https://wodolei.ru/catalog/vanni/
Твое собственное отсутствие будет, однако, более всего способствовать предлагаемому разрешению вопроса. Я все больше убеждаюсь в том, что тебе следует побыть некоторое время вдали от дома. Поверь мне, дорогой Джонни, что я
всегда твой Вильям Армстронг».
Как они, должно быть, счастливы в глубине души, думал Джонни, что избавились от него, и как прекрасно и благородно поступил он сам, убежав от ответственности, словно крыса, и предоставив другим расхлебывать то, что он натворил. Он просто герой, этот капитан Бродрик, еще недавно из Клонмиэрского замка, что в Дунхейвене. И вот, наконец, жемчужина всей этой корреспонденции – письмецо от тетушки Элизы.
«Дорогой Джонни,
не огорчай меня и не говори со мной так, словно мы должны за что-то прощать друг друга, уверяю тебя, я с радостью сделаю все, что угодно, только бы ты был счастлив. Подозреваю, что ты сейчас встревожен в связи с какими-то романтическими делами, что и заставляет тебя писать в таком стиле, и я только желаю, чтобы дама, которую ты почтил своей привязанностью, разделила твои чувства ради всех нас. Я просто не знаю, как тебя благодарить за подарок, за сто фунтов и за то, что ты простил мне старый долг в триста фунтов. Я всегда считала, что ты самый добрый и благородный из всех моих племянников, и чем дальше, тем больше укрепляюсь в этом мнении. Да пребудет с тобой моя любовь, и еще раз благодарю тебя за твою доброту.
Твоя любящая тетя Элиза».
Джонни засмеялся. Самый добрый и благородный из всех ее племянников… Он собрал все письма в кучу и швырнул их в угол кабины. Кто-то постучал в дверь.
– Если вы хотите размяться и съехать на берег, последняя шлюпка сейчас отходит, – сказал из-за двери стюард. – Она привезет лоцмана около одиннадцати, так что с ней вы сможете вернуться.
Джонни оглядел унылую мрачную каюту, в которой ему предстояло провести сорок восемь часов.
– Благодарю вас, – сказал он, – я воспользуюсь этой возможностью.
Огоньки Слейна приветливо мелькали вдали, и Джонни, глубоко засунув руки в карманы, думал об одном письме, которое он не написал и на которое, соответственно, не получил ответа.
Что он мог ей сказать? Разве молчание это не лучший способ выразить свои чувства? С того утра, когда он посмотрел на нее в библиотеке и она поняла его и вышла из комнаты, они больше ни разу не виделись наедине. Прошел весь день, потом ночь, а наутро она уехала, и ничего не было сказано. Все они разъехались – Кэтрин с Генри, Билл Эйр, крестный – и слова, которые он хотел сказать, так и не были произнесены, помощь, которую он так жаждал получить, так и не была ему оказана. Капитан Джон Бродрик. Место назначения – Лондон.
Стоя на набережной, он пытался представить себе, как она сейчас сидит в гостиной в Ист-Гроув. Может быть, играет на фортепиано, а Генри сидит в кресле у камина и слушает. Джонни пошел вперед, не думая о том, куда направляется. Глядя прямо перед собой, по привычке расталкивая людей, он, сам не зная как, оказался напротив ее дома. Занавеси были задернуты, сквозь ставни пробивался тонкий луч света. Он стоял, засунув руки в карманы, глядя на дверь. По улице проехал кеб, вдали слышались обычные речные звуки: где-то били склянки, раздался свисток парохода. Он подошел к двери и взялся за дверной молоток. Через несколько минут дверь открыл Томас, он смотрел на Джонни, не узнавая его.
– Миссис Бродрик дома? – спросил он. Томас испуганно вздрогнул и открыл дверь пошире.
– Я вас не узнал, сэр, – проговорил он извиняющимся тоном. – Нет, мистера и миссис Генри дома нет, они обедают в гостях.
– Ладно, – сказал Джонни, – это не имеет значения.
– Не хотите ли зайти и подождать, сэр? Они придут, наверное, часов в десять. В гостиной так тепло и славно, там растоплен камин.
Джонни колебался. Даже здесь, стоя на пороге, он чувствовал, как его охватывают мир и покой этого дома, его доброта, его тепло.
– Может быть, я и зайду, Том, – медленно проговорил он.
