Тем не менее отступать он не собирался, не таков он был, чтобы перед кем-либо отступать, он рвался продолжать бой.
«Не-е-е-е-ет…»
Левая рука парня со стиснутым кулаком молнией метнулась вперёд…
И Бусый увидел, с кем он сражался на полотне.
Это был тот молодой венн, которого приютили и вылечили виллы. Брат Крылатых. Повзрослевший, заматеревший, успевший повидать жизнь… и была эта жизнь, судя по всему, не особенно к нему ласкова. Новые шрамы, седина в волосах… А его взгляд! В серо-зелёных глазах не было ненависти, не было вообще ничего. Полная отрешённость, бесконечное спокойствие, всеобъемлющая пустота. Равная готовность к жизни и к смерти.
Бусый почему-то вспомнил Срезня, каким тот был в свои лучшие годы. Хотя нет. Если бы людоед Резоуст нарвался в лесу на этого пса, там бы его, проклятого, и зарыли. А не суйся к тому, кто сильнее и страшнее тебя! Не плакала бы Осока, не упокоился бы на буевище Колояр…
«Почему я подумал про Срезня?…»
Бросок Сына Медведя, вознамерившегося выбить ему пальцами глаза, страшный человек-пёс отразил, даже не потрудившись с места сойти. Взял ударившую руку и направил её вниз, без всякой жалости уложив распрямлённый локоть себе на колено…
На этом воспоминание Сына Медведя, ставшее сном Бусого, погасло.
– Как ты, малыш? Тебе плохо?
Бусому действительно было плохо. Он сипло дышал и определённо пытался домыслить, что произошло дальше с Сыном Медведя. Будь у того после поединка просто руки попорчены – одна сломана, другая вывихнута в двух местах, – не повис бы он, почти безжизненный, на медвежьей спине. На своих ногах убежал бы. «Он ведь ненамного лучше Колояра был… каким мы его тогда на снегу… разве только сердце в груди…»
– Соберись, мальчик мой. Соберись.
Наверное, это было жестоко – снова требовать сосредоточения от измученного мальчишки. Очень жестоко. Мало ли что может вылезти из его младенческих воспоминаний. Старику хотелось не этого, хотелось обнять Бусого, прижать к себе, разогнать ласковыми словами его боль и испуг.
Да только Горный Кузнец слишком хорошо знал все снадобья, действительно помогающие от тягостных мыслей, и все они были горьки…
– Ты хотел знать, как ты появился у вилл. Это ничего, что ты был совсем ещё мал, можно вспомнить себя даже в материнской утробе. Ты молодец, тобой не зря гордятся и Крылатые, и твои нынешние родители… Давай, малыш. Видишь, как плывут щепки по реке? Беги туда, где кружится самая дальняя. Вот так… А теперь ещё дальше…
…Деревянная бадья с подогретой водой. Ласковые руки, опускающие его в эту воду. Блаженство тепла, нежные прикосновения мочалки. Мягкое полотенце, кажущееся огромным. А затем – пушистый мех, который так приятно ощущать голым чисто вымытым телом. Вкус молока, смешанного с душистым мёдом, дремота…
Так, это уже было, он уже вспоминал это.
…Те же ласковые и сильные руки, но он, Бусый, ещё не верит им, не верит в их доброту, в этом страшном мире просто не может быть ничего доброго и хорошего. Мир состоит из боли и холода, и маленькому мальчишке хочется уйти из этого мира, куда угодно уйти, лишь бы спрятаться, ничего не видеть и не слышать, перестать ощущать холод и боль… Он отчаянно плачет, но на громкий плач у него просто нет сил. Он задыхается. Сейчас он умрёт. Если не от болезни, то от маслянистой горечи, которую пытаются влить ему в рот. Бусый не хочет её глотать. Он плачет и отворачивается, но руки бесконечно терпеливы, они вновь и вновь подносят ложечку, пока наконец мальчишка не проглатывает лекарство…
Чёрный ужас, бездна отчаяния… За что всё это беззащитному крохе, только появившемуся на свет?
