– А что еще мы не ели?
Смирнову захотелось остаться одному, и, подумав, он вспомнил подходящий случай:
– Это долгая история, но я расскажу. Однажды на Памире у нас кончились продукты – в горах, в поисковых отрядах, мотающихся туда-сюда, это часто случается. Осталось только полмешка окаменевших заплесневелых каменных буханок, а до вертолета неделя. Оружие в те времена хлопотно было иметь, и стали мы сурков в петли ловить. А они, умные, почувствовали наш зверский аппетит и все, как один, залегли в своих норах. Весь сезон табунами бегали, а тут ни одного, хоть плачь! Наконец, через два дня один все-таки удавился… Дохлый такой, шерсть клочьями и блохи, с муху размером, тучей из него прыгают. Стал я его разделывать – шкуру снял, брюхо, блин, распорол. А там, представляете, солитёр, зеленый такой, длиннющий. Шевелился так недовольно, что без приглашения явился – они ведь гостей не любят, они сами любят в гости. Меня, клянусь, чуть не вырвало. А коллеги, проникнувшись таким моим неадекватным отношением к животному миру, поговорили, поговорили и решили выкинуть беднягу-сурка, конечно же, поручив это мне – я ж был с ним в непосредственном контакте. Ну, я и забросил его на камни подальше. В полете внутренности вместе с червяком вывалились – пришлось их закапывать. И знаете, что дальше было? Сплошная проза полевой жизни. Два дня мы ходили вокруг сурочьей тушки, а она провялилась на ветру, симпатичная такая стала, в общем, аппетитная почти. Собратья же бедняги вовсе исчезли, как ветром их сдуло. Короче, к вечеру третьего дня, когда буханки кончились, переглянулись мы с товарищами, потом порубили сурка на мелкие кусочки и зажарили в его же жиру до красноты. И съели наперегонки, таким он вкусным оказался. Вот такие дела…
Смирнов внимательно посмотрел в глаза помощника Замминистра и, ядовито улыбаясь, произвел контрольный выстрел:
– Да, еще одна деталь. Сурок этот наверняка чумным был, а чуму эту блохи распространяют. Понимаете теперь, чем мы рисковали ради трех кусочеков сурочьего жаркого? Рассказать еще что-нибудь? У меня много чего было по кулинарной части, до утра могу рассказывать. Вот гюрзы например, толстые, противные на вид, яд из них брызжет, а снимешь с них шкурку, то очень даже ничего…
– Не надо, гюрз, спасибо, – поморщился Виктор. – Кофе по утрам вы пьете?
– А кто принесет?
– Я.
– Нет, не пью.
– Тогда – до завтра. Встретимся в столовой, завтрак у нас приблизительно в десять. Если, конечно, не случится чего-то экстраординарного.
Виктор ушел. Смирнов погонял телевизор по каналам, попил коньяку с зефиром и лег спать.
Ему приснилось Серафима. Она лежала на нем, страстно вжимаясь грудями, всем своим жарким телом и жадно целовала в губы. Очувствовавшись, Смирнов перевалился на девушку – ему хотелось быть сверху и делать все самому – целовать, обнимать, тереться, покусывать. Он был в восторге – столько времени у него не было женщины и вот, вознаграждение! Ему хотелось войти в нее, ощутить девушку изнутри, но он держался – знал, что после длительного воздержания быстро кончит и придется общаться. А как общаться с красавицей, которая знает пять слов, и четыре из них "Я вас хачу, мужчина"?
Когда он стал искать членом влагалище, Серафима засмеялась, выскользнула из-под него, скатилась на пол и, усевшись перед кроватью на коленки поманила пальчиком к себе. Смирнов пошел к женщине на четвереньках, но тут сзади на него набросились, оседлали. Он оглянулся – Валентина!!! Обнаженная, в глазах – чертовские искорки. Удобнее устроившись на Смирнове, она со всех сил шлепнула его по ягодице.
От шлепка он очнулся. С ужасом поняв, что и Серафима, и Валентина ему вовсе не снятся, направился к стулу за брюками. Когда сходил с кровати на пол, Валентина с него упала, громко ударившись лбом об основание трельяжа, истошно закричала от боли и испуга.
Серафима оттаскивала Смирнова от истерично отбивавшейся Валентины, у которой была рассечена бровь. Эту картину увидели два милиционера из охраны, прибежавшие на крик. И Борис Петрович, явившийся следом. Он был в радужных тапочках с голубыми помпончиками и длинном стеганом халате.
Обстоятельно запечатлев в сознании состав преступления, милиционеры вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот легким движением подбородка отправил их прочь. Женщинам он сказал:
– Пошли вон.
Лицо, шея, грудь Валентины были в крови. Серафима вытерла ее трусиками, смоченными туалетной водой; потом они ушли.
Борис Петрович сел в кожаное кресло. Жестом пригласил Смирнова занять место напротив.
Тот сел.
Борис Петрович долго смотрел на него исподлобья.
Смирнов обдумывал положение.
– Думаете, куда влипли и как выбраться? – спросил Борис Петрович.
