– Все равно лжешь, – взяв стакан, сказал Смирнов. Но уже не так уверенно.
– Саша ее двоюродный брат, – продолжала Марья Ивановна неторопливыми словами топить броненосец соперницы, – Он полтора года жил в доме ее родителей. Сам подумай – ему восемнадцать, ей, твоей Джульетте – шестнадцать. Они не могли не лечь в постель. Брат и сестра с перпендикулярным будущим, соответственно никаких обязательств, просто секс. А когда просто секс, он далеко идет, вот и дошел до твоей квартиры...
Смирнов выпил.
Поморщился.
Поставил стакан на стол.
Смотрел на него десять секунд.
Отодвинул.
Придвинул к себе.
Подумал: "Надо быть проще".
Вынул пальцами оплавившийся кубик льда. Съел, хрустя, тут же принялся за второй. Покончив с ним, огорченно посмотрел на опустевший стакан. Мария Ивановна принесла бутылку и лед в серебряном ведерке. Налив треть стакана, Смирнов буркнул, не обратив к женщине лица:
– Жрать хочу.
Мария Ивановна принесла жареную курицу. В апельсиновом соку. Выпив виски (уже без гримасы отвращения), Смирнов начал есть, держа тушку обеими руками.
Он вгрызался.
Рвал мясо, мотая головой.
Глотал, не прожевав.
Насытившись, выпил еще (с гримасой отвращения) и спросил, уже более чем хмельной:
– А ты откуда знаешь?
"Откуда" у него как бы вынырнуло из воды.
– Саша рассказал. Когда я ему понадобилась...
– Боялся, что я зароюсь в твоей постели и перестану мстить за Юлию?
– Да. Это он придумал историю с моим выходом замуж за Василия Григорьевича. Кстати, у меня большие проблемы с этим человеком. Он, Пашина шестерка, узнал об его исчезновении, и прет теперь, как асфальтовый каток, вернее, дерьмовый каток, руку и сердце требует. Налоговой полицией угрожает. Ему очень просто меня посадить...
– Значит, никакого изнасилования не было, – не слушал Смирнов.
– Да, – не обиделась женщина. – Они просто трахались на твоих глазах. Вспоминали молодость.
– Здорово придумано... Представляю, как она балдела. Уважаю.
Губы Марьи Ивановны тронула улыбка.
– Она же в Сорбонне училась.
– А почему ты мне раньше не сказала? – Смирнов впервые за десять минут посмотрел в глаза женщины. Он никогда не умел смотреть в глаза человека, который может делать гадости...
– Шура запретил. Сказал, что убьет, если я тебе все передам.
Смирнов принялся механически грызть оставшиеся от курицы кости.
– Классно они нас в оборот взяли.
– Да, твоя Джульетта не промах.
– Волчица.
Алкоголь сделал свое дело. Смирнову стало хорошо. Он с удовольствием закурил.
В жизни ничего не изменилось. Она была точно такой же, что и пятнадцать минут назад.
И сам он не изменился.
И Юлия.
И Мария Ивановна.
И сигареты точно такие же.
– Значит, она решила убрать моими руками соперника... – сказал он, затушив окурок в голове Венеры.
– Не совсем так. У нее была проблема Бориса Михайловича, и был ты, был Евнукидзе, был Стылый, был Паша... Короче полный шахматный набор. А Юлия, как ты знаешь, человек масштабный, вот она и придумала комбинацию...
– И стоит на проигрыш... Стоит, потому что не учла твою точеную фигурку.
– Почему же, она брала ее в расчет.
– Как фигуру "Бывший завмаг, восемь классов плюс торговый техникум"?
– Нет, как "королевскую подстилку". Ну, бандитскую, если хочешь.
– А ты ферзь...
Марья Ивановна чуть заметно качнула головой.
"Да, я ферзь. Я – королева".
– Юлия уважает шахматы... – задумался Смирнов, отведя глаза от довольного лица женщины. – Регулярно, правда, не играет, но этюды с заковырками, сложные партии разбирает даже на работе.
– Партия, в которой мы с тобой участвуем, тоже не проста. В ней преследовались, и преследуется многие цели. В частности, – Саша об этом говорил – она рассчитывала в ее продолжение переделать тебя. Переделать так, чтобы ты мог стать сильной ее фигурой, фигурой, способной легко сладить и с Евнукидзе, и с ему подобными. Она любит фигуры.
– Ну-ну. Еще немного и мое чувство к Юлии воскреснет. Похоже, я в ее глазах Джеймс Бонд и Кощей Бессмертный в одном лице.
Евгений Александрович выпил еще. За Джеймса Бонда и Кощея Бессмертного в своем лице.
