«Режь!» – сказал он, подняв обмороженную руку и рубанув по ней другой. Не скажу, что у руки был очень уж омерзительный вид. Почерневшие кости аккуратно торчали из мяса.
Медсестра улыбнулась и отрицательно покачала головой. Когда мы прошли дальше, она сказала:
– Мы не осмеливаемся оперировать. Иначе аляскинские врачи сживут нас со свету.
Поселковая больница месяцами не имела постоянного врача. Медсестры фактически диагностировали и лечили сифилис, корь и другие болезни, но делали вид, что не понимают, с какими заболеваниями имеют дело.
Может, отправить его самолетом в Фэрбенкс?
Чтобы перелететь через хребет, надо слишком высоко подниматься, а у него слабое сердце.
Однажды в сумеречный полдень перед ваниганом приземлился необычного вида самолет. Это была серая приземистая трифибия Самолет с универсальным шасси, обеспечивающим посадку на сушу, на воду и на снег, – Прим.. перев

с высоко поднятыми моторами, задранным вверх хвостом и лыжами, свисающими с укрепленных на концах крыльев поплавков. На носу самолета и у кабины летчика чернели надписи: «Спасательная служба». Самолет входил в состав 74-й эскадрильи Воздушной спасательной службы и разыскивал пропавшего без вести пилота, летевшего в небольшом самолете из Бетлса на мыс Барроу.
Пустой самолет был обнаружен на льду моря Бофорта, и с этого момента все свободные от работы минуты передо мной стояло мрачное видение человека, одиноко бредущего во тьме среди полярных льдов. Температура держалась около пятидесяти градусов ниже нуля. Вскоре я свыклась с мыслью, что он погиб. Но в последний день розысков, после полудня, один бортинженер, глядя в сумерках вниз, сквозь завесу ледяных кристаллов, заметил на снегу темную человеческую фигуру. Жоль Тибдо был найден и направлен на излечение в госпиталь. С его пальцев местами слезло мясо, но до ампутации дело не дошло.
Бураны не утихали; несмотря на это, волки предпочитали большую часть времени проводить на воле. Мое сердце разрывалось на части. Свернувшись клубком, каждый сам по себе, чтобы не обындевели шубы, холмиками затаившейся жизни лежали они во тьме без всякой защиты от ветров, полосующих вдоль и поперек снежную пустыню. Не то чтобы они были безразличны к комфорту, но безопасность была им дороже. По мере того как они преодолевали свой страх перед внешним окружением, оно стало казаться им менее опасным, во всяком случае более спокойным и требующим меньшей настороженности, чем ваниган. Я тогда не могла и предполагать, что, например, для того чтобы научиться спокойно спать на кровати, в то время как я мою посуду, волкам потребуется не три месяца, а три года.
Иногда мы затаскивали волков внутрь и всячески соблазняли их остаться.
Мы выжимали холодный воздух из их шуб, чтобы они быстрее почувствовали эфемерное тепло ванигана и не вздумали тут же уйти. Мы угощали их олениной с острова Нунивак.
Но в волках появилось нечто новое: они отбрасывали мордой руку. Это был сдерживающий жест.
– Они не сомневаются в том, что могут влиять на наши поступки, сказал Крис. – Они знают, чего хотят, а чего не хотят, но это еще не все: им важно, чтобы и мы знали это.
Курок не возражал против того, чтобы остаться: он любил роскошь. Он шагал взад и вперед по проходу, выражая свое довольство негромкими звуками.
Но если Леди уходила, уходил и он.
Однажды, когда волки были в ванигане, Крису понадобилось зачем – то выйти. Леди вскинула голову и буквально вся ушла во внимание, наблюдая, как он открывает дверную задвижку. После его ухода она захватила задвижку зубами и попыталась сама открыть дверь. Но задвижка была поставлена наискось, с таким расчетом, чтобы дверь не открылась случайно во время движения ванигана в составе тракторного поезда. Потерпев фиаско с задвижкой, Леди обратилась к высокому дверному окну и начала сдирать зубами липучку, скреплявшую отдельные куски плексигласа.
Курок стоял в ванигане, готовый последовать за нею. Я стояла между дверью и Курком, уговаривая его остаться. Коротко «чертыхнувшись», он отбросил мою руку, и я прочла в его взгляде столь ясное понимание того, что лишь я преграждаю ему путь к двери, что сочла за благо отступить. Еще несколько секунд – и Леди выскочила бы в окно. Я открыла дверь.


