Настроение было прекрасным, и он поехал в лучший ресторан, поел с удовольствием и много, затем прошелся в праздной толпе по центру, а когда закапал дождь, в одном из модных магазинов купил дорогой светлый костюм, в котором выглядел как никогда счастливым и уверенным.
Вечером его семья гуляла по приморскому бульвару. Он курил дорогую сигару и ловил на себе восхищенные взгляды женщин, Зиночка показывала платье, привезенное Карэном из Венеции и ловила восхищенные взгляды мужчин, Катя ела ореховое мороженое и называла его папочкой.
Уже ночью, когда он, глядя на звезды, курил на балконе, откуда-то издалека прилетела пуля, наверняка казацкая, ударила в грудь. Костюм был безнадежно испорчен, кристалл эпидота, приняв на себя свинцовую злость, рассыпался в труху. Олег же, очутившись на полу, и поняв, что поменял амулет на жизнь, истерично засмеялся:
– Не врал Евгений, не врал, значит, не врет и с колом!
36.
Вечером они лежали в своей комнате, пили дорогое французское вино, и говорили ни о чем. Потом был ужин, и долгая прогулка к морю. Заснули в третьем часу ночи. Утром, еще затемно, Смирнову стало тревожно, он проснулся и увидел, что Наташи нет, как и ее вещей. Взгляд его, поблуждав по становившейся все более и более ненавистной комнате, остановился на рюкзаке, видневшемся в приоткрытом шкафу.
Он тяжело встал, подошел к нему, порылся.
Кола Будды не было.
Она его унесла.
Несколько минут он сидел на полу, тупо глядя перед собой. Потом попытался рассмеяться, но получилось рыдание.
Он все придумал, и дума кончилась.
Он сочинил очередную Наташу, он сочинил любовь, он придумал кол, его убивший, убивший на время, но убивший.
Он все придумал.
А все придуманное, не сделанное, рано или поздно рассыпается в пыль. И Наташа рассыпалась, ее унесло ветром, и он сидит теперь, одинокий, и думает, что сочинить еще, сочинить, чтобы обмануть себя, чтобы не страдать так нестерпимо.
Он, конечно, сочинит.
Потом.
Потом он опять что-нибудь придумает. Очередную сказку, очередную женщину. Ведь та Наташа, с которой он мальчиком целовался под плакучими ивами, никуда не ушла, она есть в природе, она существует где-то…
Она в воздухе. Она растворена в нем.
Ее не может не быть.
Нет, может.
Ее же нет… Она ушла.
Стало невыносимо. Он вскочил, походил по комнате, постоял у окна, глядя на темную, бессолнечную природу и остро чувствуя лбом равнодушную прохладу стекла.
– Вон отсюда, – шептал он себе, – немедленно вон, и каждый день по двадцать пять километров под дождем и солнцем, двадцать пять километров пехом, чтобы ни о чем не думать. И к Сухуми или Гаграм никакой Галочки, не пожелавшей стать Наташей, в голове не останется. Она выветрится ветром, вымоется дождем, выестся соленым потом.
Почувствовав себя упрямо идущим, идущим, не взирая ни на что, идущим, как всегда, он ожил, бросился собирать вещи и запихивать их в рюкзак. Завязав его, осмотрел комнату, и под кроватью, с Наташиной стороны, увидел ее заколку.
Ему захотелось прикоснуться к ней, подержать в руках, но, пересилив себя, он пошел прочь.
37.
Далеко Смирнов не ушел. На дорожке, ведущей к конторе пансионата, его остановили двое мужчин.
– А ты куда намылился? – загородив путь, удивился один из них, здоровый, с рваным шрамом на щеке. – Давай назад, каляка к тебе есть. И не ерзай, а то покалечим.
Смирнов обернулся на хруст ветки и увидел в кустах человека со странно загнутыми вниз ушами. Он, явно главный в компании, стоял, гнусно улыбаясь и поигрывая пистолетом. В другой раз Смирнов рванул бы в лес напропалую, на авось, и ушел, точно ушел бы, раненый – не раненый, оставив в презент бандитам свой несчастный перелатаный белыми нитками рюкзак, но в это утро ему было все равно. Криво усмехнувшись, он повернулся и пошел к домику, в котором провел день с Наташей.