Дворецкий проводил его в гостиную и, помешав огонь в камине и прибавив света в лампе, удалился.
Джонни подошел к креслу брата и сел. Напротив стояло кресло Кэтрин, там она сидела, прежде чем выйти из дома, – на обивке все еще сохранился отпечаток ее тела. На скамеечке возле камина лежала ее работа и книга, которую она читала. В уголке кресла виднелась крохотная игрушечная овечка. У нее на коленях, должно быть, сидела дочь, и она показывала ребенку эту игрушку, а Генри сидел, спокойно откинувшись, в том самом кресле, где теперь сидел Джонни, и любовался обеими. Потом, наверное, пришла няня и взяла девочку, чтобы уложить ее спать, а Кэтрин, пододвинувшись поближе к огню, взяла работу и стала разговаривать с Генри, расспрашивать его о том, как прошел день. Потом они отправились наверх, чтобы переодеться к обеду; Генри, наверное, ворчал, оттого что ему не хотелось переодеваться, однако в душе был доволен – он всегда охотно ходил в гости, если предоставлялась возможность.
На Кэтрин, наверное, было белое платье, такое же, как то, в котором она была в тот вечер в Клонмиэре, и прежде чем выйти из дома, она, наверное, заглянула в гостиную, чтобы проверить, убавлен ли в лампах огонь, и на месте ли каминный экран. Он словно видел ее: вот она стоит у двери, свет лампы мягко освещает ее волосы, на плечах у нее мантилья, и уходя, она оставит в комнате частичку себя, неуловимый аромат, благословенный покой своего присутствия, которое он ощущает и сейчас, сидя в кресле, ему не принадлежащем… Но что толку сидеть здесь, ведь он должен ехать, туда, на ту сторону воды, с тем чтобы долго не возвращаться – месяцы, а может быть, и годы. Что толку сидеть в этом доме, ведь это не его дом.
Он встал и оглядел комнату в последний раз. Тронул рукой фортепиано – оно принадлежит ей, вот клавиши, к которым прикасались ее пальцы. Джонни подошел к ее письменному столу, увидел, как там все аккуратно – стопки гладкой белой бумаги, красное перо. Ему захотелось взять с собой какую-нибудь ее вещь, и он схватил маленькую книжечку в кожаном переплете, лежавшую на столе. Это было Евангелие. Он положил книгу в карман и, выходя из холла, взял со стула, куда их положил Томас, свои пальто и шляпу. В холле никого не было. Томас вернулся к себе в кухню. В углу медленно тикали большие напольные часы. Было без пяти девять. Оставалось еще два часа до того времени, когда лоцман должен прибыть на пароход. Джонни снова открыл дверь и стоял, глядя на пустынную улицу. В Слейне были и другие места, где он может забыть эту ужасную каюту на «Принцессе Виктории», ярлыки на чемоданах «Капитан Джон Бродрик. Место назначения – Лондон», в которых было что-то неуловимо окончательное. Из-за угла потянуло ветерком, и дверь со стуком захлопнулась. Прощай, Слейн, прощай, родные края. Джонни засмеялся, снова вспомнив письмо тети Элизы, и, подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, зашагал по улице в сторону города.
* * *
Именно туда, в Ист-Гроув, явилась полиция два дня спустя. Они пришли в то время, когда Генри и Кэтрин завтракали, и инспектор попросил разрешения поговорить с мистером Бродриком наедине. Генри сразу же вышел в холл, оставив Кэтрин в гостиной.
– Вы, как я полагаю, сэр, являетесь родственником капитана Бродрика? – спросил инспектор.
– Я его брат, – ответил Генри. – Что-нибудь случилось?
Инспектор объяснил ему в двух словах, в чем дело. Генри тут же вышел из дома вместе с ним. Какие они были узкие, темные и неприглядные, эти улочки Слейна, по которым вел его инспектор, какие дешевые, кричащие занавески на окнах. В холле их встретила испуганная женщина.
– Я тут ни при чем, – начала она, увидев Генри, – в моем доме никогда не случалось ничего подобного, вам это известно, мистер Суинни. Вы не имеете права впутывать меня в это дело.
