.. Просто...
– Что просто?
– Понимаешь, просто ты должен понимать, что мы, женщины, с недоверием относимся к словам...
– А... – осел душою Чернов. – Понимаю... Ты имеешь в виду слова "Какая ты любимая", "Как чудо ты хороша" и прочие мои шлягеры?
– Нет, вообще-то я не имею тебя в виду... Но тебе не кажется, что мужчина должен быть таким, чтобы женщине было обо что опереться? Мужчина должен быть таким, чтобы его жена не изматывалась, зарабатывая себе на жизнь... Мужчина должен работать, как Владимир Иванович, а не болтать... У нас, в Сибири, мужчины...
– Подожди, подожди, – перебил Чернов Ксению. – Похоже, ты даешь мне отлуп по причине моей пониженной кредитоспособности?
– Нет, не даю... Но скажи, на что ты мог бы пойти ради меня? Что ты мог бы сделать ради меня?
– Сделать ради тебя? Да все на свете! Все, что не покупается за деньги...
– А смог бы ты ради меня, меня... – начала Ксения, но, взглянув во встревоженные глаза Чернова, замолчала.
– Нет, ты скажи. Я все для тебя сделаю. Ты же знаешь, как я тебя люблю! – не отставал Чернов. Он чувствовал, что женщина хочет попросить его о чем-то чрезвычайно важном, но не может найти слов.
– Не сделаешь... Не сможешь... – покачала головой Ксения.
– Я не смогу? Да ты плохо меня знаешь! Я достигал всех целей, которые передо мной ставили.
Ксения вспыхнула:
– Ну да, ты был первым в школе, первым в университете, первым в аспирантуре защитил диссертацию в три года... Все это чепуха и ничего сейчас не стоит. И читать твои книжки никто не будет, потому что ты пишешь их для таких, как ты. А таких, как ты – один ты. А что касается жизненных целей, лучше бы твоя маменька поставила перед тобой задачу получать три тысячи долларов в месяц...
– Так она ставила. Если бы Союз не рухнул, я был бы обеспеченным человеком. Доктором наук точно был бы. Ездил бы за государственный счет за рубеж, на полевые работы в красивейшие места, четыре месяца в году имел бы Газ-66 набитый лаборантками или, на худой конец, мертвыми душами.
– Вот-вот. В этом весь ты. А Владимир Иванович, и такие, как он, делали деньги, пока ты делал никому не нужную кандидатскую...
– Не интересно мне это... Деньги делать. Я пробовал. Понимаешь, для меня самое главное это не то, чтобы свобода, а определенная ее грань. Понимаешь, я всегда хочу иметь право на поступок. А люди, не говоря уж о начальниках и женах, этого не любят. Они не любят поступков, потому что их теоретическая возможность будит в душе то, что должно у примерного человека спать. Они не любят поступков, потому что глубоко и, надо сказать, справедливо уверены, что умных поступков вообще не существует...
– Ты хочешь сказать, что способен на поступки?
– Я? Да я всю жизнь только их и совершал...
– Это обнадеживает... Одним больше...
– Нет, ты определенно чего-то от меня хочешь.
– Если ты не понимаешь, что я хочу, то ты этого не сможешь сделать.
– Это точно... – согласился Чернов и, решив немедленно и прямо сказать то, о чем думает, улыбнулся:
– Знаешь, Ксюша, если мы немедленно не займемся любовью, вечер будет безнадежно испорчен...

