Внизу, у озера, он поднял кусок оленьей шкуры, которым они с Леди так часто играли, и, держа его в зубах, огляделся вокруг ищущими, светлыми от солнца глазами. Заводилой в этой игре всегда была Леди, это она затевала беготню, от нее шло все веселье.
После полудня я снова вышла на волю, собираясь пригласить Курка на прогулку. В сиянии солнца по тропинке степенно шел маленький черный волчишка. Ба, да это же наша егоза Леди! Идет как ни в чем не бывало, так что я даже опешила. Она повернулась, остановилась и, глядя на меня, стала ждать, когда я подам ей наш знак отличия, затем радостно подбежала ко мне.
В этот момент показалась крупная рыжеватая голова Курка; он хотел воочию удостовериться, действительно ли все так, как он услышал (ветер дул от него к нам). Леди направилась к нему, и как вы думаете, что он тут сделал? Побежал от нее! Был ли он уязвлен тем, что она впервые в жизни пожелала расстаться с ним? Или это был вызов?
Она бросилась за ним и стала его обхаживать. «Как она мила, как умеет мучить играючи!»– пробормотал Крис. Припав грудью к снегу, обворожительно склонив набок голову, она взглянула на Курка снизу вверх, положила лапу ему на шею. Затем из этого же положения стремительно перескочила через него, вся воплощенное изящество и гибкость вплоть до кончика пушистого хвоста.
А он стоял напряженный, бил хвостом и всем своим видом выражал вызов, совсем как кобель. Уголки его губ были решительно приподняты. За весь остаток дня он ни разу не зарычал на меня: его душа «оттаяла». Он даже удивил меня одной из своих сдержанных игр: подошел ко мне, когда я сидела на наблюдательном ящике, – польщенная, я уже возомнила, что он захотел ласки, – и выхватил из кармана моей рубашки платок.
А потом, выйдя вечером на прогулку, мы вдруг обнаружили, что он исчез.
Леди подбежала к нам и немножко поскулила.
– Она прогулялась и не хочет снова выходить так скоро, – сказал Крис.
Однако Леди убежала.
– Думаешь, что видишь их насквозь, – сказал Крис, – а они возьмут и сделают как раз наоборот. Думаешь, Курок решил побыть с нами – ведь он оставил Леди и вернулся домой. Но вот Леди возвращается и хочет остаться, а он взял и ушел.
Если уж ты заговорил об этом, – сказала я, – ответь мне на такой вопрос: почему он убежал от Леди? И почему они останавливаются как вкопанные и таращатся на нас при возвращении домой?
Мне постоянно приходит в голову одна мысль, – ответил Крис. – Что известно людям о диких животных, кроме раз меров черепа? Лишь наблюдая их на свободе, здесь, в их родных местах, мы начинаем узнавать о них кое-что – их подлинную натуру.
На следующий вечер блудные дети вернулись. Крис заметил их еще издали, и мы уселись на ровном месте, приготовившись к встрече.
Волки быстро, как только могли, бежали в гору. Леди выставила уши вперед, потом прижала их к голове – взгляд, улыбка, и вот они с удвоенной скоростью мчатся к Крису.
Быстро ходят взад-вперед языки, оба норовят лизнуть Криса в лицо, оба снуют вокруг него, льнут к нему, прыгают друг через друга. Курок машет хвостом, хвост Леди струится и завивается спиралью. Затем эти церемонщики подбегают с приветствием ко мне.
Леди первая устремляется к запасному выходу. Они проголодались.
Облачно – серые и золотисто – спокойные глаза наблюдают, как Крис разрубает кость.
– Никогда не угадаешь, в каком они будут настроении, говорит Крис. В его глазах – узких щелках между смеющи мися щеками – пляшут серебристые искорки. – Они полны загадок и, я думаю, не исчерпают себя, пока мы будем зна комы с ними.
Мы так и не получили ответа на наш старый вопрос: набросятся ли волки когда-нибудь на нас без предупреждения. Но он уже отпал сам собой. Они бунтовали против нас уже дважды, и каждый раз это можно было предвидеть.
Полный и окончательный ответ пришел позже. А пока что этот вопрос вытеснили другие. Убегут ли они когда-нибудь навсегда с Теми – с дикими волками?
Увидим ли мы, как они встречаются с Ними? Быть может, они даже приведут Их домой?

Первая добыча

Весна бурно взялась на следующий же день после нашего возвращения на Киллик. Мы прилетели сюда с мыса Барроу как раз перед сменой времен года. Похоже, снег как выпал здесь слоем глубиной по колено, так и пролежал в продолжение всей Великой тьмы. И вот нагрянули весенне-летние ветры. Снег понесло. С нашей уборной сорвало крышу.