У нее был пронзительный визгливый голос. Инспектор велел ей замолчать. Он провел Генри наверх, в одну из спален второго этажа, и, вынув из кармана ключ, отпер дверь. В комнате царил беспорядок. В одном углу валялись сапоги Джонни, в другом – его одежда. Посредине комнаты стояло несколько полупустых бутылок виски, аккуратно поставленных одна на другую, а на горлышке самой верхней красовалась женская шелковая подвязка красного цвета. Джонни лежал на кровати полуодетый. На его мертвом лице застыло выражение покоя, которого никогда не было при жизни. Мрачное угрюмое выражение исчезло без следа. Глаза были закрыты, словно во сне, а густые темные волосы взъерошены, словно у маленького мальчика.
В одной руке он сжимал пустую бутылку, в другой – Евангелие.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Генри (1858–1874)
1
В Клонмиэре снова была зима, и вершину Голодной Горы покрывала белая снежная шапка. Ярко сияло солнце, и в воздухе чувствовалась бодрящая свежесть, было ощущение легкости, словно печальная дождливая осень забыта навсегда, а ясные морозные дни возвещают приближение весны. Опавшие листья в парке высохли и сморщились от мороза. Голые деревья поднимали свои черные ветви к голубому небу; коротко подстриженная трава перед замком сверкала от инея. Отлив быстро гнал из залива воду, покрытую легкой зыбью, а дым из печных труб поднимался вертикально вверх наподобие колонн.
Кучер Тим подал карету к парадной двери и, спустившись с козел, ходил возле лошадей, притопывая ногами и дуя на замерзшие пальцы. Было воскресенье, и он должен был, как обычно, везти мистера и миссис Бродрик в церковь в Ардморе. Как приятно, думал Тим, ожидая своих господ, что в имении снова наступила нормальная жизнь, можно даже подумать, что по-прежнему жив старый джентльмен и что первый мистер Генри и мистер Джон и бедные мисс Барбара и Джейн никогда не умирали и все еще живут здесь, а не покоятся в своих могилах – некоторые, поди, уже лет тридцать. Прошедших с той поры лет вроде как и не было, и Тим, которому было уже под шестьдесят, частенько вспоминал о том, как служил младшим конюхом при старике Бэрде. Иногда он ловил себя на том, что путает настоящее поколение с предшествующим – он покачивал головой и уговаривал «мистера Генри», чтобы тот берегся от холода, а то неровен час, снова станет кашлять, путая его с дядюшкой, который умер тридцать лет назад.
Вот наконец и мистер Генри, его хозяин, одетый по-воскресному, для церкви – в одной руке цилиндр, в другой трость и перчатки – точь-в-точь как его дядюшка много лет тому назад. Да и ведет он себя точно так же, у него та же обаятельная улыбка, тот же смех, иной раз он даже дружески потреплет тебя по плечу. А в воскресенье непременно обойдет все имение да поговорит с приказчиком, как это делал старый джентльмен, когда был жив. И на шахты ездит каждое утро, и раз в неделю в Слейн – поистине вернулись старые порядки, привычная размеренная жизнь, которая радовала старого кучера после стольких лет безобразия и неразберихи.
А как отличается миссис Генри от той, другой миссис Бродрик, матушки мистера Генри. Никакой важности и заносчивости, никаких скандалов; эта не доводит до отчаяния слуг, заставляя их делать то одно, то другое, совсем противоположное, не изводит их своими придирками, она всегда спокойна, ласкова и разумна в своих требованиях и в то же время во всем проявляет твердость, так что эти глупенькие болтушки на кухне знают свое место.
В «людской» Клонмиэра царит мир, тогда как многие годы там были постоянные свары и недовольное ворчание. Новая миссис Бродрик не оставила без внимания ни одну комнату, и в доме повсюду стало светлее.
– У нее в руках ровно волшебная сила, – говаривала кухарка, – как к кому прикоснется, он, глядишь, и исцелился от всего дурного.
В доме был полный порядок, в комнатах исчезли пыль и мусор, на которые Фанни-Роза не обращала ни малейшего внимания. Всюду было убрано, в каминах горел огонь, окна постоянно открывались, давая доступ свежему воздуху. Снова появились фрукты, приносимые из сада, трава на лужайках подстригалась, а с дорожек тщательно выпалывалась; кусты и живая изгородь были аккуратно подстрижены, совсем как тогда, когда отцовский дом вела Барбара, старшая дочь в семье. Этот дом снова «обрел хозяина».