– Ошибаешься, ты для нее если не пешка, то вполне управляемая фигура, – угрюмо ответила Марья Ивановна, явно недовольная тем, что любовник потихоньку надирается. – Я как столкнулась с ней в первый раз, так сразу и увидела ее, до дна увидела. Для нее все люди – или пешки, или фигуры. А она игрок. Она может провести тебя в ферзи, а может пожертвовать. Помнишь "Основной инстинкт"?
– Конечно, помню. Ричард Гир, Шарон Стоун, Ума Турман. Хитрая сучка вокруг пальца обводит прожженного психоаналитика и его руками убивает своего зловредного мужа... Хороший фильм.
– Тебе, наверное, эта Шарон Стоун нравится?
– Ты лучше, – Евгений Александрович чмокнул Марию Ивановну в щечку. – Шарон Стоун по сравнению с тобой очень уж правильная. Шаловливая школьница.
Некоторое время они целовались. В течение этого занятия никаких количественных изменений в организме Смирнова не произошло и он, решив, что для постели слишком пьян, оторвался от женщины и спросил:
– А Стылый? Он же в результате всех этих комбинаций получился бы третьим лишним?
– Стылый делает то, что говорит Юлия. Он – пешка, пешка давно потерявшая если не жезл, хранившийся в ранце, то кураж. Должность начальника СБ – для него предел. Да ты что меня допрашиваешь? Она послезавтра приезжает, вот и расставишь все точки над i.
Смирнов налил еще пятьдесят граммов. Выпил и через минуту понял, что жизнь изменилась. Изменилась в лучшую сторону – ему теперь не надо разрываться между Юлией и Марьей Ивановной.
И не надо спасать Стылого.
– Ничего я не допрашиваю, – сказал он, с удовольствием рассматривая женщину, решившую все его проблемы. – Просто мне все надо уяснить, а не получается... И вопросов куча. Ты знаешь, как мы с ней познакомились? Она вошла в мою не захлопнувшуюся дверь и попросилась в ванную прокладку сменить...
– Примерно полгода назад?
– Да.
– Это просто. Саша мне рассказывал. По распоряжению Бориса Михайловича он следил за Пашей – Пашина контора, как ты знаешь, контролирует "Северный Ветер". Просто так следил – у него работа такая все про всех знать. Юлии результаты наблюдения показались интересными, и она решила лично все проверить...
– Она всегда все лично проверяет, – покивал Смирнов. – Чего, чего, а начальник она первоклассный.
– Решила проверить и чуть не прокололась. После того, как мы с Пашей вошли в квартиру, она решила осмотреть лестничную площадку, двери и тому подобное. А Паша забыл в машине цветы. Букет роз. Вышел от меня за ними и чуть на нее не наткнулся. Спасла ее твоя приоткрытая дверь.
– Послушай... А ты... А ты с...
– Что я?
– Ну, ты все знаешь. О Шуре, о Юлии. В том числе и разные интимные подробности. Такие подробности обычно сообщают в постели...
– Нет, ничего у нас с Шурой не было. А он на меня облизывался. Весь масляный такой сидел. И много говорил, показывая, какой он сведущий... Юлией хвастался, тем, как ловко тебя охмурил...
Смирнов смотрел на нее пристально. Он верил и не верил. Мария Ивановна выдержала взгляд и сказала:
– Я – женщина порядочная. Ты это должен усвоить, если хочешь со мной жить. И еще ты должен знать, что после той встречи в задней комнате, я только о тебе и думала. Да и раньше ты мне нравился... Ты совсем другой. Ты – там, где я хотела бы жить.
– Ну-ну. Я растаял. В кои веки сижу с порядочной женщиной.
Смирнов вспомнил, чье место он занял в постели хозяйки квартиры.
– Да, с порядочной, – в который раз прочитала его мысли Марья Ивановна. Прочитала и мстительно сжала губы:
– А вот твоя Юлия...
– Что моя Юлия?
– Тебе, что в голову не приходило, какая это женщина могла придумать собственное изнасилование в присутствии любовника?
– Какая? – почернел Смирнов, вспомнив, как потомственная интеллигентка Элеонора Кирилловна Понятовская, не моргнув глазом, согласилась провести ночь с ним, двумя его приятелями и волкодавом.
– Да такая! – глаза Марии Ивановны стали жесткими, тело ее напряглось.
– Какая? Говори!
– Не скажу!
– Почему не скажешь?
– Да потому что вся ее грязь на меня перейдет! Ты сам в ней меня потом изваляешь!
К взаимному облегчению обоих в дверь позвонили. Мария Ивановна прошла в прихожую и, посмотрев в глазок, обернулась к Смирнову:
– Это Рая, уборщица.
Открыв дверь, вместо Раи она увидела трех парней в кожаных куртках. Позади них стоял... Паша Центнер.