«Перед кем я успел провиниться? Что натворил?…»
Старик всё-таки не выдержал.
– Может, хватит на сегодня, малыш? Нас никто не торопит, ты устал, отдохни. Завтра будет ещё день…
Бусый молча помотал головой. Сам, без подсказок Кузнеца, заставил себя расслабиться и улыбнуться, хотя тянуло не улыбаться, а выть по-волчьи. Но выть было нельзя, следовало заставить себя улыбаться и радоваться, потому что без этого вспомнить ничего не удастся.
Таемлу и Кузнец с изумлением увидели, как на закушенных было губах Бусого вновь появилась улыбка.
…Опять руки, только совсем не такие. Огромные, жёсткие и равнодушные. Бусый всем телом ощущает их бесконечное равнодушие. Его куда-то несут по каменному коридору, в коридоре коптят редкие факелы, Бусый плывёт сквозь тьму и световые пятна, которые то разгораются, то угасают. Он небрежно завёрнут в грубую, вонючую тряпку. Он ощущает не только болезненную хватку рук, безжалостно смявших тело, но и липкую паутину, исходящую от них. Паутину мыслей. Безразличных и тяжёлых, как глина. Бусому жутко и холодно, он принимается плакать. Чужая рука тут же затыкает ему рот. Колючая дерюга рвёт губы, мешает дышать…
А затем – свет. Ослепительный и враждебный. Бусый выплёвывает тряпку и плачет, заглатывая обжигающий мороз… И падение. И удар об острые камни, почему-то совсем не болезненный. Равнодушные голоса откуда-то сверху…
Здесь река уходила под землю, и больше ни одной щепки на ней Бусому разглядеть не удалось.

Рассказ Таемлу

– Поехали купаться!…
– Поехали.
– Давай, Гзорлик! На озеро!
Гзорлик был резвым молодым жеребцом, невысоким, широкотелым, с прочными копытами на мохнатых крепких ногах. Он казался совершенно неутомимым, двое подростков ничуть не тяготили его.
День близился к полудню…
Таемлу направила Гзорлика к своему любимому месту на берегу, туда, где солнце просвечивало воду до самого дна, до чистого песка, казавшегося золотым.
Соскочив с коня и скинув одежду, девчонка с разбега прыгнула в воду.
– Не догонишь!
– Ага, – пробурчал Бусый. – Дела у меня другого нет, за тобой только гоняться.
Он поводил Гзорлика шагом по берегу, потом завёл в воду по брюхо и стал плескать на него полные пригоршни воды. И только потом, когда Таемлу окончательно утратила бдительность, – бросился её ловить.
Это было почти то же самое, что руками ловить рыбу в воде. Особенно теперь, когда Кузнец окончательно избавил её от лубка. Бусому было, в общем, обидно, что он, парень, плавал хуже девчонки, он знал, что не поймает её, и постарался обратить всё в потеху.
Оттолкнувшись от берега, он как ножом рассёк воду потом изогнулся в спине, широким махом выкинул перед собой сразу обе руки и сделал гребок. Взвились брызги.
– Спасите! – заверещала Таемлу. – Человек-Акула!… Тону!…
По мнению Бусого, если ей и предстояло утонуть, то разве только от смеха. А старый отшельник, который накануне поведал им с Таемлу о Людях-Акулах, наверное, покачал бы головой и заметил, что так плавают отнюдь не Люди-Акулы, а те, кто, наоборот, хочет привлечь акулу и оказаться съеденным как можно быстрей.
Бусый подплыл к Таемлу, перевернулся в воде и стал смотреть в небо. Оно плавилось от солнца и было по-прежнему безоблачным, но Бусому показалось, что в нём намечалась еле заметная дымка.
Эта дымка предвещала скорую перемену погоды.
