«Мы – неприкасаемые!»
Редактор Кузичев потирал руку об руку.
– Кто вам об этом рассказал?
– Вы лучше спросите, кто мне об этом не рассказывал? Майоров зарвался, что там говорить. Молодой! Неопытный!
Владимир Яковлевич Майоров не был близким другом Пермитина, он «не носил за ним горшок», как это делали директора некоторых сплавконтор. Володька Майоров, с которым Никита Ваганов игрывал в преферанс, жил широко и независимо, но вот Арсентий Васильевич Пермитин барской прихотью любил Майорова, покровительствовал ему, считал своим поклонником – тем хуже для Пермитина.
– Нет, вы определенно молодец, Никита! – искренне восхитился редактор Кузичев. – Вам палец нельзя класть в рот.
– Спасибо!.. Знаете, Владимир Александрович, а ведь у меня есть и еще факты по последнему абзацу.
Кузичев предостерегающе поморщился:
– Нэ трэба больше сегодня фактов, Никита! «Мы – неприкасаемые!» – этого вполне достаточно… Как очерк о Клавдии Манолиной?
– Готов. Но я его не буду сдавать в секретариат.
– Это почему, Никита Борисович?
– Устал от Бубенцовой. Я на нее трачу больше сил, чем на сам очерк, Владимир Александрович. Морщится, кривится, придирается к каждой запятой, не выпускает из рук красный карандаш. А я не люблю красный карандаш! Вот вы работаете простым карандашом! – Никита Ваганов замолк, усмехнулся, вдруг стал серьезным. – Ваш карандаш при случае можно и подтереть резиночкой, а от ее карандаша нет спасения – протрешь бумагу до дыр. Короче, не отдам очерк в секретариат! Он слишком трудно мне достался. Пардон! Мерси! Спасибо!
Никита Ваганов не упустил случая для осуществления давнишней мечты о привилегии сдавать материалы в набор без секретариата: естественное стремление для такого журналиста, как талантливый и работоспособный Никита Ваганов. Пока редактор молчал, сосредоточенно разглядывая шариковую ручку, Никита Ваганов повторил:
– Лучше сожгу очерк о Клавдии Манолиной, чем отдам Бубенцовой на издевку и поругание. Терпенье лопнуло.
Редактор Кузичев рассеянно ответил:
– Сдавайте сами очерки в набор, Никита! – И вдруг воодушевился: – Вообще я вас отделяю от секретариата. Теперь вы спецкор не при секретариате, а при ре-дак-тора-те! – Он вызвал к жизни секретаршу Нину Петровну. – Товарищ Мишукова, записывайте.
Пока редактор Кузичев диктовал приказ по редакции, Никита Ваганов думал не о бюро обкома партии, а о Нике, своей будущей жене Нике, и Нелли Озеровой. Какие они все-таки разные, абсолютно разные! Сейчас Ника Астангова была обеспокоена состоянием здоровья отца, тревожилась и переживала, не подозревая, что объясняется все просто: отец замешан в афере с утопом леса. Что касается Нелли Озеровой, то она процветала после того, как Никита Ваганов написал за нее очерк, хороший и даже чуточку невагановский, чтобы не заметили. В редакции, понятно, руку Ваганова два-три человека знали, но на летучке Нелли Озерову хвалили напропалую, возносили до небес за наконец-то прорезавшийся божий дар изображать и отображать.

* * *

… Впоследствии, когда Нелли Озерова станет работать в газете «Заря», Никита Ваганов за любовницу очерки писать не будет – не оттого, что пожалеет время, а потому, что Нелли Озерова за годы адского труда наловчится делать удобоваримые вещи. Бесталанная, но умная, она овладеет всей системой газетных штампов, мало того, будет использовать их умело, чисто, так, что комар носа не подточит. У нее будут две-три истинные, неподдельные удачи, которые и позволят впоследствии редактору «Зари» Ваганову сделать ее редактором отдела писем, но не членом редколлегии. Он этого не допустит…

* * *

– Не забудьте о бюро, вернее, о дате. В среду, в среду без четверти семь мы выезжаем, – сказал редактор Кузичев. – Прошу вас, Никита Борисович, быть точным, а теперь вы свободны. – Это прозвучало слишком сухо для усилившегося сообщничества, и редактор добавил: – На белом коне, на белом коне, Никита!
И вот это нечаянное «на белом коне» в устах редактора, не имеющее никакого отношения к ностальгическому стремлению Никиты Ваганова вернуться в Москву, словно подстегнуло его. Он решительно вынул из кармана сложенные вдоль несколько страниц и протянул их редактору газеты «Знамя».
– Перелистните на досуге, Владимир Александрович.