«Не пора ли домой?» Под окном прибита планка, чтобы волкам легче было выбираться наружу. Следы когтей показывают, как трудно им это давалось


Волки любят высокие места с хорошим обзором

Перемены чувствовались во всем. К Арктике вновь возвращались краски. В полуденные сумерки снег пестрел круглыми синими пятнами. На севере разреженный воздух высот был окрашен в бледно – лиловый цвет. На юге с плоского белого горизонта часами не сходили теплые краски – краски восхода и заката. В конце января показалось солнце – без всякой помпезности. Оно низко катилось в застилавшей горизонт мгле, озаряя снег бледным золотистым светом.
Мы стали свидетелями полного трагического смысла события, для Арктики довольно обычного, но для нас нового. У берега открылось разводье. К розовому небу от него потянулись черные «дымы», как от ряда костров. Разводье отрезало от берега эскимосских охотников на тюленей, им угрожала опасность быть унесенными в открытое море.
Нед Нусингинья, эскимос, сурово пояснил мне:
– Человек очень даже может тут кое-что поделать. Только не надо стоять на месте. И не надо бежать. Можно идти вдоль края разводья. На воде плавают льдины, иногда они смыкаются, образуют заторы. Можно прыгать с льдины на льдину и пробиться к берегу.
Именно так и спаслись охотники – эскимосы.
Перемены предстояли и нам с волками. Нам страшно хотелось одного: чтобы Леди хоть еще раз в жизни вкусила свободы (для нее свобода означала нечто большее, чем для Курка; она болезненнее, чем он, переносила неволю). Это казалось невозможным. Затем невозможное стало возможным: мы возвращались в наш старый фанерный ящик на Киллике.
Но тут опять встал вопрос, от которого меня прямо-таки жуть брала: как посадить волков в самолет? Ведь они уже не маленькие – ни духом, ни ростом.
Курок весил сто десять фунтов, Леди – девяносто. Мы знали, что они будут отчаянно сопротивляться.
Крис думал выйти из положения с помощью снотворного. Но указания, которые мы получили на этот счет, заставили нас призадуматься. «Волки заснут примерно в течение часа. Самолет должен отправиться немедленно». Сможем ли мы обеспечить немедленную отправку? Полет предстоял долгий, а волки не должны просыпаться до самой высадки.
«Спящих волков необходимо держать в тепле». Как добиться этого с нашими скромными материальными ресурсами, после того как мы выгрузим волков на снег по прибытии на Киллик? Сможем ли мы доставить двух тяжелых животных до загона, вверх по крутому склону Столовой горы? «Проснувшись, они, возможно, будут несколько ошалелыми». Не случится ли так, что они непоправимо пострадают?
Крис решил отказаться от снотворного. Вместо этого он выписал намордники и соорудил ящик для транспортировки. Каким образом удастся надеть намордники на сопротивляющихся волков – это нимало не заботило его. Волки со мной более покорны, вот я и возьму на себя роль мышки для заманивания кота.