Сейчас его госпожа стояла на ступеньках рядом с мужем, и старый кучер подумал, что во всем графстве не сыщешь пары красивее, чем они. Почти такая же высокая, как муж, закутанная в теплую мантилью, в шляпке, из-под которой виднелись гладко причесанные волосы, она была похожа на королеву.
– Как у нас со временем, Тим? – спросил мистер Генри, открывая дверцу кареты.
Хозяин всегда очень строго следит за временем, совсем как старый джентльмен. Не приведи Господь опоздать в церковь. Но в отличие от деда он всегда добр и вежлив.
И вот, хозяйка сидит в уголке кареты, а хозяин поправляет, подтыкает со всех сторон плед, ставит ее ноги на жаровню с угольями, и все это с такой любовью, с такой нежностью, что Тим невольно вспоминает разговоры в «людской»: не пройдет и нескольких месяцев, как появится новый младенец. У открытой двери стоит горничная с маленькой мисс Молли на руках, и девочка машет папеньке и маменьке своей пухлой ручонкой. И вот Тим взбирается на козлы, берет в руки вожжи, и карета выезжает на аллею, под арку, мимо рододендронов, заворачивает к заливу, а потом через лес и к парку.
Генри держал руку Кэтрин под пледом и пытался, должно быть, в пятисотый раз представить себе, что она сейчас думает; она такая отрешенная, сдержанная, спокойная, в ней нет ничего похожего на его пылкую непосредственность.
– Тебе не холодно? – заботливо спросил он, вглядываясь в ее лицо. – Ты уверена, что поездка тебе не повредит?
– Вполне уверена, дорогой, – ответила она, согревая его сердце улыбкой. – Я действительно прекрасно себя чувствую. Ты же знаешь, я ни за что не согласилась бы пропустить нашу воскресную поездку в Ардмор.
Он откинулся на подушки кареты, успокоенный.
Дядя Вилли Армстронг настоятельно советовал ему соблюдать осторожность.
– Твоя матушка, – сказал ему дядя Вилли, – родила вас всех и не поморщилась. Она унаследовала выносливость от старого Саймона Флауэра. Но если ты собираешься следовать примеру своего отца и обзавестись большой семьей, я советую тебе не слишком торопиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
всегда твой Вильям Армстронг».
Как они, должно быть, счастливы в глубине души, думал Джонни, что избавились от него, и как прекрасно и благородно поступил он сам, убежав от ответственности, словно крыса, и предоставив другим расхлебывать то, что он натворил. Он просто герой, этот капитан Бродрик, еще недавно из Клонмиэрского замка, что в Дунхейвене. И вот, наконец, жемчужина всей этой корреспонденции – письмецо от тетушки Элизы.
«Дорогой Джонни,
не огорчай меня и не говори со мной так, словно мы должны за что-то прощать друг друга, уверяю тебя, я с радостью сделаю все, что угодно, только бы ты был счастлив. Подозреваю, что ты сейчас встревожен в связи с какими-то романтическими делами, что и заставляет тебя писать в таком стиле, и я только желаю, чтобы дама, которую ты почтил своей привязанностью, разделила твои чувства ради всех нас. Я просто не знаю, как тебя благодарить за подарок, за сто фунтов и за то, что ты простил мне старый долг в триста фунтов. Я всегда считала, что ты самый добрый и благородный из всех моих племянников, и чем дальше, тем больше укрепляюсь в этом мнении. Да пребудет с тобой моя любовь, и еще раз благодарю тебя за твою доброту.
Твоя любящая тетя Элиза».
Джонни засмеялся. Самый добрый и благородный из всех ее племянников… Он собрал все письма в кучу и швырнул их в угол кабины. Кто-то постучал в дверь.
– Если вы хотите размяться и съехать на берег, последняя шлюпка сейчас отходит, – сказал из-за двери стюард. – Она привезет лоцмана около одиннадцати, так что с ней вы сможете вернуться.
Джонни оглядел унылую мрачную каюту, в которой ему предстояло провести сорок восемь часов.
– Благодарю вас, – сказал он, – я воспользуюсь этой возможностью.
Огоньки Слейна приветливо мелькали вдали, и Джонни, глубоко засунув руки в карманы, думал об одном письме, которое он не написал и на которое, соответственно, не получил ответа.