Нет, с Галочкой.
– Вот почему она ушла… – думал он, неспешно шагая. – Олег приказал ей унести кол, чтобы эти мордовороты случайно не осквернили амулет, вогнав в мою задницу. Или чтобы я со злости не подарил его этим странным ушам. А что если… Что если действительно рассказать главарю о нем? Сказать, что если они вернут кол мне, то я подарю его, предварительно научив им пользоваться? Вбивать, ха-ха, в землю? Нет, не получится. Уши у него обломанные, лапша свалится. Но попробовать можно.
Однако говорить Евгению Евгеньевичу не удалось. Как только он вошел в дом, его свалили ударом в спину, тут же связали руки и заклеили рот липкой лентой. Посадив пленника у стенки на пол, бандиты – человек с ушами и тот, который остановил Смирнова – расселись по креслам. Третий бандит ушел. Видимо, на стрему.
– Ты, козел, допер, что нам от тебя надо? – спросили "уши", выдержав паузу.
Смирнов покивал. Вопрошавший нехотя встал, подошел к жертве и со всех сил ударил в ребра ногой.
Смирнов упал на бок.
Он был растерян. Такого с ним еще не было. Его никогда не связывали и не были ногой в ребра.
"Только бы зубы не выбили, – подумал он, претерпев боль и усевшись в прежнее положение. – Всю жизнь берег, чистил…"
– Нет, ты допер, что нам от тебя надо? – спросил верзила со шрамом, придвинув лицо, искаженное гримасой ненависти и презрения.
Смирнов решил не кивать, но ребрам его лучше не стало.
Тот же самый вопрос ему задавали с различными вариациями раз пятнадцать. По крайней мере, он досчитал до пятнадцати, прежде чем потерять сознание от удара винной бутылкой по голове.
38.
Наташа проснулась под утро. Он спал, сладко прижав к ней бедро.
Она осторожно поцеловала его в губы.
Он, отвернувшись, пробормотал: "Я все придумал, все… Какая ты любимая…"
С трудом сдержав слезы, она поднялась с кровати, оделась, стараясь не шуметь, собрала вещи и, напоследок посмотрев на посапывающего Смирнова, пошла к берегу.
На душе было нехорошо, очень нехорошо.
Всем своим существом и более всего спиной она чувствовала кол, притаившийся в рюкзаке.
Она смотрела вперед, выискивая путь, а глаза ее видели железную змею, стрелой выпрямившуюся змею, змею, которая вот-вот вопьется в сердце, и будет пить из него кровь, будет пить, пока не выпьет всю.
Она бы повернула назад, бросилась бы к нему, к Смирнову, вся охваченная ужасом, бросила бы ему этот кол под ноги и упала бы мертвая и пустая, она бы повернула назад, конечно же, повернула бы, если бы не ум, окаменевший от решимости, если бы не ноги, ставшие чужими и ступавшие сами по себе.
Пройдя около километра по направлению к Утришу, она увидела катер, с которого высаживалась полуночные ловцы крабов. За пятьсот рублей его владелец, молодой парень с внимательными глазами, согласился отвезти ее в Утриш. Через полтора часа она была в Анапе. День провела у подруги, жившей на окраине города, а вечером, ближе к двенадцати, поехала в "Вегу".
В апартаменты Зиночки прошла незамеченной – у нее были ключи от черного входа и других дверей, которыми часто пользовались "левые" клиенты (их, по соглашению с "девочками", посылал Карэн в отсутствии основных квартиросъемщиков).
Зиночку в сметанной маске она нашла в ванной у зеркала, а оставила на полу в бессознательном состоянии – приемам каратэ своих подопечных учил опять-таки Карэн. Учил, приговаривая:
– Классная проститутка должна уметь давать, и не только в … но и в морду.
Из ванной она пошла в детскую, посмотреть, как спит Катя.
Катя спала хорошо, счастливо улыбаясь. В ее объятиях грелся большой плюшевый мишка, купленный "хорошим" Олегом в конце "семейной" прогулки у уличной торговки. Сам глава "семьи" тоже спал – он всегда ложился в час ночи – и спал на спине. Наташа подошла к нему и со всех сил вогнала кол ему в сердце.
