– раздавались голоса в другом конце улицы.
Но в эту минуту небесное зрелище остановило толпу. Молодая красивая синьора в розовом платье, с огромной пальмовой веткой в руках, стояла перед толпой на верхней ступеньке лестницы, ведущей в дом.
– Тише, – произнесла эта женщина и повысила голос. – Вы видите, что ваше волнение напрасно: я жива, вы видите, что мой покойный супруг, великий скрипач Паганини, лежащий в этих комнатах, не делал скрипичных струн из кишок своей жены. Я – жена покойного скрипача. Не моя вина в том, что он по недосмотру окружавших его докторов не мог приобщиться святых тайн и воссоединиться с церковью. Я прощу вас разойтись и не тревожить праха усопшего.
Толпа отпрянула. Черепицы крыши, валявшиеся на тротуаре, и осколки стекол свидетельствовали об успешном начале операции.
Господину Сержану было не по себе. Странные слухи о магии и колдовстве обежали все побережье, надо было принимать какие-то меры.
Господин Сержан невольно вспомнил былые времена, когда он стоял в карауле около трупа зарезанного Марата и утешал Симонну Эврар, уроженку парижских предместий, которая разделяла трудный путь и бессонные ночи великого Марата, друга народа. Он и теперь считал своим долгом охранять безутешную вдову замученного Паганини. Но тогда молодой, семнадцатилетний гвардеец гражданин Сержан готов был отдать всю свою кровь революционным Секциям, и гражданка Эврар могла рассчитывать на то, что мальчишка Сержан отдаст свою кровь до последней капли на защиту тела Марата, если уж случилось такое несчастье, что аристократка Шарлотта Корде ударила ножом в сердце друга народа.
А теперь этот старый человек в темно-зеленом сюртуке бегал по комнатам и не знал, что ему делать. Дымятся свечи с обеих сторон на двух концах гроба Паганини. Синьора Бьянки безутешна. И мальчик!.. Ах, какой удивительный мальчик! И как жаль, что в этом возрасте выпало ему на долю такое горе... Но дебелая и пышнощекая синьора Антониа Бьянки нисколько не была похожа на Симонну Эврар.
Под утро новая толпа народа собралась у подъезда, и когда господин Сержан вышел из двери, бойкий семинарист ловко попал булыжником ему в глаз. Господин Сержан упал, за первым ударом последовал второй, потом набросилась толпа, и через десять минут господина Сержана, окровавленного, избитого, с переломанными костями, унесли в госпиталь.
К счастью, на следующий день появились душеприказчики, отмеченные в завещании, и начался настоящий торг с духовными властями города Ниццы.
Ночью в гостиницу, где проживала синьора Бьянки, явились трое неизвестных людей и предложили, ввиду чрезвычайных осложнений с погребением синьора Паганини, а в особенности ввиду того, что, вероятно, жизнь покойного супруга была ей самой неизвестна, отвезти синьора в укромное и тихое место в сердце французского королевства и там похоронить тихо и бесшумно. А недели через две-три молва затихнет, и можно будет не возобновлять печальных разговоров.
Белолицый худой человек с необыкновенно симпатичным лицом, чарующе спокойным и ясным, совершенно покорил синьору Бьянки.
– Что же, – говорила она, – я согласна.
И, как опытная хозяйка, спросила при этом:
– Я не знаю, как и кого за это вознаградить?
Но тут выступил добродушный и спокойный человек, он говорил:
– Знаете что, сударыня, я похороню его у себя, мне придется претерпеть то, что предвещают наши духовные лица. Но что же делать, я согласен, лишь бы только была обеспечена моя семья.
– Подождите, – сказала синьора и вышла из комнаты.
В соседнем номере гостиницы спал Ахиллино. Неузнаваемо повзрослевший за эти дни, мальчик уже вполне отдавал себе отчет в том, что раскрыла ему жизнь. После первых припадков помешательства он сделался меланхолическим, тихим ребенком и вполне понял и оценил все могущество церкви, предписывающей абсолютное повиновение авторитету даже тогда, когда здравый смысл и все существо человека протестуют.
Мать разбудила и привела его, в детском халатике, в туфлях на босу ногу.
– Ахиллино, – сказала синьора Бьянки, – мы с тобой оба являемся жертвой отцовского безумия.
Ахиллино опустил голову. Он молчал и ждал, что скажет женщина дальше.
– Итак, – сказала синьора, – вот этот человек, – она резко подчеркнула это слово, указывая на родного сына, – вот этот человек, который может располагать средствами.
Ахиллино поднял глаза на того, к кому были обращены слова матери. Синьора Бьянки объяснила:
– Он хочет похоронить отца тайком где-то в центральных провинциях.
Маленький Ахиллино посмотрел на этого человека.
– Ну, хороните. Хотя отец завещал похоронить его в Генуе. Должно быть, он не знал, что это будет так трудно.