Что он мог ей сказать? Разве молчание это не лучший способ выразить свои чувства? С того утра, когда он посмотрел на нее в библиотеке и она поняла его и вышла из комнаты, они больше ни разу не виделись наедине. Прошел весь день, потом ночь, а наутро она уехала, и ничего не было сказано. Все они разъехались – Кэтрин с Генри, Билл Эйр, крестный – и слова, которые он хотел сказать, так и не были произнесены, помощь, которую он так жаждал получить, так и не была ему оказана. Капитан Джон Бродрик. Место назначения – Лондон.
Стоя на набережной, он пытался представить себе, как она сейчас сидит в гостиной в Ист-Гроув. Может быть, играет на фортепиано, а Генри сидит в кресле у камина и слушает. Джонни пошел вперед, не думая о том, куда направляется. Глядя прямо перед собой, по привычке расталкивая людей, он, сам не зная как, оказался напротив ее дома. Занавеси были задернуты, сквозь ставни пробивался тонкий луч света. Он стоял, засунув руки в карманы, глядя на дверь. По улице проехал кеб, вдали слышались обычные речные звуки: где-то били склянки, раздался свисток парохода. Он подошел к двери и взялся за дверной молоток. Через несколько минут дверь открыл Томас, он смотрел на Джонни, не узнавая его.
– Миссис Бродрик дома? – спросил он. Томас испуганно вздрогнул и открыл дверь пошире.
– Я вас не узнал, сэр, – проговорил он извиняющимся тоном. – Нет, мистера и миссис Генри дома нет, они обедают в гостях.
– Ладно, – сказал Джонни, – это не имеет значения.
– Не хотите ли зайти и подождать, сэр? Они придут, наверное, часов в десять. В гостиной так тепло и славно, там растоплен камин.
Джонни колебался. Даже здесь, стоя на пороге, он чувствовал, как его охватывают мир и покой этого дома, его доброта, его тепло.
– Может быть, я и зайду, Том, – медленно проговорил он.
Дворецкий проводил его в гостиную и, помешав огонь в камине и прибавив света в лампе, удалился.
Джонни подошел к креслу брата и сел. Напротив стояло кресло Кэтрин, там она сидела, прежде чем выйти из дома, – на обивке все еще сохранился отпечаток ее тела. На скамеечке возле камина лежала ее работа и книга, которую она читала. В уголке кресла виднелась крохотная игрушечная овечка. У нее на коленях, должно быть, сидела дочь, и она показывала ребенку эту игрушку, а Генри сидел, спокойно откинувшись, в том самом кресле, где теперь сидел Джонни, и любовался обеими. Потом, наверное, пришла няня и взяла девочку, чтобы уложить ее спать, а Кэтрин, пододвинувшись поближе к огню, взяла работу и стала разговаривать с Генри, расспрашивать его о том, как прошел день. Потом они отправились наверх, чтобы переодеться к обеду; Генри, наверное, ворчал, оттого что ему не хотелось переодеваться, однако в душе был доволен – он всегда охотно ходил в гости, если предоставлялась возможность.
На Кэтрин, наверное, было белое платье, такое же, как то, в котором она была в тот вечер в Клонмиэре, и прежде чем выйти из дома, она, наверное, заглянула в гостиную, чтобы проверить, убавлен ли в лампах огонь, и на месте ли каминный экран. Он словно видел ее: вот она стоит у двери, свет лампы мягко освещает ее волосы, на плечах у нее мантилья, и уходя, она оставит в комнате частичку себя, неуловимый аромат, благословенный покой своего присутствия, которое он ощущает и сейчас, сидя в кресле, ему не принадлежащем… Но что толку сидеть здесь, ведь он должен ехать, туда, на ту сторону воды, с тем чтобы долго не возвращаться – месяцы, а может быть, и годы. Что толку сидеть в этом доме, ведь это не его дом.
