– Булгарин! Фаддей!– Откуда?– Из Геттингема! Студиозус!– И куда путь держишь?– Свечу убери! – рыкнул Фаддей.– Куда путь держишь, спрашиваю?Фаддей вцепился пальцами в бока, лишь бы боли в лице не чувствовать. И забил ногами по полу.– Убери свечу-у!– Здесь я распоряжаюсь! – сухо отозвался орлиноносый. А потом ткнул свечой в лицо Фаддея. – Куда?– В Польшу! – выкрикнул Булгарин столь громко, что в тот миг, верно, само время замерло, оглушенное.И тут же тип с орлиным носом убрал прочь свечу.– Ну, и ладно, что заговорил, умница! А теперь и я тебе представлюсь. Циммерман я, рекрутов набираю в армию императора Наполеона. Раньше Фридриху Прусскому набирал, а теперь вот Буонапарту Французскому, хе-хе…Великан отпустил Фаддея. Кулем совсем бессознательным на стол тот свалился. От боли в обожженном лице думать никаких сил не было. Да и о чем еще думать-то оставалось? И без того поумничал уже слишком много. Вой и победили эти. Три супротив одного. Несправедливо, зато весьма успешливо. Ну, и что же далее будет? Э-э, а не больно-то и знать хотелось бы! К тому же эта боль! У него теперь не лицо, а болячка обожженная сплошная…– Значит, Фаддей Булгарин! – задумчиво произнес Циммерман. – Поляк, что ли?Что ж, пусть, пусть за поляка держат. Еще не хватало, чтоб узнали, куда он и в самом деле направляется…– И подорожной у месье Булгарина совсем никакой. Закон месье нарушает. Презлостно.Что он там все тявкает? Что этому сучьему потроху еще от него надобно? Свинья в очках, как есть, свинья, не человек…– Да и бог бы с ней, с подорожной-то, – с усмешкой продолжил «орел» Циммерман. – Но в таком-то возрасте месье служить обязан. Студиозус? А кто проверит, что не дезертир великой наполеоновской армии? Уж дозвольте, месье Булгарин, нескромное замечаньице, дезертирство вам и головушки неразумной может стоить!Фаддей мгновенно в себя пришел. Да и как тут не прийти? Коли головы может стоить! А может, этот тип специально так говорит, собираясь дожать его? Или это все же правда? Стоить головы? Конечно же правда. Как будто он не знает, как с дезертирами в любой армии обходятся! Вздернут на виселицу, и вся недолга. Господи! Только не это! Не умирать!– Фаддей Булгарин!Вот, опять этот орлиноносый! Что ему еще?– Будучи чиновником на государственной службе, я просто обязан задержать вас, месье!Фаддей рухнул мокрым пустым мешком на лавку. А казалось, проваливается в глубочайшую пропасть. Пропасть, из которой и не выбраться никогда. Словно Иосиф в колодец ухнул.– …Так, а вот и картофельная похлебка пожаловала!Кто же это? А-а, дочка корчмарская. Слава богу, и вечерю последнюю ему обеспечили!Она выплыла из кухни с огромной плошкой похлебки, паровавшей сладостно. Орлиноносый и его сторожевые псы настороженно обернулись к девице. На ее появление они явно не рассчитывали. Ну, да, он тоже не рассчитывал…Отчего это девица столь пристально на него поглядывает? И подмигивает? Она что же, не понимает, что взгляды ее влюбленные невместны даже?!– Осторожно! Очень горячая похлебка! – и девица послала ему еще один проникновенный взгляд – сначала ему, а потом похлебке.И Фаддей все понял.Девица так мастерски споткнулась, как будто каждый день упражнялась. С испуганным: «А-ах!» горячая похлебка плеснула в лицо великана. И Голиаф взвыл обиженным быком Минотавром.Сейчас!Фаддей схватился за плошку и обрушил ее на голову гнома, страдающего подагрой. А потом толкнул стол так, что тот углом рухнул на клювастого Циммермана. Один прыжок, и Фаддей уже на свободе.«Прочь отсюда и бегом к границе! – мелькнуло в голове Булгарина. – Во имя всего, что еще свято для тебя, беги и спасай свою никчемную жизнь!»Темнота на постоялом дворе с ума сводила. Где же эта проклятая дверь? Тут же она должна быть! Вот она, прочь! И Фаддей рванулся к дверям. За спиной слышались проклятия ошпаренного Голиафа. Господи! Он же догонит! Ему на все, даже на боль, наплевать! Только бы не попасться ему в руки!Фаддей продирался сквозь темноту. Великан-то совсем близко. Да вот же она, дверь! И тут Фаддей почувствовал, как цепляет ногой лавку. Мгновение, кое летел он по воздуху, в вечность ему показалось. А затем голова Фаддея приложилась к дверному косяку, и он потерял сознание.
Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству Государю Александру Павловичу: «…На территории государства Прусского ведется интенсивный рекрутский набор в войска Буонапарте. С теми же, кто изволит сопротивляться сему набору, велено поступать бесчестно». 3 Рудольф Дижу молниеносно вжался в каменную стену. И даже дышать сейчас не отваживался. Закрыв глаза, вслушивался. Ночь была слишком темной, хоть глаз выколи, тут и своего носа не увидишь, не то что там.Шаги. Ага, кто-то один бредет. Шаги казались неуверенными, шаркающе-шаткими. Пьяный, что ли? Вон, еще ближе подошел. Словно ищет что-то. Может, живет поблизости, и ключ никак найти не получается? Проклятье! Да пропади ты пропадом, наконец!Так, а это что зашелестело? А-а, решил «расписаться» никак парень на стене дома? Ясное дело, по пьяной глупости копошился, штаны и то спустить никак не мог… Ну, долго он еще облегчаться-то будет? Бочку, что ли, вылакал…Спокойствие! Передохни, обдумай все, Рудольф, дружище. До сих пор все как по маслу шло. Никто не заметил, как он через окно выбирался. Уж в чем-чем, а в этом Рудольф может быть совершенно уверен, никто из караульных кумпанцев не сторожил. Об этом Биду заранее побеспокоился, да здравствует его муштра, виват! Все спали как убитые. А если кто по нужде выбраться вздумает, он на кровати подушку взбил, да одеялом прикрыл – подумают, что спит. В полудреме никто и не поймет, пожалуй. Никто ночью его отсутствия не заметит.Облегчившийся выпивоха медленно пошел прочь. Рудольф осторожно выглянул из-за угла. А потом быстро бросился прочь по темному переулку.Вперед же, вперед! К Хайльбронским воротам. Прочь поскорее из городишки, на волю. Ворота, одни лишь ворота от свободы его отделяют. Когда караульные что заметят, он уж далеко убежит. А потом? Что потом-то ему делать? Ведь другие посты поймают! Сдаться? Ну, уж нет. За свою свободу бороться надобно. Пусть его подстрелят, но за так просто он им не дастся. Проклятые вояки Буонапарте, дьявольского Корсиканца! Да смерть в тысячу раз лучше возвращения в казармы. Ведь у солдата один конец – смерть от пули, а жизнь превращается в сплошную безжалостную воинскую муштру.Услышав топот копыт, Дижу молнией метнулся к лестнице, вжался в заледеневшие камни.Что он вообще в жизни-то видел, кроме муштры проклятой? Только родился, сразу муштровать начали. Сначала отец, дед, потом – в школярах и теперь вот в казармах. Как же он их всех ненавидел – свиньи, желавшие подавить его. Самих бы их в руки палача!Теперь он сам хозяин своей судьбы. И так просто никому не покорится. Если они возьмут его, издевательства лишь увеличатся. Они ведь стараться будут уничтожить его окончательно. Расколоть его, как орех, сделать примером устрашения для всех остальных солдат! Пусть, мол, смотрят, чего дезертир из доблестной наполеоновской армии заслуживает. Успокойся, Рудольф! Ты сильнее их! Ничего у них не выйдет.Он отлепился от стены дома и побежал. В конце переулка Дижу вновь замер, едва переводя дыхание. Так, теперь вниз, под горку, и к воротам. А ворота, как ушко игольное, в рай ведущее.Как же глупо с его стороны было не обзавестись заранее одежонкой бюргерской. В мундире-то солдатском, наполеоновском мимо постов не побегаешь. Да еще этот чертов холод.