Брезент, обтягивавший верх барака, грозил улететь, и мы нагрузили его – не камнями, которые невозможно было оторвать от земли, а пятигаллоновыми банками с горючим. Барак гудел и сипел в резонанс с моим горлом, которое тоже сипело.
В прошлом году мы видели конец весны. В этом мы увидим каждое в отдельности вновь прибывающее животное, каждый распускающийся цветок, каждую бурю, пока великое половодье весны не разольется по тундре, исключая какую бы то ни было систематизацию. В эти яркие, полные перемен дни мы как будто утратили всякую способность к внутренней жизни и жили исключительно внешней, которая захватила нас стремительным потоком хлопот, удивительных событий и прозаических подробностей.
Весна шла не ровно, а чередованием волн или кульминаций. Первой такой кульминацией было маленькое чудо пробуждения животных от зимней спячки.
Утром 9 апреля, проснувшись, мы увидели на обращенном к югу снежном наносе у подножья горы небольшого зверька, темной статуэткой сидящего на снегу, первого во всей долине суслика, восставшего от долгого зимнего сна. Он вел себя как сурок, вылезший в первое утро пробуждения наружу, – словно одурманенный посидел некоторое время возле норки, которую проделал при выходе, и вскоре спрятался обратно. Он мудро выбрал день пробуждения. Устояв против соблазна короткого преждевременного потепления, наступившего две недели назад, он вышел на поверхность в первый солнечный день после затяжных буранов.
На следующее утро суслик показался снова. На этот раз он отошел на целых шесть футов от своей норки, которая стала теперь гораздо шире.
Маленьким темным изваянием сидел он на задних лапках, грациозно поворачиваясь всем туловищем, но не сдвигая с места свой «пьедестал». Он приглядывался к окружающему.
Странное, должно быть, ощущение – проспать шесть месяцев, а потом проснуться одному в пустом, приятном, многообещающем мире. Сколько ни смотри, ни одного из твоих собратьев не видать наверху, на сверкающем ложе долины – пока что.
Апогей весны превзошел все наши ожидания. Мы, грешным делом, думали, что знаем его досконально. Весеннее возвращение северных оленей – ведь мы видели его в прошлом году!
На первых порах великих путешественников нигде не было видно. Затем 29 марта показались два стада по восьми оленей, идущие на запад, А еще через несколько дней Курок и Леди пригнали целых сорок оленей с гор к югу от озера. Мы заметили оленей только тогда, когда они уже стояли возле ив на нашем берегу реки, оглядываясь назад с таким видом, словно за ними гонятся.
Несколько оленей побежали в одну сторону, потом повернули в другую.
И тут вдали, на ослепительной белизне озера, показались две небольшие, стелющиеся по снегу фигурки – волки. Олени все, как один, повернули и бросились бежать. Тут было на что посмотреть. В свете низкого солнца их желтовато – коричневые тела легко и согласно поворачивали на снегу; олени бежали группами. Они промчались вверх по склону хребта, свернули на свой миграционный маршрут и скрылись из глаз.
Курок остановился на холмике посреди болота, задрав морду вверх. Леди пробежала еще немного, потом тоже остановилась, и они пошли вместе.
– Я совершенно уверен, – сказал Крис, – что волк не имеет шансов догнать оленя, если только олень не больной и не увечный.
С этого дня стада оленей проходили каждый день. Мы по-прежнему не ожидали от миграции ничего особенного. Но вот в последнюю неделю апреля мы увидели сверхъестественное зрелище – весеннее возвращение оленей прямо по хребту Брукса. Всю неделю они проходили через горы, по тысяче в день, и не колоннами, как осенью, а несметными стадами по широкому фронту.
Они прокладывали невероятные маршруты. Цепочки их следов спускались с верхушек гор, пересекали неимоверные кручи и обвивались вокруг подножий, тянулись вниз, через Киллик, затем снова всползали на вершины высочайших пиков к западу за рекой.
Строчки следов выбегали с горизонта, минуя отросток отвесной скалы.
Одна такая строчка тонко и осторожно бежала по краю обрыва. Строчки следов веером разбегались по массивному горному отрогу, который мы прозвали Гиппопотамом; здесь олени без опаски устремлялись вниз.
Каждый раз, выходя из барака, я видела все новые и новые стада. Мы находились на северной стороне потока миграции; олени шли по горам, расположенным южнее, за озером. Я замечала их появление за две мили: на таком расстоянии каждое стадо казалось ниткой бусин жемчужно – или желтовато – коричневого цвета, нанизанных на слитную синюю черточку тени.
Шедшая во главе стада самка неуклонно прокладывала путь вперед, в глубину гор.
На меня эта картина производила впечатление чего – то внеземного, какого-то «отключения» от Земли. Эти олени, идущие вон там, этот строгий лазурно – белый мир – все казалось мне видением с какой-то другой планеты.