Её ждал Кузнец, говоривший, что Бусому для возвращения домой была необходима гроза. «Ты чтишь Бога Грозы?» – спросил его Бусый. «Конечно, – удивился старик, – а как же Его можно не чтить?…»
Мальчик сморгнул и понял, что дымка в небесах ему померещилась.
– Таемлу…
– Да?
– Ты хочешь домой?
– Конечно, хочу.
– Только голос у тебя что-то не радостный…
Таемлу промолчала.
Бусый глядел в небо и думал о том, что Особенное место было покойным и мудрым. Наверное, редкие гости Кузнеца выходили отсюда умнее и чище, чем были, входя. Здесь не встретишь на зимнем болоте кровожадного оборотня. Здесь к тебе не подкрадутся сзади, чтобы усыпить колдовской трелью, а потом, усыплённому, то ли мешок на голову натянуть, то ли стрелу в сердце всадить. Здесь Бусый приблизился к разгадкам мучивших его тайн…
Только если он рассчитывал на ясные и простые ответы, то зря. Стоило нащупать тропинку, и тропинка тут же ветвилась, да не надвое, а насемеро. «Я разглядел человека, который победил Коло… нет, не Колояра, а Сына Медведя. Который потом уложил его на медвежий хребет, оставив целым только сердце в груди…»
И вот уже тропка сделалась зыбкой, поплыла из-под ноги, не давая опоры. Бусый поспешно отскочил назад. «Нет, этого я своими глазами не видел. Я это додумал. Да так, что самому не очень-то верится…»
Кроме человека-пса, окончательно изувечить Сына Медведя было вроде и некому, но Бусый всё равно сомневался. Что-то мешало. Может, тот самый взгляд, не замутнённый гневом и яростью. С таким взглядом, да, можно убить. Но рвать побеждённого, кромсать беззащитное тело?… Наслаждаться хрустом костей?…
«И я так и не узнал, кто же выбросил меня на мороз…»
– Таемлу… А ты сама здесь откуда взялась?
Девочка довольно долго молчала.
– Я домой ехала, – проговорила она затем. – В страну Нарлак, к отцу, он живёт в погосте Четыре Дуба. Взяла Гзорлика и поехала…
Бусый спросил:
– Нарлак… Это далеко?
Он знал, что Нарлак – это такая страна к югу от державы сольвеннов, но очень плохо представлял себе, где раньше жила Таемлу.
– Далеко, – вздохнула она. – Старшие жрицы не хотели меня отпускать…
– Жрицы?
– Да, мои наставницы. Ты не перебивай, а то до вечера сказывать буду. Мне открылось, что отец заболел, что ему всё хуже и хуже…
«Жрица… Так вот почему она мне всё время снилась. И я ей, если не врёт…»
Вслух он спросил:
– А что случилось с отцом?
– Он мыл золото в горных притоках Ренны, на Змеевом Следу. Змей – это…
– Знаем мы Змея, – важно кивнул Бусый. – Дело сказывай.
– Змей летит в горы из моря и по пути всё переворачивает, а потом реки сходят с ума. Когда же утихомириваются, в них можно найти золото, которое уронил Змей. Много золота…
– Сведомый человек твой отец, – с уважением проговорил Бусый. – Не всякому удаётся такое золото взять.
– Да… Только лучше бы, наверное, не удавалось. В тот раз он намыл много золота, но на обратном пути на него напали разбойники и всё отняли. А самого избили и бросили на берегу умирать.
– А баяла, заболел…
– Так он и заболел. После. Его нашли, он поправился, он был крепкий и думал, что ему всё как с гуся вода. А через полгода голова стала болеть, там, где ему дубинкой попало. Лекарь посмотрел и сказал, что внутри опухоль, от которой ему будет смерть…
Бусый нахмурился. Очень уж плохо вязался этот рассказ с тем звенящим весельем, которым дышал каждый шаг Таемлу. Всё-таки он сказал:
– Ты хотела проститься…
– Нет. Я училась у жриц Милосердной Богини Кан, а они и не с такими немочами умеют справляться. Я знаю, как спасти отца. Поэтому я взяла Гзорлика и сбежала…
– Откуда сбежала?