Часть вторая

1. Лампочки перегорели

Некоторое время спустя Смирнов и Марья Ивановна лежали, связанные, в задней комнате, тускло освещенной светом, пробивавшимся сквозь тяжелые шторы. Марья Ивановна всхлипывала. Смирнов жалел, что напился. Вместо того, чтобы провести последние часы жизни в постели.
Паша Центнер появился шумно. В руках его была газета с кроссвордами.
– Мелкое млекопитающее животное из семейства волчьих не знаете? – спросил он, приблизив глаза к газете. – На "П" начинается и на "Ц" кончается? Ну, с него еще шкуру чулком снимают?
– Песец, – безучастно ответил Смирнов и, увидев, что бандит делает вид, что заносит слово в кроссворд, добавил:
– Свет бы включил, глаза испортишь.
Центнер, согласно покивав, подошел к выключателю, щелкнул, однако потолочный плафон с глупыми розочками не загорелся.
– Черт, лампочки же перегорели, когда я Вадикуса электрошоком развлекал... – пробормотал восставший из могилы. – Ну, ничего, я сейчас что-нибудь придумаю.
И прошел в тайную дверь, чтобы через минуту вернуться с бра, – он висел над кроватью, и в его в свете Смирнов любил рассматривать милое лицо утомленной любовью Марьи Ивановны. Повесив бра на стену, Паша Центнер мощным ударом кулака вогнал евровилку настенного светильника в отечественную розетку и ушел, сказав на прощание:
– Я ухожу ненадолго. К вечеру нарисуюсь. И не один. А вы пока соображайте, что я с вами сделаю. Если угадаете – ящик шампанского за мной. Кстати, уважаемый Евгений Александрович, холодильники надо вовремя размораживать. Особенно если в них хранится зелень.

2. Что в ящике?

