..
– А если в Москве явиться к тебе поздней осенью Николай Сергеевич Баламутов и потребует немедленно освободить квартиру и отдать права? – засмеялась София. – Вот прикол будет!
– Пусть приходит, – не совсем уверенно ответил Баламут, вспомнив свои непростые взаимоотношения с Николаем Вторым.
– А ведь это здорово... – умиротворенно проговорил Бельмондо, наслаждаясь каждым падающим на него солнечным лучиком. – Представьте, что в мире – в России, в Бразилии, в Швейцарии где-то, живут еще Борисы Ивановичи, Баламуты и Черные. С таким ощущением в душе мир становиться ближе, добрее...
Я хотел сказать, что все перечисленные лица могут находиться вовсе не в солнечном Рио-де-Жанейро, а в подвале гаража какого-нибудь сподвижника Худосокова, но смолчал.
Искупавшись еще раз, мы оделись и пошли в Центр. Не одолев и километра, увидели облако пыли, поднимаемой спускающимся с Кырк-Шайтана автомобилем. Спустя три минуты перед нами остановился красный «Форд», за баранкой которого сидел невозмутимый синехалатник.
Машина довезла нас до входа в Центр. Выйдя из нее, мы увидели синехалатника, который, стоя на стремянке, прикреплял к порталу кумачовый транспарант. На транспаранте большими черными буквами было написано «Добро пожаловать в АД!»
* * *
Баламут вошел в кают-компанию первым. Вошел, положил руки на пояс и крикнул в потолок:
– Ты почто над нами издеваешься? В комиссионку захотела?
– Так вы же сами чудес просили, – ответила «трешка» удивленно. – Чудес и гарантий, что я вас не обману. А теперь у вас нет по отношению ко мне никаких сомнений – я ведь вернула вас! И не куда-нибудь, а к своему рубильнику.
– Это точно... – согласился Бельмондо.
– Ну, ладно, – выпустил пар Баламут. – Как там у нас с ужином?
* * *
Пока мы ужинали, «трешка» рассказала, что основные затребованные души в Ад доставлены и Худосоков готовит их к истязаниям.
– И... как его там... Круто... – напрягся Баламут, вспоминая фамилию своего кровника.
– И Анатолий Григорьевич Крутопрухов там, и Карликов Леонид Евгеньевич там, и Светлана Анатольевна Асетринская тоже там.
– А Карликов Леонид Евгеньевич – это мой клиент? – спросил Бельмондо. Уши его покраснели, кулаки сжались.
– Да, он. Повезло тебе. Давеча ему кирпич на голову упал... В Москве, в Петровском пассаже...
– В пассаже, говоришь, упал?.. – механически переспросил Борис, думая, как разделается с кровником. – Наверное, импортный был...
– Нет, кирпич был отечественный. Импортные легкие, сам знаешь.
Мы все замолчали. Нам было о чем поразмышлять. Представьте, что вы напросились на вакантную должность первого помощника Вельзевула и получили согласие...
«Трешка» вернула нас на землю:
– Как наряжаться-то будете?
– Не понял? – спросил Баламут.
– Ну, в аду как хотите выглядеть? Чертями или кем-нибудь еще нарядитесь?
– Нет, чертями – это пошло и маловысокохудожественно, – покачал я головой. – Представляю, как обрадуется Светлана Анатольевна, увидев меня в образе черта. За родственника, не дай бог, признает...
– А давайте ничего не выдумывать... – предложил Бельмондо. – Пойдем в своих одеждах... И мучить будем от своего имени.
– Понятно, – приняла к сведению «трешка». – Второй вопрос: Сколько вы там собираетесь находиться?
– Как сколько? Пятнадцать суток, – хихикнул Баламут.
– Заметано. А женщин своих берете?
– Ни в коем случае! – воскликнул Бельмондо. – Представляю, что будет, если Вероника увидит, как я иголки под ногти Крутопрухову загоняю... Да и тебя, драгоценную нашу, не стоит без присмотра оставлять. Мало ли кто появиться...
– Ну, спасибо за заботу! – растрогалась «трешка».
– Да ладно уж! – похлопал Баламут ладонью по тору. – Так где тут калитка в Ад?
– Как где? Подо мной, в колодце, где ей еще быть?
* * *
Трахтенн лежал в своей каюте без движений. В его сердцах боролось два желания. Умереть героем мариинской цивилизации или умереть безвестным, но насладившись вволю синийками, поразившими его до глубины души? Вбить корабль в Синию или притормозить?
Кручмы его задрожали – Трахтенн вспомнил, что выпил весь струнный замедлитель и теперь затормозить не сможет. И, что обидно, Мыслитель об этом не знает – перед тем, как нанести непоправимый материальный ущерб системе струнного торможения, Трахтенн закрепил датчик уровня жидкости на положении 100%. Хотя нет, наверное, знает... Мыслитель всегда все знает... Когда они разговаривали в последний раз, в его интонации было что-то ехидное. А если и знает, что корабль невозможно остановить, то все равно попытается ликвидировать – мертвый безопасен на сто процентов. И значит ему, Трахтенну вон Сер Вилу выбирать не из чего – придется стать героем. И героем с подмоченной репутацией – ведь перед тем, как вогнать корабль в Синию, Мыслитель передаст всю информацию о полете на Марию. И в том числе и то, что он лишил жизни Трахтенна, героя всех времен и народов, а также сексуального маньяка и алкоголика... На всякий случай лишил.
