Ее грива и мех на лапах распушились, она словно проснулась. Удивленный и обрадованный Крис тоже был тут как тут. «Да ведь она красавица, если не спит на ходу», – сказал он.
Тундра наморщила нос и щелкнула зубами, повернувшись к волчатам. Она вся была как наэлектризованная. Она преобразилась. Схватив кость, она помчалась прочь, я – за ней.
Начиная с этого дня мисс Тундра была дерзка, весела и решительна.
Алатна была самой прелестной из волчиц, которых мы знали. Мисс Тундре суждено было стать самой чудесной.

Дикие пастухи оленей

Бурная тема осени нарастала: среди зелени и желтизны тундры запестрели красные пятна. Но олени еще не появлялись. За весь август мимо нас прошли всего три самца – одиночки, у двух первых рога были в бархате, у последнего залиты кровью. Бархат сошел с них, и лишь двухфутовый лоскут свешивался с самого высокого кончика наподобие покрывала, свисающего со средневековой прически. Пройдет ли основной поток осенней миграции через здешние места, как и в прошлом году? Это казалось маловероятным: предшествующее ей коловращение теперь начиналось далеко вверх по Истер-Крику.
Волчата надевали свои осенние шубы. Черный остевой волос в шесть дюймов длиной начал прикрывать густой кремовый мех и молодой подшерсток. Волчата становились взрослыми волками.
Расцветка тундры делалась сочнее день ото дня. Зелень исчезла. В долгих полярных сумерках красный цвет густел и так тепло мерцал внизу, среди желтых пятен под нашей горой, что взгляд невольно тянулся к нему, как к огоньку. На длинных террасах за рекой тундра была рыжевато-коричневой с красной подложкой и напоминала теплое живое тело под тусклой шерстью. И тем не менее краски продолжали густеть. В сумерки сам воздух, казалось, был насыщен цветом. Террасы возвышались одна над другой широкими малиновыми ступенями, а поверх них грозно смотрели горные вершины, седые от снега, сквозь который проглядывала чернота камня; сейчас они имели куда более устрашающий вид, чем впоследствии, когда стали совершенно белыми.
Не знаю, то ли последний перед ледоставом визит Энди, то ли сама осень навеяла на нас уныние. В тот вечер мы просматривали почту. По крыше барабанил дождь, в изголовье кровати, шипя, ярко полыхал фонарь.
Нас особенно огорчила полученная с почтой статья о видовом фильме, из которой явствовало, что природа в этом фильме сильно приукрашена.
– Порой мне страшно хочется откровенно скучной правдивости и размаха, – задумчиво проговорил Крис.
То был час трезвой поверки всей нашей жизни.
– Я не оправдала твоих надежд, – сказала я, по-детски напрашиваясь на утешение.
Крис улыбнулся и обнял меня.
– Я добился такого, о чем не мог и мечтать. Я забрался сюда, на хребет Брукса. Я живу не в палатке, а в доме! У меня есть печка, примус, персики, виноград, помидоры, мясо!
Следующие несколько дней я хандрила. То была всего-навсего тоска по женскому обществу, хоть я и не отдавала себе в этом отчета. В последний раз я видела женщину много месяцев назад. В день рождения моей матери чувство тоски достигло предела. Пустяковый случай из моей жизни, казалось навсегда позабытый, вспомнился мне, – вероятно, – потому, что он говорил о возможности человеческого общения, и прежде всего с женщинами. Как-то раз, путешествуя, мы с матерью остановились переночевать на одной ферме. Утром, после того как мы позавтракали одни в столовой, мать пошла к приветливым хозяевам в большую опрятную кухню, чтобы налить себе еще кофе. Вся она – волосы, лицо, глаза – была словно соткана из солнца. Для занятых работой женщин это был момент непринужденности и веселья – покойная приветливость вошла в самую гущу деловитости. Момент, когда встречающиеся в пожатии руки, человеческая доброта внушают неожиданную уверенность в себе. Момент, бесконечно далекий от той минуты, когда человек говорит: «Ах, я никогда не думал, что мне придется так умереть».
Вместе с этим воспоминанием пришло и другое, словно из глухой лесной чащи, – ибо так уж перемешиваются воспоминания у человека, который никогда неотходит так далеко от животного, какмы склонны предполагать, – предсмертный крик какого-то маленького зверька в ночи: «Я не хочу умирать!»
В тот вечер я вышла под открытое небо и долго стояла одна за бараком.
Было тихо. С реки доносился слабый шум, тонувший в бурях и треволнениях августа и первой половины сентября. Огромная, в четверть заснеженного горного массива вверх по Истер-Крику, луна поднималась из-за гор, озаряя небо синим светом. У меня под ногами светлела, в один цвет с тундрой, скошенная крыша барака. Внизу, у подножья горы, царила тьма.