Он встал и оглядел комнату в последний раз. Тронул рукой фортепиано – оно принадлежит ей, вот клавиши, к которым прикасались ее пальцы. Джонни подошел к ее письменному столу, увидел, как там все аккуратно – стопки гладкой белой бумаги, красное перо. Ему захотелось взять с собой какую-нибудь ее вещь, и он схватил маленькую книжечку в кожаном переплете, лежавшую на столе. Это было Евангелие. Он положил книгу в карман и, выходя из холла, взял со стула, куда их положил Томас, свои пальто и шляпу. В холле никого не было. Томас вернулся к себе в кухню. В углу медленно тикали большие напольные часы. Было без пяти девять. Оставалось еще два часа до того времени, когда лоцман должен прибыть на пароход. Джонни снова открыл дверь и стоял, глядя на пустынную улицу. В Слейне были и другие места, где он может забыть эту ужасную каюту на «Принцессе Виктории», ярлыки на чемоданах «Капитан Джон Бродрик. Место назначения – Лондон», в которых было что-то неуловимо окончательное. Из-за угла потянуло ветерком, и дверь со стуком захлопнулась. Прощай, Слейн, прощай, родные края. Джонни засмеялся, снова вспомнив письмо тети Элизы, и, подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу, зашагал по улице в сторону города.
* * *
Именно туда, в Ист-Гроув, явилась полиция два дня спустя. Они пришли в то время, когда Генри и Кэтрин завтракали, и инспектор попросил разрешения поговорить с мистером Бродриком наедине. Генри сразу же вышел в холл, оставив Кэтрин в гостиной.
– Вы, как я полагаю, сэр, являетесь родственником капитана Бродрика? – спросил инспектор.
– Я его брат, – ответил Генри. – Что-нибудь случилось?
Инспектор объяснил ему в двух словах, в чем дело. Генри тут же вышел из дома вместе с ним. Какие они были узкие, темные и неприглядные, эти улочки Слейна, по которым вел его инспектор, какие дешевые, кричащие занавески на окнах. В холле их встретила испуганная женщина.
– Я тут ни при чем, – начала она, увидев Генри, – в моем доме никогда не случалось ничего подобного, вам это известно, мистер Суинни. Вы не имеете права впутывать меня в это дело.
У нее был пронзительный визгливый голос. Инспектор велел ей замолчать. Он провел Генри наверх, в одну из спален второго этажа, и, вынув из кармана ключ, отпер дверь. В комнате царил беспорядок. В одном углу валялись сапоги Джонни, в другом – его одежда. Посредине комнаты стояло несколько полупустых бутылок виски, аккуратно поставленных одна на другую, а на горлышке самой верхней красовалась женская шелковая подвязка красного цвета. Джонни лежал на кровати полуодетый. На его мертвом лице застыло выражение покоя, которого никогда не было при жизни. Мрачное угрюмое выражение исчезло без следа. Глаза были закрыты, словно во сне, а густые темные волосы взъерошены, словно у маленького мальчика.
В одной руке он сжимал пустую бутылку, в другой – Евангелие.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Генри (1858–1874)
1
В Клонмиэре снова была зима, и вершину Голодной Горы покрывала белая снежная шапка. Ярко сияло солнце, и в воздухе чувствовалась бодрящая свежесть, было ощущение легкости, словно печальная дождливая осень забыта навсегда, а ясные морозные дни возвещают приближение весны. Опавшие листья в парке высохли и сморщились от мороза. Голые деревья поднимали свои черные ветви к голубому небу; коротко подстриженная трава перед замком сверкала от инея. Отлив быстро гнал из залива воду, покрытую легкой зыбью, а дым из печных труб поднимался вертикально вверх наподобие колонн.
Кучер Тим подал карету к парадной двери и, спустившись с козел, ходил возле лошадей, притопывая ногами и дуя на замерзшие пальцы. Было воскресенье, и он должен был, как обычно, везти мистера и миссис Бродрик в церковь в Ардморе. Как приятно, думал Тим, ожидая своих господ, что в имении снова наступила нормальная жизнь, можно даже подумать, что по-прежнему жив старый джентльмен и что первый мистер Генри и мистер Джон и бедные мисс Барбара и Джейн никогда не умирали и все еще живут здесь, а не покоятся в своих могилах – некоторые, поди, уже лет тридцать. Прошедших с той поры лет вроде как и не было, и Тим, которому было уже под шестьдесят, частенько вспоминал о том, как служил младшим конюхом при старике Бэрде. Иногда он ловил себя на том, что путает настоящее поколение с предшествующим – он покачивал головой и уговаривал «мистера Генри», чтобы тот берегся от холода, а то неровен час, снова станет кашлять, путая его с дядюшкой, который умер тридцать лет назад.
