Все, кроме Худосокова.
– Хватит базлать! – раздраженно погасил он веселье. – Лучше перевяжите его, черт, ее! Вон, какая рана на виске.
Трахтенн, осмотрев Клепу (или регенерата), пошел по пояс в грязи за аптечкой в спускаемый аппарат (люк его отрывался кверху, и вода до него не доставала). Мариинские лекарства работали на принципе всеобщей регенерации и, спустя три минуты, рана закрылась, да так, что девушку можно было целовать в висок и без всякой для нее боли.
Худосоков все это время смотрел, по-волчьи принюхиваясь, в сторону Кырк-Шайтана.
– Сдается мне, что в Центре дела какие-то происходят, нутром чувствую, – сказал он, когда лечение девушки было закончено. Сколько времени?
– Без минуты пять, – ответил Баламут.
– Идти надо... – простонал Ленчик, пытаясь подняться. – Семь часов у нас осталось, можем не успеть.
– Не семь, а пять, – буркнул Баламут. – До этого Кырк-Шайтана два ходу...
– Там машина должна быть на метеостанции, – прокряхтел Худосоков. – Пойду, национализирую.
– Только не режь никого, умоляю! – взмолился Баламут.
– Да нет у меня пера, – успокоил его Худосоков, усиленно массируя ноги. – Я их на понт возьму.
– Я с ним пойду, а вы спускайтесь потихоньку до дороги – сказал Трахтенн, хорошо знавший, что Худосокову ножа для убиения человека не нужно. И, подхватив его за талию, пошел по тропе к метеостанции.
...Метеорологи (их, опухших от пьянства, было двое) не захотели отдавать свой допотопный Газ-51. И Трахтенн, попеняв на их гражданскую несознательность, выпустил Худосокова из рук. И тот, скорчив рожу, без сомнения срисованную в зоне особого режима, выразил пару емких фраз. Прочувствовав их, жрецы погоды не только отдали машину, но и выразили страстное желание немедленно выплатить контрибуцию и репарации в виде всех наличных денег (пятьдесят три российских рубля), двух охотничьих ружей (шестнадцатого и тридцать второго калибров) и четырех патронов к ним. Презрев деньги, Худосоков проверил и зарядил двустволки, залил последнюю канистру бензина в бензобак, уселся за руль и, завернув к Зеленому за Клеопатрой и Баламутом, погнал машину к Кырк-Шайтану.
3. Протез где? Где протез? – Ты жить теперь не сможешь... – Мавр сделал свое дело.
В 2-12 копы перестали лезть, и Бельмондо смог, наконец, вздохнуть спокойно. Закурив, он принялся рассматривать плоды своего огнестрельного «творчества».
Зрелище было ужасным. «Баламуты» и «бельмондо», «черные» и «худосоковы», пробитые пулями и окровавленные, завалили «трешку» со всех сторон. А она, как ни в чем не бывало, мигала индикаторными лампочками, да так живо, что Борис подумал, что все происходившее ей нравится.
"Вот дура, – подумал он раздраженно. – Ведь это все очень скоро запахнет: в погребе тепло и вентиляция плохонькая.
Как бы в ответ биокомпьютер, натужено гудя и медленно, как вертолет, поднялся к потолку и обнажил устье колодца. Борис понял, что его просят скинуть трупы в сиреневый туман.
– А хрен тебе не мясо? – пробурчал Борис, чувствуя, что кокетничает. – Я тебе не ассенизатор...
...Эта отвратительная работа заняла у него около часа. С ног до головы он вымазался в крови, был себе противен и хотел наверх, на свежий воздух. Из колодца никто не появлялся, и Бельмондо, посчитав свое дело законченным, пошел в столовую выпить что-нибудь и подкрепиться. Поев и пропустив рюмочку водки, он вернулся в Погреб с намерением выжать из «трешки» хоть какую информацию о существующем положении. И, в конце концов, после разного рода увещеваний и выстрелов в воздух, «трешка» ответила простуженным голосом:
– Через полчаса сам все узнаешь, – и опять замолчала.
Борис хотел сказать в ответ что-то обидное, но тут у люка взорвалась мина. Мгновенно пригнувшись (что-то пролетело над головой и упало за Трешкой), он обернулся и увидел копа-"баламута" и черноволосого синеглазого человека. Они лежали с двустволками у входа в Погреб (баррикаду разметало предыдущими взрывами). Мина, взорвавшаяся у них за спинами, видимо, не причинила им вреда, по крайней мере, на обращенном к Бельмондо лице «баламута» сияла радостная улыбка. Он так и умер с этой улыбкой, получив так же, как и синеглазый, полмагазина в голову.
