаемая через несколько секунд ударом грома, показала нам, что гроза уже почти над нами. Горизонт вдруг исчез в плотном сыром тумане, и нам почудилось, что стена тумана вплотную придвинулась к нам.
И тотчас же послышался голос одного из матросов:
— Шквал! Шквал!
35. НОЧЬ С ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО НА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Боцман хватает фал, привязанный к парусу, и одним рывком спускает рею. И как раз вовремя, ибо шквал налетел с необычайной силой. Если бы не предостерегающий крик матроса, шквал опрокинул бы нас и швырнул в море. Палатку, устроенную на заднем конце плота, снесло в один миг.
Но если плот, еле возвышающийся над водой, не боится ветра и не может пострадать от него, ему угрожают чудовищные волны, вздымаемые ураганом. Море на несколько минут как бы оцепенело под напором ветра; но затем, противодействуя его силе, волны поднимаются еще с большей яростью, еще выше.
Плот отражает эти беспорядочные скачки волн, он не идет вперед, его кидает из стороны в сторону, как щепку.
— Привяжите себя! Привяжите себя! — кричит боцман, бросая нам веревки.
На помощь пассажирам приходит Роберт Кертис. И вот Летурнеры, Фолстен и я уже крепко привязаны к плоту. Море смоет нас только в том случае, если плот будет разбит. Мисс Херби привязала себя за талию к одному из шестов унесенной ветром палатки. При свете молнии я вижу, что лицо ее осталось спокойным, ясным.
Теперь молнии сверкают непрерывно и сопровождаются раскатами грома. Этим светом, этими звуками мы ослеплены, оглушены. Удары грома следуют один за другим, одна молния не успевает погаснуть, как уже полыхает другая. От этих ярких вспышек кажется, что весь небосвод объят пламенем. Да и самый океан охвачен пожаром; и мне чудится, что молнии слетают с гребней волн, взвиваются в небо и скрещиваются с такими же молниями в облаках. В воздухе распространяется сильный запах серы, но молнии до сих пор нас щадили и падали только в воду.
К двум часам ночи гроза разбушевалась вовсю. Ветер превратился в ураган, и-сильное волнение грозит разбить плот. Плотник Даулас, Роберт Кертис, боцман и другие матросы стараются получше скрепить его веревками. На нас обрушиваются огромные валы, окатывая с ног до головы почти теплой водой. Летурнер подставляет себя этим яростным волнам как бы для того, чтобы защитить сына. Мисс Херби неподвижна, как статуя, олицетворяющая покорность судьбе.
При мимолетном свете молний я замечаю длинные и густые рыжеватые облака; слышится треск, напоминающий ружейную пальбу; этот особый звук производится бесчисленными электрическими разрядами, встречающими на своем пути зерна града. И в самом деле, от столкновения грозовой тучи с холодной струей воздуха образовался град, и теперь он идет с неистовой силой. Градины величиной с орех падают на нас как снаряды и ударяют по плоту с металлическим звуком.
Град продолжается с полчаса и понемногу сбивает ветер, который, мечась из стороны в сторону, через некоторое время возобновляется с небывалой силой. Ванты лопнули, и мачта лежит поперек плота, матросы спешат высвободить ее из гнезда, чтобы она не переломилась у основания. Руль унесен валами, а вслед за ним и кормовое весло; удержать его было невозможно. Левый фальшборт сорван, и в образовавшуюся брешь хлынули волны.
Плотник и матросы хотят исправить повреждение, но качка мешает им, они валятся один на другого. Вдруг плот, поднятый на гребень чудовищного вала, наклоняется под углом более чем в 45o. Как этих людей не унесло? Как не разорвались удерживающие нас веревки? Как волны не швырнули всех нас в море? На эти вопросы невозможно ответить. Мне кажется немыслимым, чтобы один из валов не опрокинул плот, и тогда мы, привязанные к этим доскам, утонем, задохнемся.
И в самом деле, около трех часов утра, когда ураган разыгрался с еще большей силой, плот, поднятый волной, стал чуть ли не на ребро. Раздались крики ужаса! Мы опрокинемся!.. Нет… Плот удержался на гребне волны, на непостижимой высоте, и при ослепительном свете перекрещивающихся молний мы, ошеломленные, оцепеневшие от страха, окидываем взглядом море: оно бурлит, пенится, словно ударяясь о скалы.