V

В следующую среду, когда до заседания бюро обкома партии оставалось несколько часов – время длинное, огромное, если чего ожидаешь, Никита Ваганов, смелый до безрассудства молодой человек, хотевший или всего, или ничего, не ждал, пригвожденный к редакции, когда начнется бюро обкома. Все отпущенное ему время Никита Ваганов провел с громадной пользой. Во-первых, он воспользовался самостоятельным правом сдавать материалы в набор, для чего быстренько спустился в типографию, нашел знакомого линотиписта Ваську, попросил его набрать очерк о Клавдии Манолиной немедленно, сейчас же, пообещав «на бутылку»; напевая, поднялся наверх и отправился прямо-прямехонько в кабинет собственного корреспондента «Зари» Егора Егоровича Тимошина, у которого не был давно, примерно дня три. И не потому, что не хотел видеть Тимошина, а потому, что заставлял себя не заходить в тимошинский странный кабинет – голый, пустой и гулкий, не похожий ни на какие другие кабинеты, а похожий только и только на самого Егора Тимошина, человека спокойного, медленного, иногда увлекающегося. Вот эту черту – способность увлекаться – надо было всегда иметь в виду, когда речь заходила об Егоре Тимошине.
– Здорово бывали, Егор!
– Привет, Никита! Восседай на диван, но бережно: торчит какая-то пружина.
Пружина торчала давно, полгода, но Тимошин есть Тимошин. Он пишет, ох, пишет, роман на историческую тему, роман якобы о заселении Сибири, якобы с великолепным выходом в настоящее, то есть имеющий параллель с великими сибирскими стройками, преобразованием Сибири, – и все в таком же духе! Но вот пружина из дивана высовывалась давно, впрочем, может быть, так и полагается жить романистам, воспевающим прошлое: медленно, созерцательно, философски-отстраненно от всяческих пружин и прочей мелочи.
– Делать мне не хрена, вот я и забежал на огонек, – сказал Никита Ваганов. – Запросто можешь выставить за дверь, пойду шакалить по другим кабинетам.
Егор Тимошин укоризненно сказал:
– Вместо того чтобы шакалить, писал бы очерк для «Зари». Где твой старец Евдоким – паромщик и солдат?
Никита Ваганов ударил себя кулаком по груди, затем полоснул ладонью по горлу.
– Гад буду!
И вынул из кармана пиджака очерк, напечатанный на тонкой папиросной бумаге и озаглавленный лихо – «Соединяющий берега».
– Посиди, Никита! – обрадовался Егор Тимошин. – Я немедленно прочту.
– Вот этого ты не сделаешь! – ответил Никита Ваганов. – Терпеть не могу, когда при мне читают Никиту Ваганова. Я буду страдать. Ты этого хочешь, а, Тимошин?
– Я этого не хочу, Ваганов!
– Тогда пойдем по линии легкого трепа… Начинаю! Боб Гришков отмочил номерочек.
– Что же он совершил?
– Кощунство! Проспал ночь на чужом диване. Мало ему дивана в отделе информации, так они, забредши в открытый кабинет мистера Левэна, легши на диван, проспавши до прихода мистера. Те были пришедши в отчаяние.
– Отчего?
– Боб Гришков проспавши на рукописях. Они их сунувши под головку и на них проспавши. Скандал! Мистер Левэн, надо сказать к их чести, еще не пожаловавшись редактору, но собиравшись. – Он плотоядно потер руки. – Предвижу ве-е-е-е-селую редколлегию! Пойдешь? Я предупредю.
– Брось трепаться, Никита!
– Я сроду не треплюсь. Чистая правда. Проспавши на рукописях, но не описавши, что случается, как говорят.
Егор Тимошин возмутился:
– Клевета!
– Совершенно с вами согласен, но… Я в порядке буйной фантазии. Это разрешается.
Почему-то Никиту Ваганова именно во время этого дурацкого трепа так и подмывало спросить, верно ли, что Егор Тимошин пишет исторический роман о заселении Сибири. По внешности Егора Тимошина версия о романе была правдоподобной – фундаментальный, несуетный, серьезный. Этот загадочный роман еще долго будет фигурировать в слухах и сплетнях об Егоре Тимошине, но правда выяснится поздно, очень поздно. Написать роман о заселении и освоении Сибири – об этом можно было только мечтать, так понимал дело Никита Ваганов. Он насмешливо продолжал:
– У мистера Левэна погибши передовая статья с броским заголовком «Организационной работе – новые высоты!». Сказывали, что потерялся абзац агромадной важности. Боб Гришков его заспал, как мать засыпает робеночка. Скандал!
Егор Тимошин хохотал и вытирал слезы. Он был охоч посмеяться, и Никита Ваганов не давал пощады собкору «Зари», глушил его, как сонную рыбу толом.
– Скандал! Редактор Кузичев потребовавши передовую статью, а абзац корова языком слизнула, а мистер Левэн, вложивши в абзац всю душу, его восстановить не могут. Оне не помнют, чем кончается фраза: «Организовав организационную работу так, что работа находится на высоте, необходимо…» Так вот, они не помнют, что «необходимо»… Редактор им пригрозивши. Редактор им сделавши четыреста сорок третье серьезное предупреждение.
Никита Ваганов наслаждался трепом.
– Никита, ох, Никита, ты, конечно, все врешь, Никита!