Cнова на Киллик

Пусковой агрегат с ревом гнал теплый воздух в белый брезентовый чехол, прогревая мотор заказанного нами «Норсмана». Было тридцать пять градусов ниже нуля. Крис позвал меня надевать намордник на Курка. Всей своей силой Крис удерживал вырывающегося, обезумевшего от страха волка, пока я, ловя момент, когда острые волчьи клыки сомкнутся, пыталась накинуть намордник на обе челюсти враз. Наконец мне это удалось, и Крис поволок Курка к ящику.
Я вся дрожала, ожидая, когда настанет очередь Леди. Курок пустил в ход свою силу, Леди будет бороться всем своим духом. Крис схватил ее. Она взвилась на дыбы, норовя укусить меня. Никогда мне не забыть ее глаз, зеленовато – дымчатых, словно распертых изнутри неистовой черной яростью. Я накинула на нее намордник, и ее тоже оттащили к ящику, прищелкнули к цепи, пропущенной сквозь отверстие в его задней стенке, заволокли внутрь. Мы летели над мертвенно – белым, однообразным склоном тундры, поднимающимся от моря к горам. К моему восхищению, наш пилот, в жилах которого частично текла эскимосская кровь, безошибочно угадывал под снегом еле заметные русла замерзших рек и при скорости сто тридцать миль в час легко определял курс над незнакомой местностью по глазомеру и карте, лежавшей у меня на коленях.
Когда на юге показался хребет Брукса, мы с тревогой увидели, что он затянут туманом. Мы нашли долину Киллика, вошли в нее и с величайшей осторожностью полетели между скрытыми в тумане горными склонами. Пилот, привыкший летать лишь над равнинным арктическим побережьем, явно нервничал.
Энди доставил в наш старый лагерь баррель бензина, и мы должны были там заправиться. Но мы легко могли проскочить поворот в долину Истер-Крика.
– Лучше повернуть назад, пока у нас еще достаточно бензину, чтобы куда-нибудь долететь, – сказал пилот.
Тревожно переглянувшись, мы поменялись с Крисом местами, и он стал помогать пилоту следить за ориентирами и выплывающими из тумана горами.
(Проделать над волками обратную процедуру было просто немыслимо.)
Туман редел. В ярком солнечном блеске мы пролетели вверх по Истер-Крику, а затем и над Столовой горой, над нашим маленьким фанерным ящиком. Он все еще сохранял свежий, новый вид. Вот если б можно было сбросить волков на парашютах прямо в загон, подумала я. Меня жуть брала при мысли, что придется выпускать их из ящика и с боем волочить в гору.
Пилот высадил нас в тундре у самого подножья горы, чтобы покороче ходить с багажом, дал газ, запрыгал по буграм, так что затряслись крылья, и улетел. Мы остались одни в тишине, среди белых солнечных гор, с грудой багажа и ящиком с волками. Температура здесь была лишь двадцать градусов ниже нуля.
Первым делом Крис протоптал тропку к нашему бараку и затопил печку. Мы позавтракали второй раз, затем отправились вниз за волками. На меня вновь напала трясучка. В моем распоряжении была всего лишь минута или две, чтобы побороть страх: если я буду бояться, волки почуют это. К счастью, мне представилось, как я буду рада, когда они опять окажутся на свободе, и я лихорадочно уцепилась за эту мысль.
Крис взялся за одну из двух цепей, выползавших из ящика на снег.
Изнутри послышалось рычанье. Не думая о защите, я подошла к дверце и подняла ее. Первым вышел Курок, низко пригибаясь и опасливо озираясь вокруг. Я взяла вторую цепь и снова подняла дверцу. Леди вышла, повела вокруг диким взглядом и узнала место! Она так стремительно потащила меня вверх по тропинке, что у меня дух занялся. «Тише, Леди!» – умоляла я.
Нам стоило большого труда снять с волков заржавевшие за зиму ошейники.
Намордники оказались слишком – «человечно» – широки, и волки прихватывали нам руки зубами. Но хуже всего было то, что застежка на ошейнике Леди проржавела и не открывалась, и Крису пришлось ножом рассечь кожаный ремень.
Одновременно мы вдвоем изо всех сил удерживали волчицу. Почувствовав, что на ней больше нет ошейника, который сдавливал ей шею четыре с половиной месяца, Леди в полуобмороке припала к изгороди загона.
Мы перенесли все запасы мяса и мягких продуктов с места выгрузки к бараку, чтобы волки, оказавшись на свободе, не растаскали их.
На следующий день своим приятно – грубоватым голосом, по-видимому, всегда нравившимся волкам, Крис нараспев протянул старую, излюбленную фразу, которой мы не слышали уже с ноября:
– А не хотите ль прогуляться?..
Свободные, без ошейников, волки выбежали на простор тундры.
Был чудесный день полярной весны. После полудня поднялся ветер, но ненадолго. От каждого холмика, от каждой горы тянулась чистейшая, мягчайшая голубая тень, точь-в-точь под цвет неба. Между ивами у реки петлями вились заячьи тропы в восемь дюймов шириной. Горб «ледника» на реке голубел, как яичко малиновки. Снег был изрыт норами куропаток и покрыт сетью куропаточьих следов. Сами куропатки бегали тут же на своих мохнатых белоснежных ногах.
Сотни две куропаток подобно мраморным статуям сидели, греясь на солнце, на склоне холма, и Леди, радостно – спокойная, побежала к ним. Первая шеренга птиц попятилась от подбегающего черного волка, затем взлетела, а Леди так же спокойно, рысцой, повернула назад и подняла следующую шеренгу. Последняя шеренга куропаток осталась сидеть, как сидела.
Так, вчетвером, мы шли все дальше и дальше, занятые каждый своим делом, интересуясь каждый своим. Я была на верху счастья.
Но захотят ли волки вернуться с нами домой? В тот день они вернулись.
А потом настал день – они не вернулись.
– Они унесли с собой часть моей жизни, – сказал Крис. – Но им было так одиноко, так скучно; в Барроу им так не хватало собак.
Не отправились ли они к побережью искать их?
Всякий раз, выходя из барака, мы невольно обшаривали взглядом широкую полосу белизны, над которой высились, словно высеченные из синего камня, горы. Ждали мы не первых возвращающихся оленей, а двух волков – темного и светлого.
На второй день, в сумерки, Крис вышел из барака, чтобы обвести напоследок тундру долгим, печальным взглядом, и вдруг я услышала, как он очень ласково говорит:
– Это ты, Леди? А где же Курок?
Я выбежала к нему.
Мы обласкали Леди; она радостно приветствовала нас. Но где же Курок? Он тут же показался со стороны загона, – вероятно, искал там съестное. Мы встретили его, как воскресшего Лазаря.
Впустив волков в загон и роскошно накормив их, мы не удержались и еще раз вышли к ним в сумерках поласкаться, и тут произошли две странные вещи.
Во-первых, Леди, одиноко стоявшая у изгороди, вдруг пришла в неистовый восторг, стала кланяться, улыбаться и откидывать вбок лапу. Мы в удивлении смотрели на нее.
– Наверное, они думали, что заблудились, и Леди нашла путь домой, – сказал Крис (Леди во всем была первой).
Теперь она считает себя настоящей героиней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45