Было холодно – наверное, даже очень холодно. Но природа словно заново являлась взгляду – та самая «природа», которую так легко любить в умеренном поясе и которая была забыта, о которой не вспоминалось здесь. Все казалось каким-то благожелательным, милым, восхитительным, словно исполненным какой-то отзывчивости: то начиналась «арктическая эйфория».
Наутро краски исчезли. Горы и тундра были того неимоверного серо – коричневого цвета, какими их видишь, когда они выходят из-под снега.
Погода была чудесная – солнечная, тихая. По реке плыла шуга, затвердевая льдом у берегов. Волчата были зачарованы тонкой ледяной окаемкой, наросшей по краям луж. Они ступали на нее, проваливались, били по ней лапами, уносили в зубах кусочки льда.
Ночь на 19 сентября была такая холодная, что я ушла чистить зубы в барак, хотя нутром чувствовала, что сегодня должна быть «иллюминация». Когда я выбежала на зов Криса, у меня перехватило дыхание.
Огни северного сияния нависали над самой головой и заполняли все небо… Мягкая белизна, неохватно широким поясом простершаяся с востока на запад, и сквозь нее просвечивают звезды. Яркие пятна света на севере и на востоке, берущие начало в каком – то невидимом сиянии за горами. Какое жизнеподобие! Какая живость и подвижность в самой структуре!
Бурная тема осени нарастала, и точь-в-точь на ее вершине раздались трубные звуки миграции.
Наутро после северного сияния было четырнадцать градусов выше нуля.
Крис вынес проветрить наши спальные мешки. Чуть – чуть солнца, дымка облаков, ветер с северо-запада. Я начала готовить завтрак.
Лоис! – позвал он.
Я выбежала к нему.
Привяжи Тутч.
Подходя к собаке, я посмотрела на запад с края горы. Там были олени.
Они шли миграционным шагом с северо-запада на юго-восток, направляясь через хребет на свои зимние квартиры. Они двигались прерывистой колонной, как обычно при осенней миграции.
Мы взяли кинокамеру и волков и спустились к подножью горы поджидать оленей. Крис расположился по одну сторону отмеченного рытвинами русла миграции, я – по другую, укрывшись за холмом от приближающихся животных. Волчата жались к моим ногам, негромко поскуливая от нервного напряжения.
Вот за холмом раздалось цоканье копыт по замерзшей траве, глубокое, пронзительно спокойное «ма!» олененка – приятный звук, как часть самого ветра и тундры. За холмом двигались живые, мягкие, как замша, серые тела красивые, каждое мир в себе, у каждого чуть отличная от других шуба.
Проворный олененок, скакавший за своей маткой, вдруг нырнул под нее подкормиться. У двух самцов были ослепительно сверкающие белые рога; на них намерз лед, видимо, после того как они окунули их в воду. У остальных оленей, в, том числе у самок, рога были кроваво – красного цвета. У некоторых на рогах трепались бархатные лоскуты, и ветер заносил их вперед; олени шли по ветру, не чуя никакой опасности – ни запаха волков, ни запаха человека.
Испуганные волчата жались ко мне, уползали в кусты. В интервале между колоннами Алатна, завидя одинокую самку с детенышем, погналась было за ними, но быстро вернулась назад: приближалось стадо взрослых самцов. Лопасти розеток, как огромные коричневые листья, нависали над их мордами, груди были покрыты густой белой шерстью.
Прошел час. Мною начало овладевать беспокойство: волчата заскучали, и, если они убегут, кто знает, вернутся ли они домой; они еще ни разу не выходили в тундру одни. В конце концов они действительно убежали – к своему излюбленному месту игр на песчаных отмелях.
Час за часом олени приходили и уходили вдаль, к припорошенным снегом горам. Среди них попадались калеки. Самец, двигавшийся наподобие лошади – качалки в сопровождении небольшого стада преданных самок; завидев нас, он испуганно остановился, но затем продолжил свой путь. Олененок с выпиравшей лопаткой, не то сломанной, не то вывихнутой. Самка, насилу волочившая за собой негнущуюся ногу. Еще одна покалеченная самка, в одиночестве совершающая свой путь в промежутке между колоннами.
Мы находились не в основном русле миграции, а лишь на одном из его крупнейших ответвлений. Одиночки и отбившиеся от стада животные будут идти здесь еще несколько дней, мало – помалу убывая в числе. В четыре часа дня основной поток миграции иссяк. Крис стал собирать свои фотопринадлежности.
Я пошла домой напрямик по крутому склону Столовой горы. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне, скуля, подскочил мистер Барроу. Он страшно обрадовался, что нашел меня, но это доставило ему лишь минутное утешение: как и я, он жаждал разыскать остальных волчат.