2. Лицензия от Вельзевула. – Коньяк с привкусом дыма. – Крутопрухов и дон Карлеоне.
...Первым в колодец друзья доверили лезть мне. Как только я окутался сиреневым туманом, сознание мое развернулось и устремилось круговой волной, бледнея и растворяясь, к границам Вселенной. Достигнув их, отлетело назад и пришло в себя на высоком черном кожаном диване.
Очувствовавшись, я увидел, что диван председательствует в просторной комнате, по всем параметрам напоминавшей приемную преуспевающей западной фирмы, отъевшейся на российских хлебах. На стенах ее висели обычные для таких фирм фотографические виды ночного Чикаго, утренней Филадельфии, Большого Каньона в полдень и Сан-Франциско в дождь.
«Брокерская контора, не иначе», – решил я и направился к встроенному в стену аквариуму с желанием полюбоваться его обитателями – игривыми болотными черепашками.
Но до черепашек не дошел: мое внимание привлекла лицензия в золотой рамке, висевшая на половине расстояния между Филадельфией и Чикаго. В ней говорилось, что ПБОЮЛ «Вечность» в лице ее владельца Худосокова Л.И. предоставлено право на очищение душ сроком на 999 (девятьсот девяносто девять) земных лет. Внизу лицензия была подписана «Вельзевул», сверху под «Согласовано» стояла вторая подпись, в которой разборчивыми были лишь буквы "Г" и "Б".
Естественно, у меня вырвалось: «Ни черта себе!» Это восклицание подействовало как «Сим-сим», единственная дверь отворилась, и в ее проеме восстал широко улыбающийся Худосоков, одетый в белоснежную рубашку (в нагрудном кармане мобильник) и кремовые брюки с отворотами.
От этого натюрморта я обмер; Ленчик же влетел в комнату с распростертыми объятиями и, уловчившись обезьяной, обнял как старинного друга.
Вырваться из его лап мне удалось лишь после того, как в приемной воплотились Баламут с Бельмондо. К моему глубокому удовлетворению Худосоков приветил их также тепло, как и меня.
Покончив с выражением чувств, Ленчик пригласил нас занять кресла, стоявшие вокруг журнального столика. Пока мы рассаживались, на нем появились графинчик коньяка, три хрустальные рюмки и цветистая коробка настоящих гаванских сигар.
– Коньяк откуда? – поинтересовался Баламут, потянувшись к искрящемуся графину.
– Собственного изготовления, «Черный Дьявол» называется. Из алкоголиков перегоняем... – подмигнул ему Худосоков, опускаясь в свободное кресло.
Усевшись, глава «предприятия без объявления юридического лица» внимательно осмотрел нас одного за другим и сказал:
– Вот и прекрасно, джентльмены! А я грешным делом думал, что побрезгуете моим гостеприимством. Ну и правильно, дело у нас с вами общее, а кто старое помянет, тому глаз вон. Ведь так, Колинька?
– Не пьешь по-прежнему? – проигнорировал вопрос Баламут, разливая коньяк в рюмки.
– Да вот, не пью... В моем теперешнем ведомстве трезвость нужна, как нигде, – виновато ответил Худосоков и тут же, напугав нас, вскочил со словами «О, Господи, я же забыл!», бросился к небольшому холодильнику, стоявшему в углу комнаты, извлек из него тарелочку с аккуратно порезанными лимонами и большую коробку шоколадных конфет. Расположив все это на столе, уселся, довольный, и мы выпили. Коньяк оказался отменным, хоть и попахивал то ли дымком, то ли смольем.
– А где наши кровники? – закусив конфеткой, взял быка за рога Борис.
– Здесь они, здесь! – успокоил его Худосоков. – Пригласить?
– Пригласи... – выцедил Баламут.
Худосоков вынул из кармана рубашки мобильник, нажал несколько кнопок, и через минуту в комнату вошли двое в одинаковых джинсах и ковбойках. Продырявив нас глазами, они переглянулись и, взяв у стены по стулу, уселись по обе стороны от Худосокова.
– Не понял? – вздернул брови Бельмондо. – У вас, что, здесь камерная демократия?
– Демократия, демократия! – закивал Худосоков. – У нас же здесь Ад, здесь одни грешники, да мы, ха-ха, – черти... Не разлей вода, так сказать. Кстати, познакомьтесь. Это, – указал он подбородком на сидевшего справа от него плотного круглоголового мужчину с безжалостными черными глазами, – Анатолий Григорьевич Крутопрухов, можно просто Толян, а это (ткнул указательным пальцем в невзрачного человека с бесцветными глазами) – мой тезка, Карликов Ленька, мы его доном Карлеоне зовем, ему нравится...