– Кто врет? Я вру! Ах, оставьте меня вдовой! Счас позову Боба, и они сами будут рассказавши, как заспали абзац. – Никита Ваганов вдруг сделался важным, надулся индюком. – Боб Гришков знают, какой это был абзац.
– Ох, Никита, ох, Никита! Как, ка-а-а-к кончалась фраза?!
– Они сложно кончавши: «…необходимо, преодолевая трудности, находиться на высоте с пониманием того, что высота требует постоянной, кропотливой, тщательной, повседневной работы». Уф! Мы вспотевши от напряжения. Мы сказавши, как кончается фраза мистеру Левэну, а оне говорят: «Опрощаете! Было значительнее и шире! Упрощаете!» Скандал!
Это был предпоследний раз, когда Никита Ваганов хорошо и легко чувствовал себя в кабинете Егора Тимошина. Короткое время спустя он уже не будет хохмить и забавляться, его будет терзать и заживо пожирать совесть – эта ненужная приставка к человеческой сущности. Он будет мучиться, хотя мог бы не мучиться, если бы призвал на помощь элементарный здравый смысл, разложил бы случившееся на полочки простейшей логики, но он будет страдать больше Егора Тимошина, несравненно больше, и думать о том, что Раскольниковы до сих пор бродят по Руси, переживающей научно-техническую революцию.
Сегодня Никите Ваганову было легко и даже весело в кабинете, странном кабинете Егора Тимошина, так похожем на своего хозяина.
– Ты все наврал, Никита, ты все наврал, да, Никита?
За пятьдесят было Егору Тимошину, но он иногда был ребенком, наивным ребенком – приятная черта, дьявол его побери! И смеялся, как он смеялся! Любо-дорого было хохмить на слуху у такого человека, одно сплошное удовольствие, наслаждение. В своем рациональном, давно обдуманном, решенном и выверенном стремлении вперед и вверх Никита Ваганов чуть ли не решающую роль отводит Егору Тимошину, но он заранее казнится, страдает и кается. Впрочем, в иные минуты и часы Никите Ваганову кажется, что он нарочно преувеличивает свое преступление, чтобы сладостно кататься слоеным пирожком в масле собственной честности. Как здесь не вспомнить Достоевского!
– Все чистая правда, Егор! – сказал Никита Ваганов. – Все правда, кроме содержания фразы. Она чуточку иная, но, поверь, уровень такой же. Он ведь бездарь, Леванов!
Это было неправдой. Василия Семеновича Леванова, литературного работника отдела партийной жизни, бездарью назвать мог только Никита Ваганов – блестящий журналист. Да, по сравнению с Никитой Вагановым литсотрудник здорово проигрывал, но был толковым журналистом, а вот тот факт, что Никита Ваганов считает Василия Леванова бездарью, будет опасным для первого. Это выяснится очень скоро, а пока Никита Ваганов держит Леванова в бездарях, не считает его и за человека, высмеивает и разыгрывает. Это ошибка. Позднее Никита Ваганов получит веский удар от «бездарного» Леванова и на всю жизнь запомнит урок: нет людей неопасных! Все зависит от места, времени, действия. Иногда под серой оболочкой кроется такая центростремительная сила, что приходишь в изумление: «Да не может быть?!» А вот может быть и даже очень может…
– Я прочту твой очерк, Никита! – отсмеявшись, сказал Егор Тимошин.
Егор Егорович Тимошин очерки писал редко, но по-своему неплохо. Это были только исторические очерки, очерки, когда факты и фактики из жизни какого-то человека составлялись в картину, иногда впечатляющую. Одним словом, Егор Тимошин охотнее писал все что угодно, кроме очерков о современности, и Никита Ваганов здесь тоже считал себя осчастливленным. Мог же ведь работать собственным корреспондентом «Зари» не Тимошин, а какой-нибудь сильный очеркист, который не пустил бы на страницы газеты Никиту Ваганова. А Никита Ваганов за год с хвостиком опубликовал в центральной газете четыре очерка, по словам Егора Тимошина, принятых редактором «Зари» под аплодисменты. В газете «Заря» теперь хорошо знали Никиту Ваганова, а очерк о паромщике, как и предполагал Никита Ваганов, ожидал триумф. Старик Евдоким Иванович был на фронте разведчиком, совершил дальний рейс в тыл врага, заслужил большой орден, счастливо окончил войну – вернулся даже нераненым – и о нем забыли. Не каждый день встречаются Герои Советского Союза, получающие награду через двадцать лет после войны… Так и произойдет, очерк будет встречен восторженно, пойдут многочисленные письма трудящихся, очерк откроет тоненькую, пока еще первую книгу Никиты Ваганова, которая выйдет в издательстве «Зари» под заголовком «Соединяющий берега», и эта книжка будет тоже встречена хорошо – небольшой рецензией на страницах самой «Правды»…
– Читай очерк, Егор, а я поплетусь. У меня сегодня какое-то игривое, жеребячье настроение.
В предвкушении глобальной удачи настроение было легким, хорошим, почти восторженным, и, выйдя из кабинета Тимошина и встретив в коридоре Василия Леванова, литературного сотрудника партийного отдела, Никита Ваганов прореагирует на него радостно, то есть возьмет мистера Левэна за локоток и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58