Сменив рожок, Бельмондо вдруг понял, озарило его, что он, наконец, совершил тот поступок, которого от него ждали Стефания со своими боссами из небесной канцелярии. И что ему осталось лишь кое-что довершить. Он подошел к двери и, выглянув из копохранилища, увидел, что у лаза, ведущего наверх, лежит раненый взрывом мины коп Худосокова (совсем другой, не тот, который подорвался раньше), а над ним суетиться... Клепа. Оба были невооруженными, и Бельмондо, перед тем, как убить их, решил выяснить, какими судьбами здесь оказалась бывшая официантка и скоротечная любовница Черного. Ему не пришлось спрашивать – бледный, как смерть Худосоков, с трудом приподнявшись, сказал:
– Ты только что убил Баламута, настоящего Баламута... – и, потеряв сознание, уронил голову на пол.
– Он правду говорит, – обернула Клеопатра заплаканное и окровавленное лицо к Бельмондо. – Это был Коля...
– Врешь сучка! – заорал Борис, уже почти поверив. – Копы вы все сраные, копы! Покажи мне его ногу! Ногу Худосокова покажи!
Клеопатра испуганно привстала, и Бельмондо увидел, что у Худосокова по колено оторвана нога. И он закричал:
– Протез где? Где протез? У настоящего Худосокова должен быть протез!
– Не знаю... Забросило, наверное, куда-нибудь, – и побежала глазами по комнате в поисках протеза. Бельмондо сделал то же самое и, не обнаружив, искомого, нажал на спусковой крючок.
* * *
Спустя несколько минут Борис стоял в погребе, рассматривая часть искусственной стопы с одним сохранившимся большим пальцем из розовой гибкой пластмассы. Это она пролетела у него над головой после взрыва последней мины. «Здорово сделано, – проговорил он, чтобы ни о чем не думать. – У меня настоящий палец похуже выглядит».
Протез нашелся. И Бельмондо понял, что убил не копов, а убил друга Николая, убил врага Худосокова и убил просто Клепу. И что именно это от него требовалось, и именно для этого его натаскивали, ожесточали сердце, приучали без раздумий убивать... Чтобы он мог убить всех.
– Да, дорогой, – услышал он голос Стефании, – именно для этого. Ты получился просто здорово. И сделал все здорово. И если бы не этот дурацкий протез (как я о нем забыла?), мы бы с тобой еще поработали. Здесь столько работы... Охрану толковую набрать, вышколить, порядок в округе навести... Но теперь ты не нужен – знаешь слишком много. Убей себя сейчас же!
– Мавр сделал свое дело, мавр может умереть? – убийственно ухмыльнулся Бельмондо, обернувшись к «трешке» и увидев над ней висящую в воздухе девушку в своем обычном обличье.
– Да, милый. Твое место в аду. Навечно. Давай, вложи дуло автомата в рот и жми курок – бах и готово! Ты же друга лучшего убил, и теперь жить не сможешь.
– Не-а! – покачал головой Бельмондо. – Убивать себя я не буду. Не приучен-с.
– Вот здорово! – радостно воскликнула девушка.
– Что здорово? – удивился Борис.
– А я так и думала, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели, – и, обернувшись, стрельнула глазами за спину Бельмондо.
Бельмондо обернулся, и время для него застыло навсегда: на пороге Погреба стоял непроницаемо серьезный Чернов. В руках у него была двустволка шестнадцатого калибра, и из нее прямо в сердце Бориса вылетали два жакана.
До перехода В3/В4 оставалось целых три часа. «Трешка» напряженно работала, и будущее ее выглядело весьма привлекательным.
4. Меня задействовали. – В нимбе из волос Софии. – Я привел ее в негодность.
– Вот, сын мой, и пришла тебе пора показать, как ты меня любишь, – услышал я в середине ночи накануне 18 августа.
– А что мне делать? – моментально вскочил я на ноги. – Приказывай.
– Копы захватили Нулевую струну, одну из важнейших моих систем. Твои друзья уничтожили всех, кроме одного, уничтожили и погибли от его рук. Пойди и убей негодяя, убившего твоих друзей.
И я оказался на самой верхушке Кырк-Шайтана. И услышал голос:
– Иди в Погреб. Немедленно. И будь осторожен – не напорись на растяжку.
– Сколько у меня времени?
– Иди как можно быстрее.
И я пошел. Добравшись до винтовой лестницы без приключений и никого по дороге не увидев, я осторожно спустился в комнату перед логовом «трешки». И увидел там двух «худосоковых» и Клеопатру. Убитые, они плавали в озере крови.
Кровь на глазах прибывала, переливаясь через два тела, лежавшие друг на друге в дверях копохранилища. Одно из них, нижнее, принадлежало настоящему Баламуту (не копу – я сразу почувствовал это), другое – неизвестному мне мужчине.
Едва совладав с предательской дрожью в руках, я обернулся к трупам Клеопатры и Худосокова. Глаза мои не задержались на мертвых, их притянула двустволка шестнадцатого калибра, прислоненная к стене. Я подошел, с божьей помощью переступая через растяжки, взял двустволку в руки, осторожно переломил и увидел, что оба ствола заряжены. Вынув один из патронов, узрел на гильзе букву "Ж"; удовлетворившись этим, кивнул сам себе.
Когда я взводил курки, в погребе кто-то заговорил. Прислушавшись, понял, что говорит Бельмондо, коп-Бельмондо, и говорит сам с собой.
