Но сделали это только с тем, чтобы Сэм решил – мы верим, что отвели Палвертафту глаза, и знали, конечно, что он найдет способ его об этом известить.
– И когда Сэм улучил время? – спросила Мег.
– Скажи ей, Сэл, – распорядился Барни.
Салли молчала.
– Сэл сказала мне, – вмешался Джек, – что Сэм улизнул в тот самый день, когда она отправилась вместе с ним и с мальчишкой покупать тряпки. Так, Сэл?
Салли, побледнев, кивнула.
– И потому, – продолжал Барни, – мы знали, что Палвертафт попытается отнять у нас деньги, как только мы их раздобудем. А раз Сэму страшно хотелось отнести их с Джеком в хибару на Трол-стрит, мы сообразили, что Палвертафт либо устроит там для них засаду, либо уже прячется где-то поблизости.
– Верно, – поддакнул Боб. – Именно так я на месте Палвертафта и поступил бы. Пускай Сэм и Джек принесут денежки туда, куда мне хочется, а уж там я на них и насяду с парочкой дружков.
– Вот-вот, Боб, – согласился Барни. Помолчав, он добавил: – И потому мы с Джеком условились отобрать добычу у Сэма заранее.
– Что же случилось, Джек? – спросил Уилл.
– Едва мы с Сэмом вышли из игорного дома и оказались в узком проулке, что ведет от Бедфорд-Корта к Бедфорд-Бе-ри, он вытащил нож и попробовал меня пырнуть. Но я был начеку, достал из кармана пистолет и его утихомирил.
Все ошеломленно молчали.
Вдруг Салли душераздирающе вскрикнула, и от ужаса волосы у меня на голове зашевелились. Конечно же, она была к Сэму неравнодушна.
– Послушай, Сэл, – сердито проговорил Барни, – нечего этак злиться. Я тебе втолковал, почему нам пришлось это сделать.
Салли закрыла лицо руками – и, когда Джек подсел на кушетке поближе к ней, отодвинулась.
– Слушай, Сэл, медлить было нельзя. Зазевайся я – и он бы меня прикончил.
Чьи-то голоса Джека поддержали. Салли уговаривали «не злиться очень уж»; разнеслись шепотки с намеком на то, что, раз она так себя ведет, выходит, Джек не зря ее ревновал к Сэму. Салли, однако, оставалась безутешной и не скрывала слез.
– А что все-таки с деньжонками, Джек? – спросил Барни.
– Замешкался я, – скорбно отозвался Джек. – Из-за угла сразу же выскочили Палвертафт с дружком. Пушку перезарядить было некогда – они тут же на меня насели. Шваркнули по башке и сумку выхватили – едва я успел тягу дать.
К рассказу Джека отнеслись сочувственно: вид его неоспоримо свидетельствовал, что ему здорово досталось.
Настроение сборища сделалось теперь самым мрачным: они продолжали пить, но, осознав, что, несмотря на все их старания, их провели за нос, и теперь им оставалось только глушить вином чувство горького разочарования. Всплыли обиды, которые раньше подавлялись в интересах общего дела: поминутно завязывались яростные перебранки, кончавшиеся порой нешуточной дракой. О происходившем внизу я мог судить в основном только по грохоту и выкрикам, но однажды смог увидеть, как Салли, вскочив с кушетки, увернулась от Джека, который пытался ее обнять.
Я и прежде задавался вопросом, на какие черные дела эти люди способны, но теперь все мои худшие ожидания были далеко превзойдены. Хладнокровное убийство из простой корысти, убийство приятеля и компаньона, пусть даже неверного, – злодеяние самое низкое. Но Джек поступил еще более гнусно. Надо было бежать отсюда, даже рискуя жизнью.
Спустя несколько часов шум внизу поутих, и я понял, что бывших моих попутчиков сморил пьяный сон. Этого-то я и ждал: уличную дверь никто не сторожил, и мне предстояло выскользнуть из гостиной в прихожую незамеченным под покровом темноты – поздний декабрьский рассвет еще не наступил.
Я прокрался вниз по ступеням – без свечи это было делом нелегким – и, затаив дыхание, шагнул в гостиную. В темноте от бесчувственных тел, раскиданных вповалку где придется, что мне уже доводилось наблюдать, доносились храп и хмельное бормотание.
Со всеми предосторожностями я принялся снимать запоры и цепочки, преграждавшие выход. Я справился чуть ли не с половиной, как вдруг из-за моей неловкости (орудовать на ощупь было непросто) тяжелая цепь с висячим замком брякнулась о голый пол с таким грохотом, что, казалось, он разнесся эхом по всему дому. Я замер на месте. Поспешно снять все болты и задвижки и мгновенно выскочить наружу мне бы не удалось.
Не в силах шевельнуться, я ждал решения судьбы. Однако к немалому моему изумлению, из гостиной, чтобы меня сцапать, никто не явился. Я заключил, что поднятый мной шум вовсе не был столь страшен, как мне показалось, но тут до моих ушей донеслось слабое шуршание: похоже, где-то возилась крыса. Я на какое-то время перестал дышать: шорох не повторился, и я счел безопасным вновь приняться за работу, одолел последние засовы и протиснулся за дверь.