Синьора Бьянки, обращаясь к сыну, сказала:
– Но надо платить деньги.
– Сколько?
Быстро карандаш начертал что-то, и синьора прочла: два с половиной. Это была только цифра два и потом дробь: половина.
– Не понимаю, – сказала она.
– Два с половиной франка? – спросил Ахиллино, и вдруг вся его детскость сказалась в этом вопросе.
Посетители переглянулись горестно. Странная улыбка прошла по их лицам. И только тот, кто написал эту цифру, сипло захохотал.
– Две с половиной тысячи франков? – спросила синьора Паганини с надеждой в глазах.
Опять молчание.
Посетители встали.
– Синьора и вы, молодой синьор, отдавайте два с половиной миллиона франков – все, что вам завещано. А иначе будет плохо и вам и вашему папаше...
* * *
...Завещание не было утверждено. Наступила новая работа для душеприказчиков синьора Паганини, тихих буржуа города Генуи, и для тех, кто бескорыстно хотел помочь, – для маркиза Сезоля и графа де Местра, которые считали себя достаточно авторитетными представителями легитимистских партий на юге Франции. Сезоль и де Местр посоветовали душеприказчикам, поименованным в завещании Паганини, подать жалобу в гражданский трибунал города Ниццы. Обвинение Паганини в колдовстве, в магии и чародействе в середине XIX столетия, по их мнению, звучало диким отзвуком невежества средних веков. Но судебный трибунал города Ниццы полностью утвердил постановление монсиньора епископа города Ниццы Антонио Гальвани и даже усугубил кару.
И цепь замкнулась на протяжении всей Франции. Секретные инструкции, протоколы и циркуляры запрещали хоронить покойного Паганини в какой бы то ни было стране, где есть крест христов.
«Да не будет он предан земле кладбищенской, городской, частной и государственной, помещичьей и крестьянской, дворянской и графской, в лесах и полях, в виноградниках и фруктовых садах, у дворян в имениях или у купцов в городах, где бы то ни было и под каким бы то ни было предлогом, а если тайно это свершится, то да будет прощен от всех грехов тот верный сын церкви, кто выроет это дьявольское тело из земли и выбросит из гроба, и развеет по ветру».
Префект полиции и маленький монах объявили дом господина Сержана подлежащим передаче в ведение города. Был произведен обыск во всех комнатах, и, пока господин Сержан находился в больнице, – повинуясь массовому движению населения, господин префект города Ниццы со скандалом выволок гроб Паганини и поместил его в главном госпитале. Но верный сын церкви, главный врач, ненавидевший доктора Лаллемана, ничего не понимавший в музыке и больше всего дрожавший за свою шкуру, лечивший крестьян святою водою, а горожан – касторовым маслом, потребовал, чтобы в мгновение ока гроб был вынесен из госпиталя, ибо госпиталь есть место для восстановления здоровья, а не для похорон гнусных покойников.
Дорога на восток по каменистому берегу моря была чрезвычайно трудна. Восемь человек и впереди мальчик с фонарем, Ахиллино, измученный, с израненными коленями, шли, сопровождая гроб.
Дождь, гроза, буря и морской прибой провожали тело Паганини из Ниццы на восток.
Наступило серое и туманное утро. Горячее солнце накаляло воздух. Стало трудно дышать, в горных ущельях носильщики обессиливали. Маленький Паганини смотрел на то море, которое еще недавно видели глаза его отца. Мачеха, как он называл синьору Бьянки про себя, неподалеку разговорилась с красивым черноусым гробовщиком. Этот парень в черном цилиндре, в одежде с серебряными галунами, стрелял в нее глазами и указывал на горное ущелье, расположенное неподалеку от дороги. Ночь провели в этом ущелье.
Вилла Франка, лазарет, при лазарете – морг для утопленников, рыбаков и для тех, кого убили папские жандармы или почтенные бандиты больших дорог. В этом лазарете, среди трупов убийц, воров и проституток – цинковый гроб. Но там оставаться долее двух дней невозможно. Ахиллино один ездил в Польчеверу около Генуи и просил разрешения отвезти отца на знаменитое генуэзское кладбище, где стоят лучшие памятники, мраморные скульптуры, украшающие могилы знаменитых людей. В Польчевере вообще не знают, кто такой синьор Паганини, но напуганы холерой и боятся всего, что, по мнению горожан, ее разносит.
Мальчик обходит дома именитых граждан и властей. С высокомерным или снисходительным видом рассматривают с ног до головы юного пришельца:
– Паганини? Не слыхали.
Наконец, в погребе Вилла Франка за огромную сумму наличными удается получить приют для гроба синьора Паганини. Долгое путешествие по берегу Средиземного моря. Мрачная и тяжелая жизнь.