Затем плот почти тотчас же снова принимает горизонтальное положение; но при толчке порвались канаты, которыми были привязаны бочонки. На моих глазах один из них исчез в море, у другого, наполненного водой, выскочило дно.
Матросы бросаются, чтобы удержать бочонок с сушеным мясом. Но один из них защемил ногу между разошедшимися досками плота и упал, испуская жалобные стоны.
Я хочу бежать к нему на помощь, с трудом развязываю удерживающие меня веревки… Слишком поздно, и при вспышке молнии я вижу, что несчастный матрос, которому удалось высвободить ногу, унесен волной, залившей весь плот. Его товарищ исчез вместе с ним. Мы лишены возможности спасти их.
Волна опрокидывает меня на настил плота; голова моя ударяется о край какого-то бревна, и я теряю сознание.
36. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Наконец, наступило утро; из-за облаков, еще остававшихся на небе после бури, показалось солнце. Борьба стихий продолжалась всего несколько часов, но она была ужасна; ветер и вода вступили в чудовищное единоборство.
Я отметил только важнейшие события: ведь обморок, вызванный падением, лишил меня возможности видеть конец катаклизма. Знаю только, что вскоре после сильного ливня ураган утих. Избыток атмосферного электричества, наконец, получил грозовую разрядку. Гроза не затянулась на всю ночь. Но какой урон, какие невознаградимые потери она причинила нам за это короткое время. Какие бедствия нас теперь ожидают! Мы не сумели собрать ни капли из тех потоков воды, которые пролились на нас!
Я пришел в себя благодаря заботам Летурнеров и мисс Херби. Но если я не был унесен, когда на нас вторично хлынули волны, то этим обязан Роберту Кертису.
Один из двух матросов, погибших во время бури, — Остин, двадцати восьми лет, славный парень, энергичный и мужественный. Второй — старик ирландец О'Реди, переживший на своем веку столько кораблекрушений.
Теперь нас на плоту только шестнадцать — значит, около половины тех, кто сел на борт «Ченслера», уже нет в живых.
Что у нас осталось из провизии?
Роберт Кертис решил сделать точный подсчет уцелевшим запасам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Лейтенант Уолтер очень осунулся; недостаток воды он переносит хуже, чем все мы. Я заметил, что мисс Херби отдает ему почти всю свою порцию. Эта добрая душа всеми силами старается хоть немного облегчить страдания нашего несчастного товарища.
Сегодня мисс Херби сказала мне:
— Наш больной слабеет с каждым днем, господин Казаллон.
— Да, мисс, — ответил я, — и мы ничего не можем сделать для него, ничего!
— Тише, — сказала мисс Херби, — как бы он нас не услышал!
Она отходит, садится на край плота и, опустив голову на руки, погружается в раздумье.
Сегодня произошел неприятный случай, о котором следует упомянуть. Матросы Оуэн, Флейпол, Берке и негр Джинкстроп оживленно разговаривали о чем-то целый час. Они спорили вполголоса и, судя по их жестам, были сильно возбуждены. После этого разговора Оуэн решительно направился к той части плота, которая отведена пассажирам.
— Ты куда, Оуэн? — спрашивает у него боцман.
— Куда нужно, — нахально отвечает матрос.
Услышав этот грубый ответ, боцман поднимается, но Роберт Кертис, опередив его, уже стоит лицом к лицу с Оуэном.
Матрос, выдержав взгляд капитана, развязно заявляет:
— Капитан, я должен поговорить с вами от имени товарищей.
— Говори, — холодно отвечает Роберт Кертис.
— Это касательно водки, — продолжает Оуэн. — Вы знаете, маленький бочонок… для кого его берегут? Для дельфинов, для офицеров?
— Дальше? — спрашивает Роберт Кертис.
— Мы требуем, чтобы по утрам нам выдавали, как всегда, нашу порцию.
— Нет, — отвечает капитан.
— Что такое?.. — вскрикивает Оуэн.
— Я говорю: нет.
Матрос пристально смотрит на Роберта Кертиса; на его губах змеится недобрая улыбка. Одно мгновение он колеблется, может быть собирается настаивать, но, сдержавшись, молча возвращается к товарищам. И они начинают шушукаться.