Мгновение – и меня охватил стылый ночной воздух. Я прикрыл за собой дверь в надежде, что мой побег останется незамеченным возможно дольше, и припустил вперед по ухабистой дороге, поминутно оглядываясь. На углу этой призрачной улицы я оглянулся в последний раз – и мне почудилось, будто дверь распахнута, а на крыльце стоит невысокая фигура. В сумраке трудно было удостовериться, не тень ли это, и я поспешил завернуть за угол.
Оказавшись на порядочном расстоянии, я остановился, чтобы надеть башмаки. Подняв глаза, я увидел перед собой деревянную дощечку с надписью: «Данный участок земли арендуется для застройки. Обращаться к мистеру Холдиманду, "Вест-Лондон-Билдинг-Компани"». Это была та самая компания, что обманула Дигвидов; она же, я не сомневался, была замешана в спекуляциях, разоривших матушку! Возможно, дом, который я только что покинул, входил в число тех, куда она вкладывала капитал! Совпадений все больше! Впрочем, размышлять над ними было некогда, и я прибавил шагу.
Глава 68
Идя на северо-восток, я скоро миновал пустые улицы этой полузастроенной местности, пересек Воксхолл-Бридж-роуд, почти пробежал по Рочестерроу и с облегчением нырнул в знакомые тесные переулки вокруг Пай-стрит и Орчард-стрит в Вестминстере. Поначалу я то и дело оглядывался: раза два мне померещилась фигура в тени, которая тут же застывала на месте, но теперь – даже в столь ранний час – улицы становились все многолюдней, и оборачиваться было бесполезно.
Проходя через Сент-Джеймс-Парк, представлявший собой в те времена топкое пространство с разрушенным китайским мостиком через голландский канал, я поминутно вертел головой, но мог разглядеть только смутные тени женщин – жалких существ с такими болезненными лицами, что заниматься своим ремеслом они могли только в полумраке неосвещенных парков.
Куда мне направиться – я не придумал, но интуитивно понимал, что безопаснее всего раствориться в столичной толпе. Оставив по левую руку от себя заброшенную громаду дворца Карлтон-Хаус, уже пять лет дожидавшуюся сноса, и обойдя кругом площадку, где у старых Королевских конюшен напротив Нортумберленд-Хаус строилась новая обширная площадь, я упорно держал путь навстречу оранжево-розовому рассвету, встававшему впереди над Сити – красивому, но и внушавшему беспокойство как предвестие похолодания.
Хотя я и радовался тому, что вырвался из дома с опасными обитателями, я сознавал, что положение мое отчаянное. Я чувствовал голод, в кармане не нашлось бы и пенни, от обмена одежды на более дешевую вряд ли удалось бы что-либо выручить, а без верхнего сюртука и башмаков в декабрьскую стужу никак не обойтись. Приют для бездомных на Плейхаус-Ярд, принимавший на ночлег только когда начинало подмораживать, вероятно, был сейчас открыт, но требовалось раздобыть входной билет.
Непонятно как, но, когда взошло бледное солнце, я очутился на промозглой и шумной небольшой площади возле тюрьмы Флит, куда сопровождал матушку месяц с лишком тому назад. Дата помнилась мне хорошо – зловещее 13 ноября, но какой день был сегодня, я в точности сказать не мог. Глядя на уродливый продолговатый холм, под которым лежала матушка, я гадал, скоро ли окажусь там рядом с нею. Однако от этих раздумий меня вскоре отвлекли мысли о предстоящих мне задачах. И к полудню с трудом я заставил себя покинуть это место.
Весь день я бесцельно блуждал по морозным улицам, дрожа от холода и прихрамывая: ноги были мучительно стерты башмаками неподходящего мне размера. Я не в силах был заставить себя просить милостыню, но стал пристально вглядываться в прохожих, чьи лица казались мне добрыми. Никто из них, впрочем, не остановился, чтобы предложить мне денег: мне сделалось ясно, что в окружении назойливых и опытных нищих в расчете на благотворительность нужно обратиться с прямой просьбой о ней, а вот к этому я никак не мог себя принудить.
Я перебрал в памяти людей, к кому можно было бы обратиться за помощью: миссис Фортисквинс и Момпессонов явно следовало исключить. Они мне не помогут, да я скорее бы умер, нежели о чем-то стал их просить. Мисс Квиллиам, от воли которой мало что теперь зависело, была в Париже. Раскусив Барни, я понимал, что встреча с миссис Дигвид не сулит мне ничего хорошего, даже если бы я ее отыскал. Оставался только Генри Беллринджер, но мне было известно, как он сам бедствовал, и идти к нему мне тоже не хотелось. Итак, больше некого было назвать, но решился бы я направиться к мистеру Эскриту? Помня о том, как он принял матушку, мог ли я нарушить ее прямой запрет? Так или иначе, где находится нужный дом, я не знал.