Синьора Бьянки, увидя, что ей не по пути с маленьким сыном, внезапно исчезла с нотариусом из Польчеверы, вытеснившим из ее сердца гробовщика. Мальчик остался один. Рядом с ним шагает высокий человек, похожий на парикмахера, приходившего к отцу на улицу д'Анфер в Париже. Это синьор Андреа Паганини; он хлопает Ахиллино по плечу и говорит:
– Подожди, еще увидим хорошие дни!
На побережье от Марселя до испанских берегов и от Марселя до Генуи были испытаны все средства подкупа. Ночью, на пути к испанскому берегу, почти у самой испанской границы, появляется грязный высокий человек со сросшимися бровями. Он узнает историю этого страшного путешествия, похожего на странствования Изабеллы Кастильской, матери Карла V, скитавшейся за гробом своего мужа и ожидавшей его воскресения.
В это время на севере, в одной из столиц, темноглазый и сумрачный человек, продолжавший дело гениального Паганини, Франц Лист, говорил:
– Нет, не воскреснет Паганини!
Но появился странный человек со сросшимися бровями и предложил мальчику и его спутнику тридцать тысяч франков, лишь бы они отдали ему тело синьора.
– Не пройдет года, – говорил он, – как этот скрипач снова появится в Европе. Я его знаю, он воскреснет.
Ахиллино, сморщенный, хилый, с лиловыми кругами под глазами и желтыми пятнами на щеках, полный ужаса, слушал этого странного человека.
Утром какой-то новый спутник, присоединившийся к траурной процессии семьи Паганини, пояснил:
– Это чудовище, этот браконьер – это просто Агасфер, явившийся к вам. Это содержатель подвижных кунсткамер. Вы хорошо сделали, что его не приняли, иначе ваша сделка с ним воскресила бы не вашего отца, а молву о том, что умерший Паганини – колдун, отравляющий Европу и заражающий чистый воздух нашей страны дыханием, от которого виноградники перестают родить.
Вот, наконец, берег и за волнами моря – остров.
Матросы на берегу у костра предлагают остановиться. разделить их скудный ужин из фрутти ди маре, из плодов, приносимых морем. Ахиллино и синьор Андреа садятся у костра.
Ночью гроб Паганини, по приказанию капитана безвестного корабля, перевозят на остров Сен-Фереоль. Если кто-нибудь был в этом месте Средиземноморья, то, высаживаясь на маленьком одиноком острове, вероятно, видел в пещере, словно сделанной нарочно над морем, место, где висел на цепях гроб Паганини.
Власти проведали о том, что Ахиллино похоронил отца на острове. Но юный Паганини не дремал. Теперь уже меланхолический, полупомешанный юноша, за эти годы он перебывал всюду.
Вот она, светлая юность Ахиллино: она растрачена на чтение пергаментов и старых книг, энциклик и булл, канонических правил, книг в пергаментных переплетах, древней, старой и новой печати. Ахиллино в Риме проводит дни в изучении параграфов и пунктов, глав и разделов, отделов и схолий, короллариев и аргументов, доказывающих его право предать тело отца земле.
Папский мажордом Маркезе приглашает его к обеду. Тонкие вина, прекрасные кушанья, музыка, пение, пляски; прелестные девушки, готовые на все и ничего не требующие, приходят тревожить сон Ахиллино в Трастевере. Легкий шепот на ухо говорит ему о том, что Ахиллино – дурак, Ахиллино – ступидо бамбино. Надо просто хорошо заплатить римской церкви. Отец будет похоронен, и сын будет доволен.
– Но как же это: просто за деньги? – спрашивает Ахиллино.
На это ответа нет.
Снова барка, и паруса, и ночевка на палубе. Скудный свет факелов, табак и спирт, рыбьи кости и пьяная ругань матросов.
Бордигера, Сан-Ремо, порт Морис и, наконец, Савона.
– Постранствуй после смерти так же, как римский первосвященник странствовал при жизни, – говорит Андреа, хлопая по плечу Ахиллино Паганини и стукая кулаком по гробу великого скрипача.
Но синьор Ахиллино Паганини теперь обладает купленным маркизатом, он – эччеленца; прошли годы, когда можно было над ним смеяться, он – один из лучшихзнатоков канонического права во всей Италии.
Церковь «Стекката» в 1853 году возносит молитву об отпущении грехов неслыханному грешнику. Миллион сто тысяч франков потекли золотым потоком по каналам консистории римской апостолической курии. Еще немного, и будут выжаты последние соки из этого Ахиллино.
Зрелый муж, не лишенный сумасбродного, меланхолического величия, маркиз Ахилло Паганини обращается к римскому первосвященнику с просьбой о выяснения загробной судьбы отца. И, как это ни странно, римский первосвященник, отвергая все предшествовавшие постановления, требует, чтобы два каноника, выехавшие из Рима, определили, насколько был повинен в ересях покойный отец, безвестный и презренный скрипач: надо сделать это ради сына, знаменитого Ахилло Паганини, верного сына церкви, каноника часовни «Стекката» в Парке, архидиакона римской церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52