Правильно ли поступил Роберт Кертис, так решительно отвергнув просьбу матросов? Это покажет будущее. Когда я заговорил об этом случае с капитаном, он сказал:
— Дать водку этим людям? Уж лучше выбросить бочонок в море.
34. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ДЕКАБРЯ
Вчерашнее столкновение пока еще не имеет никаких последствий.
Спары опять появились на несколько часов возле нашего плота; улов оказался богатым. Рыбу складывают в пустую бочку; теперь, когда у нас есть лишний запас провизии, мы надеемся, что по крайней мере не будем страдать от голода.
Наступил вечер, но не принес с собой прохлады, обычной для тропических ночей. Сегодня будет, невидимому, очень душно. Над волнами носятся тяжелые испарения. Молодой месяц взойдет лишь в половине второго утра. Ни зги не видно, и вдруг горизонт озаряется ослепительным светом зарниц. Электрические вспышки пожаром охватывают часть неба. Но грома нет и в помине. Тишина кругом стоит такая, что становится жутко.
Мисс Херби, Андре Летурнер и я, дожидаясь мгновения прохлады, целых два часа наблюдаем эти предвестники грозы, эту репетицию, устроенную природой; мы забываем об опасностях, восхищаясь великолепным зрелищем: битвой между заряженными электричеством облаками. Они походят на зубчатые стены крепости, гребни которых поминутно вспыхивают огнем. Души самые ожесточенные чувствительны к таким величественным зрелищам; матросы внимательно наблюдают за этим разгорающимся в облаках пожаром. В то же время все настороженно следят за «всполохами», которые так называют в просторечье, потому что они вспыхивают то тут, то там и сеют тревогу, предвещая близкую битву стихий. В самом деле, что станется с нашим плотом среди бешеного разгула моря и неба?
До полуночи мы все сидим на заднем конце плота. При свете молний, особенно ярких в ночной тьме, лица кажутся мертвенно-бледными; такой призрачный оттенок обычно придает предметам пламя спирта, насыщенного солью.
— Вы не боитесь грозы, мисс Харби? — спрашивает Андре Летурнер у молодой девушки.
— Нет, — отвечает мисс Херби, — я сказала бы, что чувствую не страх, а скорее благоговение. Ведь это одно из самых прекрасных явлений природы, не восхищаться им нельзя.
— Да, это правда, мисс Херби, — отвечает Андре Летурнер, — особенно когда рокочет гром. Нет звуков более величественных… Разве может выдержать с ними сравнение гром артиллерии, этот сухой грохот без раскатов? Гром наполняет душу, это именно звук, а не шум, он то усиливается, то стихает, как голос певца. Правду говоря, мисс Херби, никогда голос артиста не волновал меня так, как этот великий несравненный голос природы.
— Глубокий бас, — сказал я смеясь.
— Да, в самом деле, — ответил Андре, — и хотелось бы, наконец, услышать его… ведь эти молнии без звука так однообразны!
— Да что вы, дорогой Андре, — ответил я. — Будет гроза, ничего не поделаешь, но только не накликайте ее.
— Гроза — это ветер!
— И вода, конечно, — прибавила мисс Херби, — вода, которой нам так не хватает!
Многое можно было бы возразить этим двум молодым людям, но мне не хочется примешивать свою грустную прозу к их поэзии. Они рассматривают грозу с особой точки зрения и вот уже целый час как занимаются тем, что поэтизируют и призывают ее.
Тем временем звездное небо постепенно скрылось за густой пеленой облаков. Звезды гаснут одна за другой в зените после того, как зодиакальные созвездия исчезли в тумане, заволакивающем горизонт. Над нашими головами повисли, закрыв последние звезды, тяжелые черные тучи. Из них поминутно вырываются белые снопы света, озаряя плывущие ниже маленькие сероватые облака.
Все электричество, накопившееся в верхних слоях атмосферы, до сих пор разряжалось бесшумно, но так как воздух очень сух и служит поэтому плохим проводником, электрические флюиды не замедлят проложить себе путь с сокрушительной силой. Ясно, что вскоре разразится страшная гроза.