Ночью я пытался устроиться спать в дверных нишах и на ступенях домов на Друри-лейн, но меня всюду с руганью изгоняли тумаками. Наутро, доведенный до отчаяния, опасливо оглядываясь по сторонам, не видно ли поблизости полицейского или сторожа, я начал с протянутой рукой просить милостыню у прохожих. И уже минуту-другую спустя ко мне по тротуару направился воробьиным прискоком калека, ноги которого болтались между костылей. В нескольких шагах от меня он оперся на один костыль и, прежде чем я угадал его намерение, нацелился другим мне в лоб. Я увернулся и получил болезненный удар по плечу.
– Эй ты, я этот участок купил, – выкрикнул он. – И плачу взнос за то, чтобы тут работать. Пошел вон!
Пробуя побираться, я уже сталкивался с подобным обращением и вполне уяснил, что все приличные улицы распределены между полицейскими и сторожами и сдаются ими в поднаем.
– Ступай-ка в Гардинг, – бросил мне пешеход, заметив, как меня толкнула плотная женщина в лохмотьях. – Мальчикам вроде тебя там самое место. – Видя мое недоумение, он добавил: – Коммон-Гардинг.
Я последовал совету прохожего и добрался туда в сумерках. Дневная торговля закончилась: народ с рынка прибирал за собой и понемногу разбредался, на перевернутых корзинах сидели две-три старухи и лущили горох. Всюду валялись следы ведшейся торговли – солома, стружки, сломанные ящики и прочий мусор; оборвыши шныряли в поисках гнилых овощей и фруктов. Когда я к ним присоседился, они велели мне проваливать, но один из них – немного младше меня, с изувеченной, бессильно висевшей рукой – за меня заступился.
Меня перестали замечать, и мне удалось подобрать пару яблок и помидор, на вид довольно съедобных. Вдруг мои партнеры замерли, а потом кинулись врассыпную.
Мальчишка, выказавший мне дружелюбие, крикнул:
– Драпай отсюда! Смотритель идет!
Завидев, как за рядом прилавков показалась внушительная фигура смотрителя рынка – в треуголке, с золотыми эполетами и с жезлом в руках, – я вместе со всеми пустился наутек.
Забежав в соседний проход, я потерял их из виду, но тут из-под пустого прилавка высунулась голова, и чей-то голос прошипел:
– Давай сюда.
Я нырнул под прилавок и зарылся в солому. Мой спаситель был тем самым мальчишкой с изувеченной рукой: пока мы лежали в укрытии, дожидаясь ухода смотрителя рынка, он сообщил мне, что зовут его Льюк.
– Давно ночуешь на улице? – спросил он.
– Несколько дней. А ты?
– Давно – уж и не упомню, сколько. С той поры, как удрал от хозяина. На три месяца, правда, меня засадили и два раза к тому же хорошенько выпороли – за то, что стянул две булочки и восемь печенюшек из кондитерской на Бишопсгейт. Это когда я жил на кирпичном заводе возле Хэкни. А еще раньше снимал немеблированные комнаты под арками моста Ватерлоо, но там не очень-то уютно.
– А где твои родители? – поинтересовался я, как только мы осторожно выбрались наружу и снова принялись разыскивать еду.
– Да я о них ничего и не знаю. Помню только, что служил помощником трубочиста в Ламбете. Все бы ничего, хотя дымоходы бывают жуть какие узкие, да вот хозяин умер – и меня с клиентами забрал к себе его сын. А он пьянчуга – и ни шиша в нашем ремесле не смыслит. Обращался со мной хуже некуда. По ночам я свечки грыз. Как-то стал меня бить – и руку мне сломал, вправить мне ее не вправили, и теперь толку от нее нет. Я терпел-терпел – и дал от него деру.
Я в ответ рассказал ему немного о себе, не умолчав о том, что за душой у меня ни пенни.
– Спорим, за это кое-что я бы выручил. – Льюк указал на кольцо, подаренное мне Генриеттой.
Усомнившись в этом, я предупредил Льюка, что цена кольцу пенс-другой, и без особых сожалений отдал кольцо в обмен на ломоть хлеба. Льюк исчез, и – не надеясь его больше увидеть – я снова занялся поисками еды, в чем преуспел мало. К полуночи, когда многие из возчиков и торговцев, явившихся из деревень, устроились спать под своими тележками – иные укрывшись одеялами и сюртуками, я стал раздумывать, где бы провести ночь, и тут кто-то дернул меня за рукав: это оказался Льюк, ухмылявшийся во весь рот.
– Ага, нашелся! – Он протянул мне два мясных пирожка и пару свиных колбасок.
– Так ты продал кольцо? – спросил я, беря пирожок. – Кому?
Льюк кивнул и куснул пирожок в знак того, что разговор на время откладывается. Когда мы поели (оставив колбаски на завтрак), Льюк предложил найти бесхозную тележку для ночевки.
– А нам не будет холодно?
– Мне не бывает холодно. Я обертываюсь «Тайзером». Другие газеты годятся меньше. – Льюк окинул взглядом раскиданные по земле газеты и подобрал одну: – Я распознаю «Тайзер» по кошке и лошади.
Я озадаченно всмотрелся в первую страницу и обнаружил наверху изображение льва и единорога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13