К вечеру Паша Центнер явился. Вошел в свой звуконепроницаемый "кабинет", встал у окна. Спустя пару минут четверо человек в спецовках внесли в комнату высокий тяжелый картонный ящик. Надписи на нем сообщали, что ронять и оставлять под дождем его нельзя, так как он представляет собой упаковку прекрасного двухкамерного холодильника "Стинол".
– Угадай, что в этом ящике, – сказал Центнер, обращаясь к Смирнову (смотреть в глаза Марье Ивановне он избегал). – Угадаешь – ставлю ящик полусладкого шампанского.
Смирнов молчал.
– Не компанейские вы какие-то, – вздохнул несостоявшийся покойник. И, сделав рабочим знак распаковать ящик, продолжил:
– Впрочем, все равно бы не угадали. Не ваш профиль.
Из ящика был извлечен Шура. Бетонная конура была при нем.
– Но это еще далеко не все, – потер руки Центнер. – Сейчас ребята еще кое-что принесут.
Ребята вышли. Центнер уселся за письменный стол, вынул из ящика конторскую книгу (синюю, с обклеенными коленкором уголками), забыв обо всем, принялся ее листать. И листал, то серьезно, то ностальгически улыбаясь, листал пока в комнату не внесли второй ящик. Тоже из-под холодильника, но не "Стинола", а "Минска".
В коробке из-под "Минска" находился Борис Михайлович. Он тоже был одет бетоном.
Его установили лицо к лицу с Шуриком. Скользнув по нему высокомерным взглядом, бывший глава "Северного Ветра" отвернулся и встретился глазами с сочувственно улыбающимся Смирновым. И понял, что рассматривает своего несостоявшегося любовника. Усы у "милой Женечки" были давно не стрижены. Он был не брит, взлохмачен и не умыт.
Борис Михайлович горестно поник головой.
Смирнов поник тоже. Чтобы не травмировать психику переживанием ситуации, он старался думать об отвлеченном.
Центнер в это время смотрел на свои конторские книги. Было видно, что ему не хочется с ними расставаться, но взять их с собой он не решается.
Тем временем парни в спецовках погрузили пачки документов из сейфа в опустевшие коробки и понесли их вон. Вернувшись, вопросительно посмотрели на Центнера. Тот махнул книгой:
– Валяйте.
Через минуту в комнате пахло эфиром, а Смирнов с Марьей Ивановной спали тяжелым сном.

3. Всего-навсего сто килограммов

Очнувшись, Смирнов пожалел, что родился на свет.
Напротив него стояла на четвереньках Мария Ивановна, точнее, напротив него стоял бетонный куб, из которого выглядывали ее голова и руки.
А напротив Марии Ивановны стоял бетонный куб, из которого выглядывали голова и руки самого Евгения Александровича.
Мария Ивановна спала, Борис Михайлович, стоявший левее нее, был сер лицом и прятал глаза. Смирнов, решив держать себя в руках, отметил, что времени пять часов утра, и хотел обратиться с накопившимися вопросами к Стылому, стоявшему, нет, располагавшемуся справа от него, но тот смотрел в сторону.
В комнате кроме них четверых никого не было, только они и судьба, и Смирнов, убедив себя, что, в конце концов, все кончиться благополучно или, по крайней мере, так, как порешит доныне всегда благоволившая к нему фортуна, решил заняться рекогносцировкой.
Располагался он в бетоне в положении "на четвереньках". Кисти рук двигались свободно, так же, как и голова. Дышалось тоже свободно, ну, почти свободно, очевидно, вследствие того, что перед тем как одеть Смирнова, мастера-бетонщики обернули его листом поролоном. Видимо, из-за недостатка раствора бетонный его полушубок, в отличие от таковых Бориса Михайловича и Стылого, охватывал лишь торс – ноги же (и все, что было между ними) находились на свободе.
Осознав этот позитивный момент, Евгений Александрович решил, что поселивший его куб, весит не более пятидесяти-шестидесяти килограммов, и попытался стронуться с места, но не смог этого сделать.
Следующие десять минут он прикидывал вес своего панциря. Размеры его составляли примерно 50 (по длине) на 60 (по высоте) на 50 сантиметров (по ширине), то есть объем куба был равен примерно 150 000 кубическим сантиметрам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25