Взобравшись на вершину, я завыла. Волчата ответили, причем с той стороны, где нам и в голову не пришло бы их искать. Они сидели на рыжевато-коричневой горной гряде к северу от нас, едва заметные в рыжем кустарнике, и не хотели возвращаться домой. Тут подоспел Крис, и мы стали выть дуэтом, уговаривая их вернуться. Волчата упорствовали: последние несколько часов в тундре, на их взгляд, творилось неладное, и им было не по себе. Еще во время прохождения оленей я слышала тревожный, потерянный вой, по всей видимости мистера Барроу. Для нормального самочувствия волку необходимо, чтобы все вокруг было как положено. Он отшатывается даже от новых шнурков, нарушающих совокупность признаков, составляющих понятие «друг».
В конце концов я отправилась «уговаривать» волчат кусочками мяса, и они последовали за мной. При этом я монотонно напевала призыв, которым заканчивались наши дневные прогулки: «Теперь пойдем домой, покушаем мясца».
Этот день был пронизан настроениями множества живых существ, включая нашу жалость к больным и увечным, с трудом тащившимся по тундре. Не один раз на дню мне хотелось, чтобы у Криса было ружье и он помог какому-нибудь калеке умереть. Но Энди уже давно забрал у нас ружье, задумав поохотиться на лосей.
На следующее утро было десять градусов выше нуля. По озеру гуляла серая зыбь, но посредине и с одного края оно было ровным и прозрачно – темным. Это был лед. Олени пришли с ледоставом, куропатки прилетят с первым снегом.
«Медленные» олени – самцы, «лошади – качалки», «усталые» оленята – все они плелись в хвосте миграции. Изящная, укра шенная рогами серая самка шла одна с «усталым» оленен ком. Она убегала вперед, наискосок ударяя в землю копы тами, легко неся свое гибкое тело и чуть – чуть – неуверенно повернув голову набок. Затем она останавливалась и ждала, пока олененок, медленно и натужно перебиравший ногами, почти поравняется с нею, потом бежала дальше. Судя по всему, ей страшно хотелось догнать ушедших вперед оленей. Быть может, «усталые» оленята были просто больными?
В эти дни мы увидели две жутко откровенные сцены из жизни тундры.
29 сентября небо заволокло темными тучами, тундра побурела и погрузилась в полумрак. Теперь Тутч выходила с нами на прогулки. Мы шли вдоль зарослей ивняка по пробитым оленями тропам против хода миграции (Тутч с волчатами убежала вперед) и вдруг застыли на месте. Впереди, на возвышенности между холмами, стояли две оленихи. Они только что показались и сразу увидели нас.
Тутч устремилась к ним. Пять волчат неуверенно последовали за нею, набираясь у нее смелости. Одна из самок побежала. Другая, как ни странно, стояла на месте и, глядя на Тутч сверху вниз, издавала лающие звуки. Остерегаясь животного, которое не стало спасаться бегством, Тутч без видимой надежды на успех бросилась за бегущей оленихой и вскоре скрылась из глаз.
Тем временем молодые волки неуверенными бросками, один за другим, подбирались к стоящему оленю – это была годовалая самка. Они то и дело останавливались, поднимали головы и разглядывали ее: молодые волки боятся крупных животных. Они медлили. Но они были прирожденными охотниками на оленей и в конце концов погнали олениху. Она побежала прямо на нас по маршруту миграции.
Это была странная охота. Олениха бежала, слегка оскальзываясь на покрытых льдом лужах. За нею, растянувшись цепочкой, неуклюже трюхали волки.
Это было невероятно, но это было так. Хотя она бежала не очень быстро, они все равно не могли бы догнать ее. Футах в пятидесяти от нас она стала к ним передом, опустилась на колено, легла. Волчата, по-прежнему не решаясь приблизиться, обступили ее рыжевато-коричневой толпой. Целая и невредимая, она поднялась, повернулась и побежала дальше, но через несколько ярдов снова повернулась к ним передом и легла. На этот раз волчата уже не выпускали ее.
– Прикончи ее! – взмолилась я. – Ножом, чем угодно!
Я побежала домой за каким-нибудь оружием. На обратном пути я встретила Криса.
– Они уже перегрызли ей глотку, – сказал он.
Мы пошли к трупу. Морды волков были вымазаны в крови. Мы осмотрели тело оленя. Легкие были лишь частично вздуты. В них было восемь абсцессов некоторые величиной в мячик для пинг-понга, – частично скрытых легочной тканью. Они походили на кисты, образуемые легочным ленточным червем.
На следующий день мы снова отправились вспять по маршруту миграции.
Навстречу нам показался одинокий олень, и Тутч погнала его. Пустой труд, подумали мы, но как только олень и собака скрылись за холмом, я поняла, что сейчас произойдет невероятное.
Она догонит его! – сказала я.
Похоже, что так.
Лай приближался. Крис наладил кинокамеру. Вот показались олень и собака, они бежали на нас. Волки осторожно двинулись им навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45