«Сошел с ума», – догадался я и, взяв ружье на изготовку, пошел к нему, опасливо ступая по своим следам в загустевшей луже крови. Бельмондо стоял лицом к «трешке», доверху заваленной кровоточащими трупами, и быстро-быстро говорил ей:
– Что здорово? А мы так и думали, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели. Прощай милый!
Сказав последние слова, коп-Бельмондо резко обернулся ко мне. И тут же упал навзничь, опрокинутый двумя моими жаканами, ударившими в самую середину груди...
Отбросив в сторону ненужную уже двустволку, я подошел к нему. Он лежал на трупах двух «софий», уже посеревших лицом. Их волосы обрамляли голову Бориса золотым нимбом. Я присел и всмотрелся в глаза товарища. Да, товарища – никаких сомнений в том, что я убил любимого друга, в моей душе не было.
Я ничего не чувствовал – внутри меня образовалась холодная мрачная пустота, и вместо глаз у меня были дупла, и сквозь эти дупла моя пустота выливалась наружу, выливалась и растворяла все, что не было черным.
В глазах Бориса – мертвых, застывших – светилась благодарность. ОН молчал, и мне стало ясно, что я молился не Богу, а «трешке». Молился ей, и выполнял ее волю. И, окруженный трупами, среди которых были трупы любимых мною людей, я впервые за несколько дней задумался. Вернее, не задумался, а дал выплеснуться мыслям, загнанным в подсознание. И сошел с ума. Сошел с ума, потому что, когда ОН, наконец, прорезался и приказал мне идти наверх и немедленно приступить к работе в качестве начальника охраны Центра, я не подчинился, а занялся минированием «трешки».
Я понимал, что, уничтожив «трешку», я, может быть, обреку на гибель своих детей, родителей, близких. И шесть миллиардов людей и мириады мыслящих во Вселенной существ.
Я понимал это, но продолжал обкладывать ее взрывчаткой, потому что решил: если все так получилось, то пусть все рассудит Бог, а не машина.

Эпилог
Выбравшись из Погреба, я дернул за веревочку, прикрепленную к чеке гранаты. Когда из лаза пыхнуло пылью и взрывными газами, посмотрел на часы.
И увидел, что до полудня 18 августа остается около часа.
И что на запястье алеет каверна размером с горошину.
Она росла.
Я усмехнулся и решил приготовиться к смерти. Вымылся в душе, переоделся в чистое белье (оно нашлось в предбаннике), прошел в кают-компанию, сел на свое обычное место. Посидев, оглядывая мертвое без друзей помещение, залег на стол, покрытый круто накрахмаленной скатертью, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать.
Не получилось.
"...я-то заслужил конца света... – против воли потекли мысли прерывисто бегущей строкой. – А мои дети? Или, если я заслужил, то и они заслужили?
И поэтому должны умереть?
Должны умереть, потому что большую часть жизнь я не верил и потому ничего не пытался сделать...
Не верил в конец света, хотя видел, что человечество стремится к гибели.
Нет, верил, но думал, что он случится не при моей жизни.
Конец света... Как звучит... И в переносном смысле, и буквально. Конец света, начало тьмы. Вселенная умерла, да здравствует Вселенная! Новая, непорочная..."
Потянуло в сон. Я уже почти спал, когда кто-то нарочито шумно отодвинул стул от стола и сел напротив. Открыв глаза, я увидел перед собой приятного на вид мужчину в простом сером костюме.
– Это я, – коротко представился он.
При желании над его головой можно было увидеть слабое свечение.
– Оттуда? – указал я подбородком на потолок.
– Примерно, – ответил он, улыбнувшись ясно.
– Я вас, кажется, где-то видел.
– Это вряд ли. Просто я появился в облике, вызывающем расположение. Вот вам и кажется.
– За что такая честь?
– В последнее время вы часто обращались ко мне.
– Я обращался? К Вам?
– Ну да.
– Как выяснилось, я обращался к машине... К дьявольской машине.
– Вы обращались ко мне. Это машина обращалась к вам от моего имени.
– Многие обращаются к нам от Вашего имени...
– Да, это так. Я могу для вас что-нибудь сделать?
Я задумался. Увидел улыбающуюся Ольгу, детей, Бориса с Николаем. Счастливых...
В глазах затуманилось, тело стало ватным... Оно почти уже растворилось во Вселенной, когда в голову копьем вошла мысль: Переход! Начался переход!!
Мотнув головой, я разогнал по углам наваждение.
На часах было без десяти секунд двенадцать.
Стул напротив был пуст.
Впился глазами в секундную стрелку. Когда она достигла апогея, увидел, что каверны на моем запястье нет.
Переход не состоялся.
Или был мягким.
В четверть первого появились официанты.
Они накрыли стол.
В половине первого пришла Ольга. В черном обтягивающем платье с глубоким вырезом.
Чмокнув меня в щечку, она села рядом.
Еще через пять минут появилась Вероника.
Борис вошел следом с сыном на руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37