Смирнов, смущенно глядя, покивал.
– Я думаю, ваши раздумья не приведут вас к правильному выводу…
– Почему?
– Во-первых, вы не знаете, что находитесь в комнате Валентины, моей, как вам известно, законной супруги.
Борис Петрович встал, подошел к шкафу, распахнул его и Смирнов увидел обольстительные платья на вешалках, околдовывающее белье на полочках и завораживающие остроносые туфельки внизу.
Он нахмурился. Получалось, что не женщины пришли к нему, а он к Валентине. Это две большие разницы.
Борис Петрович скривил лицо хозяйской улыбкой.
– Реакция адекватная, вы, и в самом деле, умница. Приятно иметь дело с умным человеком.
– Спасибо за комплимент, – автоматически сказал Смирнов, вглядываясь в глаза утопающего хозяина жизни.
– Я вижу, вы полагаете, что это я подстроил, – понял тот немой его вопрос. – Чепуха. Просто Валентина смогла добраться только до гостевой спальни, и Виктор поселил вас здесь.
– А чего я еще не знаю?
– Вечером мне позвонили из Москвы. Моя карьера кончена.
Смирнов задумался, глядя на Толстый мыс, сиявший огнями санаториев. "Прямо из Гоголя… Моя карьера кончена. То есть еще несколько дней в этом коттедже, и все. Никаких заседаний Правительства, никаких рукопожатий Президента, никакого телевидения и официальных поездок в Европу, никаких мигалок, дач и прочее. Вместо всего этого небольшая фирма, контролируемая бандитами, постоянно выключенный телевизор, чтобы не видеть "их" самодовольных рож, и мысли, мысли, безжалостно сжимающие сердце".
– Вы что молчите? – привлек Борис Петрович его взор.
– Я чувствую, вы попытаетесь в полной мере использовать власть надо мной, которую получили, по вашим словам, случайно. Дохнуть, так не одному, да?
– А это идея! Последний день жизни и полная власть над жизнью одного, нет, трех человек.
– Почему полная? Может, я предпочту тюрьму вашему обществу.
– Да, вы можете это сделать, я вижу. И потому постараюсь быть деликатнее, чтобы вы все не испортили.
– Постараетесь быть деликатнее в игре, со мной, мышкой?
– Ну да. Кстати, как вам Серафима?
– Она не далась.
– И Валентина тоже?
–До нее вообще дело не доходило. Спиной кое-что почувствовал и все.
Борис Петрович задумался. Если между Серафимой и Смирновым ничего не было, то изнасилование уже не пришьешь. Только попытку. А за попытку в Москве не пожалеют. И кинут на самое дно.
Смирнов пытался думать о Валентине. Ему было неловко, что все так получилось. Эта кровь… Хотелось к ней прикоснуться, попросить прощения. В ней было что-то такое. В ней было счастье. Где-то внутри. Небольшой такой сияющий слиточек. Небольшой, но весомый и дорогой.
– А давайте сыграем в карты? – прочувствовал Борис Петрович тему его размышлений. – На одну из них?
– Вы ставите женщин, а я что?
– Как что? Жизнь.
– Не хочу. У меня не встанет в этом контексте.
– Ну хорошо, тогда давайте на минет. Если вы выиграете, то Серафима, ну, или Валентина, сделают вам минет.
– Не хочу. Я эстет. По крайней мере, в вашем обществе.
– Вы плохо оцениваете ситуацию. Сейчас я вызову милицию, и вас посадят на восемь лет. Из тюрьмы вы выйдете дряхлым стариком с никуда не годной прямой кишкой и заискивающим взглядом.
– Ну и пусть. Напишу об этом книгу.
– Вы писатель?!
– Десять приключенческих книг написал. Четыре из них издано.
– Как интересно! – глаза Бориса Петровича зажглись. – Вы знаете, я тоже накропал книгу о жизни, но как-то не решился показать ее специалистам.
– О чем она? – Смирнов надеялся перевести разговор и ситуацию в более оптимистичное для него русло.
– Как бы вам сказать… Ну, вы хорошо знаете, что человеческие органы трансплантируют. То есть сейчас умерших людей практически полностью разбирают на составные части. Руки, ноги, сердце, почки, печень, даже мясо и так далее. И всем это кажется нормальным и, более того, полезным явлением. А в своей книге я развил эту ситуацию до предела – общество утилизирует своих почивших членов стопроцентно. И это считается нормальным, все довольны, хотя бы потому, что появился действенный механизм демографического контроля, основанный на оптимально применяемой эвтаназии, сокращено животноводство – коровы, овцы уже не вытаптывают природу, а домашняя птица, как, кстати, и буренки, не разносит всяческую опасную заразу. Более того, люди испытывают моральное удовлетворение, зная, что после смерти они будут востребованы, что они перейдут в кого-то своей плотью, и будут жить дальше… У Омара Хайяма на этот счет есть хорошие строки:
Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи,
И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.