– Из Храма Богини Кан, что стоит на краю Вечной Степи. Это мамина воля была, чтобы меня туда отдали… Так вот, я сбежала, но почти в Нарлаке меня поймали бродяги. Знаешь, они спорили, как со мной поступить. Одни говорили, что надо меня продать торговцам рабами. Я, мол, красивая, за меня им много денег дадут. А другие хотели сами насиловать, пока не помру. Я лежала и думала, почему у меня лицо не в коросте, а на спине нет горба. Почему я не додумалась прикинуться уродиной или старухой, почему не сожгла себе над углями щёки и лоб…
У веннов было принято выпускать насильникам кишки. Чтобы завершали свою дерьмовую жизнь, измеряя ногами собственное дерьмо.
Бусому хотелось зарычать, поднять на загривке густую шерсть, оскалить клыки… Прыжком разметать негодяев и гнать их, гнать через лес, убивая одного за другим…
– Ты самая красивая, Таемлу, – сказал он. – Ты лучше всех…
Человеческая речь далась ему почему-то не без труда.
– Я лежала и незаметно распутывала верёвки, – продолжала Таемлу. – Меня научили ещё в Храме, это несложно… Мне надоело слушать этих обезьян, и я прыгнула вниз с крутого откоса. Там были камни внизу, и, по-моему, я их даже коснулась… – Она подняла из воды только что зажившую руку. – Смотри, к нам Гзорлик плывёт!…
– У нас, – хмуро проговорил Бусый, – глупым девкам вроде тебя одним в лес ходить не велят. Мало ли, что случится, обиды не вышло бы.
Гзорлик тряской рысью нёс их назад к дому.
– А ты меня попробуй обидь, – хмыкнула Таемлу.
– Я?… – Бусый озадачился и смутился. – Не стану я тебя обижать…
Но Таемлу уже осадила Гзорлика и спрыгнула наземь, зелёные глаза воинственно сверкали.
– Думаешь небось, я слабая, беззащитная? Да если бы их не семеро было… А ну-ка, напади на меня! Ну? Ударь посильнее или хотя бы толкни, схвати за руку!
Бусый почесал недоумённо затылок и – ну, мол, раз просишь… – легонько толкнул девчонку в плечо.
Ему показалось, что Таемлу шагнула навстречу. Что получилось дальше, он просто не понял, он потерял равновесие и никак не мог его вернуть. Чтобы не упасть, приходилось чуть ли не бежать, бежать кругом Таемлу. И вырваться из этого круга Бусый не мог, сумел только подставить ладони, когда лёгкая рука на плече направила его в песок головой.
– Ну тебя, – поднимаясь, засопел юный венн. – Не привык я девок толкать…
– Да оно кислое, – подбоченясь, кивнула Таемлу. – Как сказала кошка, не добравшаяся до молока…
Бусый взялся отряхивать штаны… и, не кончив движения, распрямляясь, хищно и крепко сцапал Таемлу за руку. Конечно, не за ту, на которой только вчера был лубок.
Его кисть тотчас пронзила внезапная боль. Отдалась в локоть и плечо, белым пламенем встала перед глазами… Бусый ахнул, попытался спастись, взвился на цыпочки, потом неловко завалился на колени, ёрзая, растянулся на животе, уткнулся носом всё в тот же песок.
– Не помяла?… – виновато спросила Таемлу.
Стоило ей разжать пальцы, как боль сразу куда-то исчезла. Вся, без остатка.
– Велика твоя Богиня, – невольно вырвалось у Бусого. – И милосердна, – добавил он поразмыслив.

Отец и мать

Бусый всё думал о дымке, сулившей грозу, и к вечеру решил, что не стоило терять время попусту.
– Дедушка, – подступил он к Горному Кузнецу. – Помоги мне! Пожалуйста! Кто меня у отца с матерью из рук вырвал? Как мне вспомнить?…
Отшельник внимательно посмотрел на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29