39.
К вечеру Смирнов знал, что от него хотят. Точнее, он знал, что хотят эти люди, так действенно заставившие его забыть о Наташе. Они хотели, чтобы их пленник мечтал умереть, и преуспели в этом.
В тот момент, когда кол Будды входил в сердце Олега, Смирнов, ополоумевший, весь в крови и синяках, возопил, теряя последние силы:
– Подавись ты им, подавись! Дарю-ю-ю!
40.
Утром пришла горничная и увидела Катю, с любопытством смотревшую на кол, торчащий из груди бездыханного "папочки".
На ковре, посереди спальной, лежала Зиночка, у нее был инсульт.
Отправив Катю в "детприемник" отеля, горничная вызвала скорую помощь.
Приехавшие врачи констатировали, что Олег жив, то есть сердце его, пронзенное колом, продолжает биться.
41.
Наташа вернулась на том же катере – за время поездки от пансионата до Утриша, она сдружилась с его владельцем, и в два часа ночи он подобрал ее на одном из пирсов Анапы.
К коттеджу она пошла на всякий случай, просто внутренний голос шепнул: "Поди, посмотри, может, не ушел, остался".
А быть осторожной ей подсказало сердце: что-то не то было в лесу, скрывавшем их со Смирновым домик.
Человек, охранявший его снаружи, дрожал в беседке – ночью было холодно, а пить ему настрого запретили.
Его постигла участь Зиночки.
Бандиты, мучавшие Смирнова, закрывшись на ключ, спали пьяным сном. А ключ у Наташи был.
В комнате горел ночник, и Смирнов ее увидел. Увидел ее глаза.
Потом он рассказывал друзьям, что, увидев глаза Наташи, порвал путы, как макаронные. Но на деле ему помогла Наташа. А вот с "ушами" и шрамом он стравился сам. Первые поломал, а второй преумножил.
Эпилог.
Олег не умер, он продолжает жить с колом Будды в сердце. Доктора разводят руками, показывая его репортерам. Тридцать первого августа к нему приходил Капанадзе с цветами и ананасом. Постояв рядом с блаженно улыбающимся должником, смотревшем сквозь потолок и не куда-нибудь, а в себя-Вселенную, он довольно сказал:
– Нирванит, собака. Так ему и надо.
Потом Капанадзе говорил с лечащий врачом, и услышал, что за жизнь больного можно не опасаться, но в ближайшем будущем ни один хирург не возьмется его оперировать.
Смирнов ни в Ялту, ни в Туапсе не пошел. Пожив пару недель в "Веге-плюс", он уехал с Наташей и Катей в Москву. Когда все устроилось, Смирнов направился к знакомому кузнецу, занимавшемуся оградами для богатых, и тот выковал каждому члену его новой семьи по персональному колу. Через год они хорошо расстались – его тянула дорога, ее – уют и состоявшиеся мужчины. Катя к нему ходит гладить ползунки и распашенки.
Зиночка выздоровела, однако последствия инсульта заставили ее переменить профессию. Теперь она продает живые цветы. Ее хорошо знают – в Анапе она самая красивая цветочница.
Старшина из Утриша, отлежав в госпитале четыре месяца, получил от министра Грызлова орден "За мужество" и лейтенантские погоны.
Оля накопила денег и купила отчиму игрушечную железную дорогу. Вова радовался, как мальчишка.
У мальчика с тремя родинками на сердце обнаружились необычайные способности в музыке, и счастливые родители увезли его за рубеж.
Бориса Петровича перевели на дипломатическую службу. На подлете к Монтевидео чудесным образом забеременевшая Валентина родила двойню.
– От кого они? – не смог не спросить Борис Петрович, вглядываясь в лица новорожденных – мальчика и девочки.
– Как от кого? – удивилась Валентина. – От вас.
Карэн приобрел все дома вокруг "Веги-плюс", снес их и расширился втрое. За опытом к нему приезжают из самой Голландии, с известной улицы Красных фонарей.
Капанадзе через год после описанных событий скоропостижно скончался. За это ему поставили памятник.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27