14

После ухода Ксении Чернов лег спать. Проснувшись через полчаса, он вспомнил о вчерашнем разговоре. И его осенило: Ксения вовсе не рассчитывает на его проблематичное будущее писательское благополучие, Ксения не желает, чтобы он переехал к ней, Ксения желает, подсознательно, сознательно – не важно, желает, чтобы он освободил ее от свекра!
"Опять бред", – пытаясь разубедить себя, сказал он вслух.
Но разубедиться не получилось: догадка, помимо его воли, овладела памятью, и та услужливо предоставила ей множество подтверждающих фактов. И Чернов сдался, и пошел на поводу своего "бреда".
"Так, разложим все по полочкам, – стал он рассуждать, заложив руки за голову и уставившись в потолок. – Во-первых, кем была Ксения? Она была женой обеспеченного человека. Привыкла жить в большой, богато обставленной квартире, покупать все самое лучшее, ездить по зарубежным курортам. У мужа была фирма, была ферма, был магазин.
Во-вторых, как у нее обстоят дела сейчас? Она работает в магазине за триста долларов. Что такое триста долларов для женщины, привыкшей жить на широкую ногу? Кошкины слезы. Свекор, правда, помогает. Когда он в Москве. Но его надо просить. Просить деньги, которые принадлежали ей, ее мужу. Это обидно, это унизительно.
Надо просить деньги на еду детям. Просить купить престижную куртку для старшего. Купить кроссовки для младшего. Купить путевки на лето.
Свекор дает, со скрипом, с оттяжкой, но дает.
Нет, не дает. Он не любит давать деньги. Он не любит отдавать эти всемогущие купюры, в которых его труд, его совесть, на которых кровь его сына.
Он покупает сам.
В-третьих, что такое свекор?
На голову ниже. Семьдесят. Крепок. Куча долларов. Знакомства в правительстве. Особняк на четыреста квадратов. Пятикомнатная квартира в Марьино.
Правда, у него молодая жена. И на рынке покупает самое дешевое мясо. Ксения брезгливо морщилась, рассказывая об этом. Однако, у нее нет сомнений, что все свои деньги он оставит внукам. Ее детям. Оставит, точно.
Он чувствует свою вину.
В-четвертых, когда оставит? Лет десять он протянет. Если, конечно, не пойдет в своих родителей, доживших до ста лет. В любом случае, когда он умрет, дети будут уже взрослыми. И ей опять придется просить. На что уже просить? На лекарства, зубные протезы и пластические операции?
Нет уж! Ей за сорок. Да, она недурна собой, она пыталась решить материальные проблемы матримониальным способом, но пока попадались только женатые бабники, либо, как я, неудачники. Богатые выбирают двадцатилетних конфеток с длинными ногами и выдающимися сиськами.
Значит, нищета?
Значит, всю жизнь смотреть в рот свекру-скупердяю?
Угождать, просить свои собственные деньги?
Нет!
А если нет, то остается только одно.
Остается найти Смерть.
Она уже помогала ей. Правда, в последний раз она поторопилась. И убила Глеба самостоятельно. Поторопилась и Ксения осталась ни с чем. Осталась ни с чем, хотя все было готово. Была готова Черная Маска. Оставалось только распустить тщательно подготовленные дырочки в денежных мешках мужа и свекра, оставалось только переписать на детей кое-что из их имущества...
Но Смерть поторопилась. И она осталась ни с чем. И потому Смерть у нее в долгу.
И она стала искать ей орудие. Один не подошел, другой, третий. Четвертым появился я. Когда пригласил ее в Третьяковку, поняла – не тот. Но потом прочитала "Бег в золотом тумане", фактически мою автобиографию. И подумала, что я могу. Надо только подготовить.
...Подготовить. Как? Да очень просто! Влюбить, приручить и сказать: "Вперед, милый, вперед! Ты же мужчина! Спаси меня от злодея!"
...Интересно, получится у нее? Сейчас я не готов, это точно. Но если она уйдет? И я останусь без нее?
Нет, только не это!
А дел-то куча. Дать пятьсот баксов кому-нибудь из тех, кто часами толчется у Ленинградского вокзала в надежде заработать пятьсот рублей на разгрузке вагонов с окорочками, и все, привет, Владимир Иванович! Пырнут ножом на рынке у прилавка с жилистым мясом!
И выбрать ведь смогу подходящего человека. Всю жизнь проработал на геологоразведке с бывшими зеками, в том числе и записными убийцами. Фраера от серьезного человека отличу и не плюну.
И все! Мы с ней повязаны. Не меньше миллиона в кармане. Вольготная жизнь. Прибарахлюсь и уеду с ней на Сейшельские острова писать хлебные бандитские романы.
...Эка меня занесло! Н-е-е-т, милая! Марионеткой я никогда не был. И человека убить не смогу.
Господи, какая интересная жизнь пошла, поверить трудно!
Надо будет занять у Юрки пятьсот баксов. И хорошо подумать.
Подумать, где я.
В реальном мире, или в выдуманном.
Ведь я уже не помню, что она мне рассказала, а что я придумал сам.

* * *

Ксения всего-навсего хотела, чтобы Чернов отпустил ее с миром. Она внимательно прочитала его "Войну в "Стране дураков"", в которой он описывал, как нелегко переживал развод, как грозился убить тещу. Она не боялась его строк про себя, она боялась, что он, раздавленный ее уходом, может прийти к ней на работу, прийти, встать посреди торгового зала, встать и плакать, размазывая слезы по лицу: "Вернись, вернись, я не могу без тебя". Или подстеречь ее, когда она будет с Мишей. О, господи, какой ужас! Они идут с ним, обнявшись, из ресторана, идут к ставшему привычным серебристому "Мерседесу", а Чернов появляется в своем тряпье и, дрожа губами, тянет к ней руки. А Миша смотрит на нее, брезгливо сморщив лицо: "И ты спала с этим ничтожеством!?"
Борис побледнел, узнав, что она не девственница. Оксана на суде говорила, что в его мертвых глазах стояли слезы.
Глеб грозил застрелить ее и застрелиться, если она не оставит отца. Совал дуло пистолета в рот. Роняя слезы и надрывно кашляя.
Черная Маска ползала перед ней на коленях. Целовала грязь под ее ногами. Билась лбом о землю.
Чернов, без сомнения, такой же. Человек, который из-за бабы плачет, это – не человек.