– А нет у вас в книге сцены "Киев. Очередь за окороком "Черномырдин""? – усмехнулся Смирнов. Он тоже любил развивать ситуации до предела.
Борис Петрович радостно засмеялся:
– Да, есть такая сцена! И еще сцена в столовой Белого Дома. Там раздатчица кричит: "Отбивная из Зюганова кончилась, остались только пельмени из Ростроповича с Вишневской" – Ростропович в завещании просил заморозить его в случае, если он почиет первым, просил, чтобы до конца быть с Галиной, чтобы в последний путь отправиться с ней в одном кулинарном ансамбле.
Смирнов сделал лицо восторженным, и Борис Петрович это оценил.
– Нет, знаете, Евгений Евгеньевич, с вами приятно разговаривать! Так во что мы будем играть? Преферанс? Покер? Дурак? Вы, наверное, предпочтете преферанс? Все геологи играют в преферанс.
– С болваном?
– Почему с болваном? С Виктором.
– За дурака меня держите? Играть на жизнь с вами и вашим верным телохранителем? Увольте!
– Ну, можно в покер…
– Не люблю я этот покер. Во всех фильмах в него мухлюют. Помните "Смешную девчонку" с Барброй Стрейзанд?
– Ну давайте тогда в дурака перекинемся?
– Слишком сложная игра, для шахматистов. Сам Анатолий Карпов, кажется, в ней чемпион. Нет, эта игра не для меня, я ведь даже ферзевый гамбит забыл. Отбиваться или принимать, помнить, что вышло – голову сломаешь, а она у меня сейчас ничего практически не соображает, по вашей, между прочим, милости, не соображает.
Смирнов ждал, когда Борис Петрович предложит играть в очко. И дождался.
– А в очко? Может, в очко? В детстве я в него играл c дворовыми мальчишками, пока мама не увидела. Очень простая игра.
– А правила вы помните?
– Виктор должен помнить, – обрадовался Борис Петрович.
Вошел Виктор. Он стоял за дверью.
– Виктор Владимирович, вы знаете правила игры в очко, карточное очко?
Виктор подумал и стал бесстрастно говорить:
– В игре участвуют тридцать шесть карт. Раздающий, или "банкир", называет ставку, то есть "банк". Карты сдаются снизу. Первую он рубашкой верх подкладывает под верхнюю карту, которая называется "своя" и является первой картой "банкира". Игрок должен сказать, на какую часть "банка" он играет. Затем банкир выдает ему столько карт, сколько тот потребует. Игрок старается в сумме набрать количество очков не превышающее или равное двадцати одному. Если он наберет больше двадцати одного, то проигрывает. Если меньше, то начинает играть банкир. Выигрывает тот, кто набирает большее количество очков, но меньше, естественно, двадцати одного.
Помолчав, вспоминая, Виктор продолжил:
– Есть еще одна тонкость. Игрок не имеет права скрывать перебор. Однако последнюю карту он может взять "в темную". В таком случае, если банкир переберет, то карты игрока не рассматриваются.
Правила игры Виктор объявил не совсем верно и не полностью, но Смирнов, решив прикинуться "чайником", его не поправил. Вместо этого он деловито спросил:
– Валет – это сколько очков?
Виктор посмотрел недоуменно.
– Валет – два, дама – три, король – четыре, туз – одиннадцать. Если придут два туза – это называется "золотое очко". Да, еще одно уточнение: если и банкир, и игрок наберут одинаковое количество очков, то выигравшим считается банкир.
– Карты принес? – деловито поинтересовался Борис Петрович, когда Труффальдино убрал руки за спину.
– Да, вот они.
– Ладно, иди к девушкам. Скажи, чтобы привели себя в полный сексуальный порядок и шли в гостиную. Ставка должна быть на кону.
Виктор, кивнув, вышел.
– Ну что, перебазируемся в гостиную? – подмигнул Борис Петрович Смирнову.
Вздохнув, тот поднялся.
***
На первом курсе, на учебной геологической практике он проигрался в очко в пух и прах. Даже плавки на нем принадлежали Сашке Таирову, разбитному парню и сыну начальника Памирской геологоразведочной экспедиции. Однако Смирнов нашел выход из положения, потому что сам был начальником. Начальником Таирова. Играли они в горах, в нижнем левом углу той самой площади, которую отряд Смирнова должен был покрыть глазомерной топографической съемкой.
– Или ты возвращаешь мне все, или мы до вечера будем тянуть рулетку вон на ту гору, – сказал он подчиненному. – И, само собой разумеется, летально опоздаем на ужин.
– Так съемку все равно надо делать? – недоверчиво посмотрел тот.
– Мы сделаем ее без тебя. Тем более, с тобой мы только дурью маемся.
– По рукам! – расцвел Таиров. – Тем более, я мухлевал. Смотри, как это делается.
Через полторы минуты Смирнов приобрел навыки, поднявшие его на уровень шулера средней руки. Таиров радовался успехам товарища как ребенок.
Через несколько лет он глупо погиб.
***
Банковать Борис Петрович предложил сопернику, и тот, пожав плечами, согласился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27