А что если его исчезновение в казарме уже заметили и давным-давно поджидают Дижу у ворот? Всякое мгновение может раздаться крик постовых… И тогда они погонят его, как дичь. Дичь, которую обязательно подстрелит охотник.И тут внезапно Рудольф услышал: мягкий топот копыт и скрип деревянных колес. И пение.Рудольф протиснулся в узенькую щель между домами, а потом осторожно выглянул.Мимо него проезжала телега. Фонарь, висевший на облучке у кучера, покачивался из стороны в сторону, отбрасывая изорванные тени на стены домов. Телега, груженная всяческим дерьмом, гигантская гора которого высилась за спиной возницы.Дижу брезгливо отшатнулся.А вот возница, судя по всему, здорово поборолся тем вечером с жаждой и теперь раскачивался на облучке. Хм, в этом городишке что, одни пропойцы обитают? Хоть бы песни свои горланить перестал! Еще не хватает, чтоб из-за него в домах свет запалили. Стой, Рудольф, не ворчи, вот же он, твой пропуск в рай и на свободу.– Помогите! – тихо, чтоб услышать его мог только возница, взмолился Дижу. – Помогите!И возница затуманенно глянул в его сторону. Проклятье! Что ж он конягу-то не придержит?– Стойте же! – вскрикнул Рудольф. – Помогите! Возница все-таки схватился за вожжи. Господи, до чего же он пьян-то! Как он вообще на облучке сидеть может! А видок у него! Маленькая, вонючая кучка дерьма, а не человек… Ладно уж и то, что телегу остановил.– П-подойди…Ну, и что с ним делать? Просто прочь с облучка стащить? Сопротивляться сей доходяга вряд ли будет, эвон как его даже в сидячем положении мотает… Но с пьянчугами никогда не знаешь, что они отчебучат. Надо, чтоб он сам прочь слез.– Ч-чего тебе? – враждебно спросил возница, и Дижу даже вздрогнул. – Кто ты ваще такой? П-пкажись!Дижу на свет выходить и не думал. Если этот болван увидит мундир, мигом поймет, откуда ветер дует.– Да здесь я, внизу. Помощь мне твоя надобна. Бочонок у меня… с винцом, – едва слышно произнес Рудольф. – Мне его сегодня ночью позарез отвезти надобно… в Хонебек. Свадьбу там играют. А в одиночку его тяжело волочь. Винцо-то, верно, знатное. Может, подбросишь на телеге?Возница молчал, словно и не понял, что ему Дижу втолковывал.– Обидятся на меня, если винцо вовремя на свадебку не доставлю, – нетерпеливо выдохнул Рудольф. – Жених-то – мой хозяин. Мясник он славный. Так он из меня такой колбасы за то понаделает, что вино не доставил, только держись.И тут возница пьяно хихикнул.– А т-ты с-савсем д-дурак! – пролаял он. – Как будта твой мастер б-без того из тебя отбивных не д-делает! Эх, молодняк, все вы б-блваны!«Закрой ты свою пасть гнилую! – взмолился в душе Дижу. – Будто тебя тут кто-то слушает!»Возница смилостивился.– Ставь, давай, свой бочонок! Да дерьмецо там не больно выкидывай. Навоз-то кавалергардский. А французишки своих лошадей знатно подкармливают. И горит дерьмецо в печи, как…– Да не поднять мне одному бочонок-то!Возница трагически закатил глаза.– О, человек! Да у твоего мясника, верно, ангельское терпение, юнец.Дижу уж было собрался силой сталкивать с телеги возницу, но тот самолично начал опасный спуск.