15

В пятницу вечером он позвонил Веретенникову домой и узнал, что Руслик-Суслик обзавелся большим двухэтажным евродомом со всеми удобствами; что дети, Миша и Леночка, души в нем не чают, и что Юра разводится и разъезжается с Наташей, и потому Чернов должен как можно скорее забрать свинку со всеми ее приобретениями.
Или он привезет ее сам.
Нельзя сказать, что Чернов так уж сильно расстроился. Руслик-Суслик возвращался на круги своя, Веретенниковы разводились уже несколько лет, небо было голубое, а вода мокрая.
С Веретенниковым Чернов познакомился в отделе кадров института, в котором организовывалась лаборатория дешифрирования материалов аэрокосмических съемок. Юра был прост в общении, и они быстро подружились.
Чернов с удовольствием вспоминал первые годы работы в институте. Народ в лаборатории был хоть куда, все с красными дипломами, все умницы. Они брались за любую работу: налаживали аэрокосмический экологический мониторинг Ямбургского газоконденсатного месторождения, прогнозировали паводки, искали топляк на дне рек, составляли карты Москвы, изучали движение берегов Каспия и Арала, искали олово в Приморье и алмазы в Архангельской области. А зарплаты не хватало даже на пропитание. И потому Веретенников приносил из дома высокую восемьсот граммовую банку с остатками домашнего супа, осторожно откручивал крышку, опускал внутрь кипятильник, разогревал и ел, пряча глаза. Чтобы доставать до дна глубокой банки, ложку в конце трапезы ему приходилось держать за самый кончик ручки.
Расчетливый третейский судья и компьютерный бог Свитнев из месяца в месяц приносил горбушку серого хлеба, две маленькие бугристые картофелины и яичко, круглое в своей незначительности. Все это он бережно располагал на ведомости планового ремонта атомных электростанций (в годы застоя десятый этаж арбатской "книжки" с гастрономом и пивбаром "Жигули" занимало солидное "ядерное" министерство). Расположив, озирал внимательно справа налево. Затем деловито чистил, солил и, сделав тучную паузу для растяжки удовольствия, ел. Сосредоточенно жуя и виновато поглядывая на товарищей.
Сам Чернов дробил ложками окаменевший отечественный бульонный кубик, засыпал получившееся крошево в граненый стакан, заливал кипятком, засыпал порезанный зеленый лук, росший на подоконнике, и пил, обжигаясь и заедая черным хлебом.
Глава же лаборатории Викторов, доктор наук и будущий член-корреспондент Российской академии наук, держал марку и потому посылал лаборантку в буфет за булочкой (коврижкой, пирожком, пряником). Опоздавшие к началу трапезы пытались угадать, что же ему послал бог, но тщетно – то, что ел стокилограммовый глава лаборатории, надежно укрывалось большим и указательным его пальцами...
А как они праздновали! Усаживались за чайный стол, отгороженный высокими министерскими сейфами, и пили популярный тогда в народе спирт "Рояль", сдобренный апельсиновым "инвайтом", закусывали, чем бог послал, а также помидорами и зеленым луком, выращенными Черновым на подоконнике в пенопластовой коробке из-под компьютера. А когда выпивка кончалась, шли лакироваться пивом в скверик, в котором задумчивый Гоголь прогуливал игривых бронзовых львов.
"Гоголя" "проходили" исключительно Чернов с Веретенниковым. Отправив домой насупившегося от передозировки Свитнева, друзья шли веселиться, и веселились отменно – у собранного до последнего нейрона и застегнутого до последней пуговицы Веретенникова "Гоголь" напрочь отключал торможение. Одна из историй случилась в предновогодний вечер: они просили милостыню в переходе с "Чеховской" на "Пушкинскую". “Подайте кандидатам наук на пропитание! Подайте старшим научным сотрудникам на проездные билеты!”
Это было что-то! Охрипли от смеха вчистую. И за полчаса набрали пакет лежалых сушек с маком, свежую пролетарскую газету “Правда” и килограмм только что отмененной советской мелочи.
Потом в институте появилась Вера – милая, отзывчивая кошечка с внимательными голубыми глазами. В первый ее обеденный перерыв Чернов налил себе и Свитневу по полстакана спирта. Чокнувшись, они выпили, закусили и, ублаготворено откинувшись на спинки стульев, взяли сотрудницу под перекрестный огонь заблестевших глаза. Вера, само собой, не знавшая, что в бутылке из-под “Рояля” была вода, озадачилась. А Чернов, в двух словах рассказав девушке о достоинствах многоканальной космической съемки, поинтересовался, не желает ли новая сотрудница чаю. Сотрудница желала. Чернов пошел к шкафчику, покопался в нем, и вернулся к столу огорченным:
– Заварка как назло кончилась... Придется эн зэ заваривать...
И набрав из-под помидоров, росших на подоконнике, использованную заварку (слитую день назад для подкормки растений), ссыпал ее в фарфоровый чайник, залил кипятком и, поощрительно улыбаясь, заверил Веру, что фирменный чай лаборатории ей, несомненно, понравится".
Со временем дела в институте пошли совсем плохо, и друзья Чернова один за другим уволились. Юра через тещу-переводчицу устроился в английскую фирме, занимающейся инженерно-геологическими изысканиями в СНГ, и стал зарабатывать весьма приличные деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12