Роберт Кертис и боцман вполне со мной согласны. Боцман руководствуется только своим чутьем моряка — чутьем непогрешимым; что касается капитана, то, кроме чутья weather wise note 12, он обладает познаниями ученого. Он показывает мне густое облако, которое метеорологи называют «cloud-ring» note 13; такой формы облака образуются только в жарком поясе, насыщенном испарениями, которые пассаты несут с различных точек океана.
— Да, господин Казаллон, — говорит мне Роберт Кертис, — мы находимся в зоне гроз, куда ветер занес наш плот. Наблюдатель, одаренный тонким слухом, постоянно слышит здесь раскаты грома. Это замечание было сделано уже давно, и я думаю, что оно верно.
— Мне кажется, — ответил я, напряженно прислушиваясь, — что различаю раскаты, о которых вы говорите.
— В самом деле, — сказал Роберт Кертис. — Это первые предвестники бури, которая через два часа разгуляется на славу. Ну что ж! Мы готовы ее встретить.
Никто из нас не думает о сне, да и не мог бы спать в этой атмосфере. Молнии сверкают все ярче, они вспыхивают на горизонте, охватывая пространство в 100-150o и постепенно распространяются по всему небосводу, а воздух начинает излучать фосфоресцирующий свет.
Наконец, раскаты грома приближаются, становятся явственнее, но, если можно так выразиться, это пока еще закругленные звуки, без углов, то есть без сильных взрывов, — рокот, не усиливаемый эхом. Небесный свод как бы окутан облаками, заглушающими грохот электрических разрядов.
Море до сих пор оставалось спокойным, тяжелым, почти недвижным, но постепенно на нем начинают вздыматься широкие волны — безошибочная примета для моряков. Они говорят, что море «вот-вот разыграется», что где-то вдалеке прошла буря и оно ее чувствует. Вскоре поднимается страшный ветер. Если бы мы были на «Ченслере», капитан приказал бы «привести судно к ветру», но плот не может маневрировать, и ему придется нестись по воле бури.
В час утра яркая молния, сопровождаемая через несколько секунд ударом грома, показала нам, что гроза уже почти над нами. Горизонт вдруг исчез в плотном сыром тумане, и нам почудилось, что стена тумана вплотную придвинулась к нам.
И тотчас же послышался голос одного из матросов:
— Шквал! Шквал!
35. НОЧЬ С ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО НА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Боцман хватает фал, привязанный к парусу, и одним рывком спускает рею. И как раз вовремя, ибо шквал налетел с необычайной силой. Если бы не предостерегающий крик матроса, шквал опрокинул бы нас и швырнул в море. Палатку, устроенную на заднем конце плота, снесло в один миг.
Но если плот, еле возвышающийся над водой, не боится ветра и не может пострадать от него, ему угрожают чудовищные волны, вздымаемые ураганом. Море на несколько минут как бы оцепенело под напором ветра; но затем, противодействуя его силе, волны поднимаются еще с большей яростью, еще выше.
Плот отражает эти беспорядочные скачки волн, он не идет вперед, его кидает из стороны в сторону, как щепку.
— Привяжите себя! Привяжите себя! — кричит боцман, бросая нам веревки.
На помощь пассажирам приходит Роберт Кертис. И вот Летурнеры, Фолстен и я уже крепко привязаны к плоту. Море смоет нас только в том случае, если плот будет разбит. Мисс Херби привязала себя за талию к одному из шестов унесенной ветром палатки. При свете молнии я вижу, что лицо ее осталось спокойным, ясным.
Теперь молнии сверкают непрерывно и сопровождаются раскатами грома. Этим светом, этими звуками мы ослеплены, оглушены. Удары грома следуют один за другим, одна молния не успевает погаснуть, как уже полыхает другая. От этих ярких вспышек кажется, что весь небосвод объят пламенем. Да и самый океан охвачен пожаром; и мне чудится, что молнии слетают с гребней волн, взвиваются в небо и скрещиваются с такими же молниями в облаках. В воздухе распространяется сильный запах серы, но молнии до сих пор нас щадили и падали только в воду.
