Для этого служат корабли и караванные дороги, менялы и гостиницы. Купец вносит плату за товары в одном городе, получает от владельца меняльной лавки заемное письмо с указанием суммы и спокойно отправляется в путь, не опасаясь воров и пропажи, чтобы у другого менялы, в другом городе, иногда расположенном за тысячи миль, получить товары или указанную на папирусе сумму с вычетом условленных процентов. Вокруг торговли вращается вся римская жизнь, и около этого занятия кормятся судостроители, корабельщики, каравановодители, скрибы и проводники.
Спустя некоторое время мы прибыли в Лаодикею, и нигде, как в этом порту, я не видел такого множества кораблей, пришедших из Иоппии, Тира, Сидона, Александрии и даже Карфагена и Остии. Среди них, поблескивая на солнце медью щитов, повешенных в однообразном порядке на бортах, стояли три римские галеры. Мне объяснили, что сюда везут товары, направленные в Антиохию, так как антиохийский порт Селевкия неудобен для стоянки большого числа судов.
Антиохия! При этом многообещающем имени у меня учащенно билось сердце. Но я не знал, что предпринять, и в нерешительности бродил по набережным. Денег своих я лишился, а Поликарп был скуп, как сирийский меняла, кормил меня за те письменные работы, которые я выполнял, но не платил ни единой драхмы. Между тем вокруг было много соблазнов. Однако у меня не нашлось обола, чтобы полакомиться гроздью винограда, и в утешение себе я вполголоса повторял бессмертные гекзаметры из «Одиссеи». А в многочисленных тавернах люди пили вино, харчевни манили запахом вкусных яств. Далее я увидел, как бродячие мимы представляли историю распутной женщины, у которой был старый муж, и произносили всякие непристойности. Зрители с удовольствием смотрели на их ужимки и смеялись во все горло, но, когда мимы, закончив представление, стали собирать плату, все старались незаметно отойти в сторону, чтобы не бросить в протянутую деревянную миску медную монету. В другом месте зеваки толпились вокруг проходимца, предлагавшего принять участие в игре в кости. Заметив мою простодушную наружность, он решил поживиться.
— Юноша, куда ты спешишь? Вот случай для тебя испытать счастье. Если у тебя есть денарии, давай бросим кости, и ты во мгновение ока утроишь свое состояние.
Но я отошел прочь.
Впрочем, вскоре мы отправились с Поликарпом в Антиохию. Ему понадобился писец, и, несмотря на то, что целью моего путешествия был Рим, я охотно принял предложение хозяина «Африки». Мне хотелось побывать в этом «саду Сирии», как называл Аполлодор Антиохию. По его словам, в нее со всех сторон стекаются риторы и куртизанки, и жизнь кипит здесь, как вода в медном котле, потому что Антиохия расположена на перекрестке важных торговых путей из Азии в Александрию, из Лаодикеи в Пальмиру и города, лежащие на Евфрате, что и является причиной процветания сирийской столицы. Но, как известно, богатство влечет за собой распущенность нравов и стремление к наслаждениям, поэтому в Антиохии время проходит как сплошной праздник, всюду слышна музыка и звенит смех легкомысленных женщин.
Аполлодор рассказывал об Антиохии много другого, но никогда я не думал, что могут быть на земле подобные города, и с изумлением смотрел на шестиэтажные здания, позолоченные колонны портиков и статуи, раскрашенные с таким искусством, что они казались живыми людьми, вознесенными на пьедесталы за какие-то заслуги перед человечеством. Колоннады тянутся вдоль улицы Антонина Благочестивого на целые стадии. Здесь помещаются многочисленные лавки менял, таверны, гостиницы, так как именно по этой дороге уходят в Пальмиру торговые караваны. В общественных тихих садах шумят фонтаны, струится из львиных бронзовых, позеленевших от сырости пастей освежающая вода, всюду толпы гуляющих, и часто на улицах проплывают над головами носилки богатых людей, украшенные занавесками с золотой бахромой. Дома богачей здесь отделаны мрамором или мозаикой, беднота же обитает в жалких лачугах на городских окраинах.
В Антиохии я очутился случайно. Мне нечего было делать в этом шумном городе, но по окончании своих дел Поликарпу захотелось отделаться от не нужного уже ему писца. Судьбе было угодно, что он хорошо знал Ганниса, евнуха, доверенного человека в доме Юлии Месы, родственницы нашего императора, у которой жили две ее дочери — молодые вдовицы Маммея и Соэмида. Я стал писцом у Маммеи и неожиданно для себя оказался в самой гуще антиохийской жизни. Это тем более радовало меня, что для путешествия в Рим мне нужно было скопить немного денег.
Никогда не забуду тот день, когда Поликарп привел меня к Ганнису. Скопец, толстяк с одутловатым и желтым, как шафран, лицом, но с умными, скучающими глазами, сидел, по восточному обычаю поджав под себя ноги, на голубой подушке, брошенной на мозаичный пол, и черный, как эбеновое дерево, мальчик, с белками вроде двух сваренных вкрутую и облупленных яиц, что меня очень позабавило, овевал своего господина опахалом из павлиньих перьев. Ганнис был погружен в чтение какого-то свитка, когда привели к нему посетителей; прочитав несколько строк, он закрывал глаза, точно наслаждаясь содержанием книги или что-то обдумывая. Наконец поднял голову, вопросительно посмотрел на нас обоих и, отрываясь от одному ему известных мыслей, произнес без большой радости:
— Поликарп! Какой ветер принес тебя в Антиохию?