Вот наконец и мистер Генри, его хозяин, одетый по-воскресному, для церкви – в одной руке цилиндр, в другой трость и перчатки – точь-в-точь как его дядюшка много лет тому назад. Да и ведет он себя точно так же, у него та же обаятельная улыбка, тот же смех, иной раз он даже дружески потреплет тебя по плечу. А в воскресенье непременно обойдет все имение да поговорит с приказчиком, как это делал старый джентльмен, когда был жив. И на шахты ездит каждое утро, и раз в неделю в Слейн – поистине вернулись старые порядки, привычная размеренная жизнь, которая радовала старого кучера после стольких лет безобразия и неразберихи.
А как отличается миссис Генри от той, другой миссис Бродрик, матушки мистера Генри. Никакой важности и заносчивости, никаких скандалов; эта не доводит до отчаяния слуг, заставляя их делать то одно, то другое, совсем противоположное, не изводит их своими придирками, она всегда спокойна, ласкова и разумна в своих требованиях и в то же время во всем проявляет твердость, так что эти глупенькие болтушки на кухне знают свое место.
В «людской» Клонмиэра царит мир, тогда как многие годы там были постоянные свары и недовольное ворчание. Новая миссис Бродрик не оставила без внимания ни одну комнату, и в доме повсюду стало светлее.
– У нее в руках ровно волшебная сила, – говаривала кухарка, – как к кому прикоснется, он, глядишь, и исцелился от всего дурного.
В доме был полный порядок, в комнатах исчезли пыль и мусор, на которые Фанни-Роза не обращала ни малейшего внимания. Всюду было убрано, в каминах горел огонь, окна постоянно открывались, давая доступ свежему воздуху. Снова появились фрукты, приносимые из сада, трава на лужайках подстригалась, а с дорожек тщательно выпалывалась; кусты и живая изгородь были аккуратно подстрижены, совсем как тогда, когда отцовский дом вела Барбара, старшая дочь в семье. Этот дом снова «обрел хозяина».
Сейчас его госпожа стояла на ступеньках рядом с мужем, и старый кучер подумал, что во всем графстве не сыщешь пары красивее, чем они. Почти такая же высокая, как муж, закутанная в теплую мантилью, в шляпке, из-под которой виднелись гладко причесанные волосы, она была похожа на королеву.
– Как у нас со временем, Тим? – спросил мистер Генри, открывая дверцу кареты.
Хозяин всегда очень строго следит за временем, совсем как старый джентльмен. Не приведи Господь опоздать в церковь. Но в отличие от деда он всегда добр и вежлив.
И вот, хозяйка сидит в уголке кареты, а хозяин поправляет, подтыкает со всех сторон плед, ставит ее ноги на жаровню с угольями, и все это с такой любовью, с такой нежностью, что Тим невольно вспоминает разговоры в «людской»: не пройдет и нескольких месяцев, как появится новый младенец. У открытой двери стоит горничная с маленькой мисс Молли на руках, и девочка машет папеньке и маменьке своей пухлой ручонкой. И вот Тим взбирается на козлы, берет в руки вожжи, и карета выезжает на аллею, под арку, мимо рододендронов, заворачивает к заливу, а потом через лес и к парку.
Генри держал руку Кэтрин под пледом и пытался, должно быть, в пятисотый раз представить себе, что она сейчас думает; она такая отрешенная, сдержанная, спокойная, в ней нет ничего похожего на его пылкую непосредственность.
– Тебе не холодно? – заботливо спросил он, вглядываясь в ее лицо. – Ты уверена, что поездка тебе не повредит?
– Вполне уверена, дорогой, – ответила она, согревая его сердце улыбкой. – Я действительно прекрасно себя чувствую. Ты же знаешь, я ни за что не согласилась бы пропустить нашу воскресную поездку в Ардмор.
Он откинулся на подушки кареты, успокоенный.
Дядя Вилли Армстронг настоятельно советовал ему соблюдать осторожность.
– Твоя матушка, – сказал ему дядя Вилли, – родила вас всех и не поморщилась. Она унаследовала выносливость от старого Саймона Флауэра. Но если ты собираешься следовать примеру своего отца и обзавестись большой семьей, я советую тебе не слишком торопиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67