Мы посмотрели на дона Карлеоне. По всем параметрам он был средним и потому как бы не существовал индивидуально, а был олицетворением неприметности...
«И этот ничем непримечательный тип убил Веронику, ее сына Вадима, Диану Львовну, Пал Петровича...» – подумал я, рассматривая его исподлобья.
– Да, это он всех домашних Бориса пришил... – виновато вздохнул Худосоков. – А Толян – Софию-с ...
Худосоков не договорил – Баламут и Бельмондо как по команде вскочили и, одновременно вцепившись в горла своих кровников, опрокинули их на пол. Графинчик, задетый Баламутом, со звоном упал; коньяк полился на стол, источая густой приятный запах. Ленчик, не обращая внимания на хрипы и ругань, раздававшиеся справа и слева, молниеносно схватил одной рукой графинчик, а другой – две устоявшие рюмки, затем встал и, переступив через бутерброд Борис-Карлеоне, прошел к холодильнику. Поставив на него штатное имущество «Вечности», обернулся и хлопнул в ладоши.
Не успел он опустить рук, как в комнату ворвались шестеро здоровых красномордых мужиков в защитной форме... Они накинулись на нас, и очень скоро я провалился в черное небытие...
3. Таитянка на коленях. – Он сдержал слово, он нас достал... – Бутылка рома бьет в голову.
Веревочные путы на руках и ногах, страшная духота, тьма кромешная и женский смех – вот, что я почувствовал, увидел и услышал, когда в меня вернулось сознание (или душа?). Следующее, что я ощутил – мерное покачивание того, в чем я находился – привело меня к мысли, что я лежу в трюме небольшого суденышка, скорее всего яхты. И тотчас воображение развернуло перед глазами чудесную картинку – белоснежный парусник покачивается в заводи кораллового острова, на его надстройке загорает прекрасная светловолосая богиня в кроваво-красном бикини, а я... А я, черт побери, лежу в трюме, я – в лапах Худосокова! И в аду...
Страх ворвался в каждую мою клеточку; вывернутый им наизнанку, я закричал во весь голос. «А-а-а!!!»
И тут же яркий свет ворвался в мою темницу – это открылась крышка люка. Как раз надо мной.
– Чего базлаешь, милок? – раздался из него бесцветный голос дона Карлеоне. – Счас вытащу, потерпи чуток.
Я распахнул глаза, перед этим инстинктивно закрывшиеся от слепящего света, и на переднем плане увидел серое лицо дона с замученными глазами, а на заднем – невозможно голубое небо.
Спустя пять минут, наряженный в цветастый пляжный халатик и бейсболку, я сидел в шезлонге и изумленно смотрел то направо, то налево, то прямо перед собой. Челюсти моей было от чего лечь на грудину: справа сидел пьяненький Баламут в ковбойке, безграничном сомбреро, с фужером ярко-оранжевого коктейля в руке и сигарой в зубах. Слева располагался голый по пояс Бельмондо в пробковом шлеме, обшитом тканью цвета хаки, с удивительно изящной темнокожей девушкой на коленях (о, господи, какие у нее были губки!).
Напротив сидел дочерна загорелый Худосоков в выцветшей майке и белой пионерской панаме.
– Что, интересные шляпки носила буржуазия? – обратился он ко мне, обезоруживающе улыбаясь.
– Да... – согласился я, с восторгом рассматривая гладкие от природы ножки девушки.
Мне не надо было косить глазами – предположив во мне будущего поклонника, эта кокетка весьма эротичным движением положила свои оглобли на мои бедра.
– Коль, а как же София? – изгнав из себя Худосокова, предприняло мое подсознание попытку передела собственности. Рука же, попав под влияние животных чувств, моторно потянулась к шелковой коленке девушки и принялась ее поглаживать.
– Не бери в голову, – ответил Баламут на мой вопрос. – Понимаешь, мы... как бы тебе сказать... мы – на том свете... А здесь... а здесь все по-другому...
– На том свете!? – переспросил я, пугаясь. – А как же Ад? Мы же в Аду?
– Ад, понимаешь, тоже на том, то есть, на этом свете... – ответил Худосоков, грустно улыбнувшись.
– Так ты хочешь сказать, – я прочертил подбородком полуокружность, – что все это Ад?
– Ну да... И Ад настоящий... Видите ли, уважаемый Евгений, представления того света, я имею в виду тот, который вы недавно покинули, об этом (Ленчик прочертил подбородком неполную четверть окружности) в силу определенных, большей частью субъективных причин, а также недостатка информации, значительно отличаются от реального положения дел... Понимаете, нет ничего вечного, в том числе и вечной боли... Человек быстро привыкает ко всему и, например, жарка на сковородке неприятна наказуемому лишь в течение нескольких дней...
– Значит, ада нет?
– В общепринятом понимании – нет.
– А как же наказание? Очищение? Лицензия твоя, наконец? Драка в офисе?
– Это все «трешка» перестаралась. Офис, лицензия, охранники в защитной форме, – поморщился Ленчик. – Любит она, как и ее предтеча, прошлогодняя Двушка, глюков напустить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37