– С-счаз, помогу, – бормотал он при этом. – Но в будущем, знай, не подвернется тебе такого же доброго Вилли. И… и никто не п-пможет. Если ты этого еще не понял, то… то ты совсем д-дурак. Шел бы ты, парень, в солдаты. Там уму-разуму быстро научат…Дижу подскочил к вознице и сжал пьянчужке глотку. Невысокий человечек вытаращил глаза от ужаса. Кричать он не мог, да и сопротивляться вроде бы тоже не думал. Он лишь смотрел на Рудольфа в ужасе и отчаянно хватал ртом воздух. Жалкий кусочек конского навоза, зовущийся человеком! Ну, и кто из нас двоих болван? А? Чертовски приятное чувство быть хозяином чьей-то жалкой жизнешки. Превратиться из униженного в унижающего. Властвовать над другими. Всю свою ярость, всю свою ненависть вложить в захват, в зажим чьей-то грязной шейки. И чувствовать, чувствовать каждым пальцем, как кто-то дрожит от ужаса.Внезапно возница обмяк. Что, так быстро? Да не мог он так быстро задохнуться! Неужто ж он убил его? Рудольф наклонился над возницей. Нет, просто в беспамятстве. Ладно, хоть не обделался от страха…Дижу стащил с возницы одежонку, накинул на него свою.Чужие портки доходили только до колен. Рубаху вообще не застегнешь. Мда, еще хуже, чем пробираться через ворота в мундире… Ладно хоть плащ все это безобразие прикрывает. О, господи! Лохмотья провоняли отвратным сивушным духом, мочой и рвотой. Ладно, авось не задохнется.А как же возница? Он накинул на пьянчужку какое-то тряпье. Еще не хватало, чтоб мужичонка замерз на такой холодине. Брр.Дижу вскочил на облучок, взялся за вожжи. Ну, теперь он точно на свободу вырвется. Рудольф вздохнул судорожно. Свобода! Ступай, куда глаза глядят. Прочь из собачьего загона. Прочь из солдатского рабства во имя чертового Наполеона-Корсиканца.
В начале 1812 года всем было ясно, что войны с Наполеоном миновать невозможно. Россия, по условиям Тильзитского мирного договора примкнувшая к континентальной блокаде, проводимой Наполеоном, с каждым годом все сильнее ощущала тяжесть этой системы.И чтобы хоть немного поправить положение, Александр I тайно возобновил торговые отношения с Британской империей, а затем ввел новый, повышенный сбор пошлин с товаров из Франции.Независимость России была главным препятствием для осуществления планов Наполеона.Еще осенью 1811 года полковник Чернышев, посланный императором Александром в Париж, доносил: «Война решена в уме Наполеона… Мысль о мировладычестве так льстит его самолюбию и до такой степени занимает его, что никакие уступки, никакая сговорчивость с нашей стороны не могут уже отсрочить великой борьбы, долженствующей решить участь не одной России, но всей твердой земли…»
Наполеон собрал для похода в Россию огромную армию, насчитывающую шестьсот тысяч человек при тысяче четырехстах двадцати орудиях. Такая армия имела возможность действовать крупными группировками, направляя их к определенным центрам. Как же могли отразить наступление наполеоновских полчищ русские войска, растянутые кордоном на протяжении почти шестисот верст? Все понимали, что так или иначе борьба с Наполеоном предстоит упорная, трудная и жестокая. 4 Все это казалось дурным сном. Кошмаром.Вместе с остальными несчастливцами Фаддей стоял перед зданием казармы на плацу и косился на тяжеленное ружье за своим правым плечом. И верить в такое не хотелось: он – солдат. Солдат наполеоновской армии. Хорошо, конечно, что не заперли его в кутузке и не повесили. Но они сделали его солдатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25