К двум часам ночи гроза разбушевалась вовсю. Ветер превратился в ураган, и-сильное волнение грозит разбить плот. Плотник Даулас, Роберт Кертис, боцман и другие матросы стараются получше скрепить его веревками. На нас обрушиваются огромные валы, окатывая с ног до головы почти теплой водой. Летурнер подставляет себя этим яростным волнам как бы для того, чтобы защитить сына. Мисс Херби неподвижна, как статуя, олицетворяющая покорность судьбе.
При мимолетном свете молний я замечаю длинные и густые рыжеватые облака; слышится треск, напоминающий ружейную пальбу; этот особый звук производится бесчисленными электрическими разрядами, встречающими на своем пути зерна града. И в самом деле, от столкновения грозовой тучи с холодной струей воздуха образовался град, и теперь он идет с неистовой силой. Градины величиной с орех падают на нас как снаряды и ударяют по плоту с металлическим звуком.
Град продолжается с полчаса и понемногу сбивает ветер, который, мечась из стороны в сторону, через некоторое время возобновляется с небывалой силой. Ванты лопнули, и мачта лежит поперек плота, матросы спешат высвободить ее из гнезда, чтобы она не переломилась у основания. Руль унесен валами, а вслед за ним и кормовое весло; удержать его было невозможно. Левый фальшборт сорван, и в образовавшуюся брешь хлынули волны.
Плотник и матросы хотят исправить повреждение, но качка мешает им, они валятся один на другого. Вдруг плот, поднятый на гребень чудовищного вала, наклоняется под углом более чем в 45o. Как этих людей не унесло? Как не разорвались удерживающие нас веревки? Как волны не швырнули всех нас в море? На эти вопросы невозможно ответить. Мне кажется немыслимым, чтобы один из валов не опрокинул плот, и тогда мы, привязанные к этим доскам, утонем, задохнемся.
И в самом деле, около трех часов утра, когда ураган разыгрался с еще большей силой, плот, поднятый волной, стал чуть ли не на ребро. Раздались крики ужаса! Мы опрокинемся!.. Нет… Плот удержался на гребне волны, на непостижимой высоте, и при ослепительном свете перекрещивающихся молний мы, ошеломленные, оцепеневшие от страха, окидываем взглядом море: оно бурлит, пенится, словно ударяясь о скалы.
Затем плот почти тотчас же снова принимает горизонтальное положение; но при толчке порвались канаты, которыми были привязаны бочонки. На моих глазах один из них исчез в море, у другого, наполненного водой, выскочило дно.
Матросы бросаются, чтобы удержать бочонок с сушеным мясом. Но один из них защемил ногу между разошедшимися досками плота и упал, испуская жалобные стоны.
Я хочу бежать к нему на помощь, с трудом развязываю удерживающие меня веревки… Слишком поздно, и при вспышке молнии я вижу, что несчастный матрос, которому удалось высвободить ногу, унесен волной, залившей весь плот. Его товарищ исчез вместе с ним. Мы лишены возможности спасти их.
Волна опрокидывает меня на настил плота; голова моя ударяется о край какого-то бревна, и я теряю сознание.
36. ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ДЕКАБРЯ
Наконец, наступило утро; из-за облаков, еще остававшихся на небе после бури, показалось солнце. Борьба стихий продолжалась всего несколько часов, но она была ужасна; ветер и вода вступили в чудовищное единоборство.
Я отметил только важнейшие события: ведь обморок, вызванный падением, лишил меня возможности видеть конец катаклизма. Знаю только, что вскоре после сильного ливня ураган утих. Избыток атмосферного электричества, наконец, получил грозовую разрядку. Гроза не затянулась на всю ночь. Но какой урон, какие невознаградимые потери она причинила нам за это короткое время. Какие бедствия нас теперь ожидают! Мы не сумели собрать ни капли из тех потоков воды, которые пролились на нас!
Я пришел в себя благодаря заботам Летурнеров и мисс Херби. Но если я не был унесен, когда на нас вторично хлынули волны, то этим обязан Роберту Кертису.
Один из двух матросов, погибших во время бури, — Остин, двадцати восьми лет, славный парень, энергичный и мужественный. Второй — старик ирландец О'Реди, переживший на своем веку столько кораблекрушений.
Теперь нас на плоту только шестнадцать — значит, около половины тех, кто сел на борт «Ченслера», уже нет в живых.
Что у нас осталось из провизии?
Роберт Кертис решил сделать точный подсчет уцелевшим запасам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20