Длинный ряд заснеженных гор, подчеркнутых синими тенями, приподнятая террасой тундра у их подножий и мое сознание, устремленное вовне с нашего островка среди неба, вписанного в эту целостную, величественную, могучую декорацию, – все делало эти милые живые фигурки не «начинкой для кадра», а чем – то возвышенным, придающим окончательный смысл целому. «Уж после этого – то оленям нечего будет показать нам», – думалось мне.
На той же неделе холодным солнечным днем мы отправились на юг вверх по Киллику искать волчьи норы (об этом я еще расскажу подробнее). На протяжении всего нашего пути до Эйприл-Крика стада оленей спускались с гор слева от нас, пересекали реку по льду и исчезали в горах справа. На льду олени чувствовали себя неспокойно. Одно стадо, перейдя реку в особенно трудном месте, на сотню ярдов усеяло снег черными катышками: вероятно, у оленей усиливалась перистальтика кишечника, что является у них признаком нервного напряжения.
Другое стадо минут десять стояло в ожидании, пока ведущая самка изучала реку. Неуверенными зигзагами она прошла по льду часть пути до противоположного берега, потом стала как вкопанная; место для перехода было неподходящее. В конце концов она передумала и повернула обратно; ее задние ноги веером разъезжались на льду. Она пошла под берегом, отыскивая более удобный переход, – возможно, такой, где песчаная отмель сократила бы путь по льду.
А олени еще некоторое время стояли на месте, руководимые не столько послушанием вожаку, сколько ощущением великого, медленно бьющегося пульса опасности, солнца и холода. Это ощущение то нарастало, то затухало в них.
Медленно повернули они вслед за самкой.
На небесно – голубом в узоре снеговых завитушек льду показался темный гризли. У нас не было оружия, и мы внимательно следили за ним. Он пересек реку и исчез в узкой расщелине, а несколько минут спустя из нее бешеным бегом выскочило около трехсот оленей. Не разбирая пути, кому где пришлось, они перемахнули реку. Ни один олень не упал. Олень может поскользнуться, заплести ногами и упасть только тогда, когда он идет медленным шагом.
Неожиданно мы провалились по колено в воду; один раз то же самое случилось с пятью оленями, и мы было решили, что им уже не спастись.
Произошло это так. Подойдя к скалистому мысу над нами, ведущая самка с основной частью стада прошла дальше на мыс твердым, верным путем, так как снег тут сдувался ветром, подтаивал на солнце и был неглубок. Неразумная же пятерка, желая сократить путь, пошла напрямик; в снежных наносах под скалой олени увязли и провалились по брюхо в воду, но в конце концов выбрались на берег.
«Вот тебе и пустынная, безжизненная Арктика!» – думала я, следуя за Крисом, и мелодичным комментарием моим мыслям прозвучал щебет чечетки, многоголосой грабительницы всех лагерных стоянок; птица сидела на голой иве и с любопытством смотрела на нас. Тут же наблюдал за нами и суслик, черным пальцем торчавший из снега.
На снегу виднелись следы всевозможных животных, даже одинокой росомахи.
Росомаха, чтобы добывать себе пропитание, должна иметь в своем «личном владении» довольно обширную территорию, как, впрочем, и большинство хищников. В отличие от волка росомаха необщительна по натуре. Поэтому в Арктике росомахи везде встречались нам лишь поодиночке.
Никогда не следует недооценивать следы. Они создают приятное впечатление населенности края. Когда мы набрели на следы трех волков, у меня явилось тайное желание, чтобы Курок и Леди присоединились к нам. Вот бы они обрадовались – да и мы тоже – этой встрече здесь, вдали от дома, в совершенно незнакомом месте. В данный момент они были на очередной охоте.
Солнце уже зашло за горы, когда мы подошли к дому – Крис, как обычно, впереди. Из ивняка у реки навстречу нам выскочило какое-то невзрачное животное грязновато – коричневого цвета, оголодавшее и тощее, как скелет. Это Курок напрямки мчался к Крису!
Он припал на снег у ног Криса в полном волчьем приветствии, не переставая повизгивать от волнения. «Этот зверь любит Криса», – в который уже раз подумала я. Конец бурному объяснению в любви положили мы, а не волк, после чего Курок, как обычно голодный после безуспешной охоты, побежал вперед, откопал припрятанную им замороженную куропатку и, лежа на снегу, принялся грызть ее.
Я до того обрадовалась его возвращению, что у меня словно крылья выросли. Я насилу переставляла ноги, но теперь бодро поспешила в гору по белой строчке наших следов, четко пропечатанных на снегу, и быстро приготовила горячего молока на нас троих, прежде чем взяться за приготовление ужина.
Тут заявилась и маленькая густошерстая волчица ржаво – черного цвета. У нее теперь было удивительно много волос пыльно – кремового оттенка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45