После всяких приветствий и расспросов о здоровье мой новый покровитель стал объяснять причину посещения:
— Я привел к тебе юношу родом из далекого города Томы, сына благочестивых родителей. Он направляется в Рим, чтобы добиваться там справедливости в сенате…
— Бесполезное предприятие…
— Совершенно согласен с тобой. Но таково его намерение. А в пути молодого человека постигли всякого рода бедствия, и ему теперь необходимо прожить некоторое время в вашем городе, чтобы собраться с силами. Так как юноша весьма искусный каллиграф, то я подумал, что он может оказаться пригодным тебе, принимая во внимание твою любовь к книгам.
Ганнис поморщился, как будто бы глотнув чего-то очень горького, а потом окинул меня внимательным взором.
— Тебе благоприятствует фортуна, любезный! На твое счастье, нашей молодой госпоже как раз нужен человек, чтобы помочь Олимпиодору присматривать за библиотекой и переписывать книги. Зрение старика слабеет с каждым днем, а госпожа любит хорошо переписанные свитки. Поэтому ты будешь делать все, что он тебе укажет, и содержать в порядке книгохранилище. Место это скромное, но разве не назначил Антиох своим библиотекарем прославленного поэта Евфориона? Надеюсь, ты не будешь бегать за молодыми рабынями, вместо того чтобы заниматься делом?
Я проглотил слюну, набежавшую от волнения или, может быть, от обиды, что со мной разговаривают подобным образом.
Ганнис взял в руку деревянный жезл, лежавший у голубой подушки, и три раза ударил им о пол. Вбежал молодой раб, у которого только бедра были обмотаны куском красной материи. Он привычно простерся ниц перед евнухом. Скопец приказал ему:
— Позови домоуправителя!
Явился довольно тучный человек с вкрадчивым голосом, имевший обыкновение поглаживать руки, как бы умывая их. Ганнис сказал ему несколько слов обо мне, и домоуправитель, все так же умывая руки и кланяясь, с таким видом смотрел на нового писца, точно испытывал ко мне необыкновенное расположение. Но когда он вел меня в книгохранилище, я слышал, как этот хитрец пожаловался незнакомому для меня человеку, как потом выяснилось — знаменитому философу Филострату, которого мы встретили в одном из богатых покоев:
— Странные вещи творятся в нашем доме! Библиотеку доверяют не опытному ритору, а мальчишке!
И пожал плечами.
Философ с полным равнодушием выслушал его слова и зевнул. Я же отлично понимал, что обязан переменой в своей судьбе лишь слепому случаю, хотя Аполлодор и учил меня, что на земле ничего не бывает случайного и всякое явление имеет свою причину. Но, может быть, думал я в те минуты, небо хочет вознаградить меня за испытанные несчастья и указывает путь, по которому я должен следовать, чтобы быть счастливым на земле. Чтобы преуспеть на других, земных поприщах, от человека требуется исключительный ум, или красота, или огромная физическая сила, и благополучие человека в римском государстве покоится на лести и угождении богатым, а в мире книг царит философическая тишина.
Так началась для меня жизнь библиотечного переписчика и продолжалась до тех пор, пока я не встретил поэта Вергилиана. Целые дни я проводил в библиотеке, которая представляла собою обширное помещение, где на дубовых полках стояли медные сосуды со свитками, покоились написанные на пергаменте книги. Подслеповатый Олимпиодор говорил о них с нежностью и даже вынимал и показывал мне особенно редкие списки. Но так как на моей обязанности в этом доме лежала главным образом переписка пришедших в ветхость свитков, то библиотекарь немедленно дал мне работу. Для этой цели я расположился в соседнем, небольших размеров помещении, где стоял наклонный стол и на полке находились под рукой все необходимые принадлежности для писания. Чернильница была простая и глиняная, и до меня за этим столом сидел, может быть, какой-нибудь скриба рабского состояния, но обстоятельства тех дней не позволяли мне быть разборчивым, и я, вздохнув при мысли о покинутом отеческом доме, взял в руки тростник и обмакнул его в чернила. Отлично помню, что первой книгой, которую я переписал для Маммеи, были «Письма» Цицерона, и таким образом я невольно заглянул в жизнь этого замечательного человека и расширил свои познания о римском мире. Вообще мне ничего не оставалось, как благодарить судьбу, давшую мне не только пристанище в богатом доме, полном книг, но и счастливый случай познакомиться с таким городом, как Антиохия, и в свободные часы я бродил по великолепным улицам и с удивлением смотрел на прекрасные храмы и термы, на обилие воды в городских нимфеях, на женщин с нарумяненными щеками и подведенными глазами, на юнцов с завитыми локонами, на тысячи праздных людей в красивых одеждах. Меня толкали со всех сторон, обзывали глупцом или ротозеем, когда я мешал спешившим в академию или театр. А вернувшись в библиотечную тишину, я снова старательно выводил буквы или разглаживал пемзой папирус.
Второй переписанной моей рукою книгой был нашумевший трактат Тертулиана «О плаще». Работал я с большой поспешностью, так как оригинал надлежало возвратить антиохийскому епископу, с которым Маммея, хотя и не будучи христианкой, обменивалась книгами. Этот христианский проповедник, властный и образованный человек, иногда посещал нашу госпожу, и мне приходилось слышать, как они говорили о Христе, его смерти и воскресении, во что, видимо, совершенно верил епископ, но что вызывало легкую улыбку на устах Маммеи.
Однажды ко мне явился домоуправитель Александр и объявил, что госпожа требует немедленно принести ей книгу Тертулиана. Невежественный вольноотпущенник смешно перепутал имя автора, но я догадался, что речь идет о только что переписанном трактате «О плаще», и, захватив оба списка, отправился в таблинум, где обычно читала книги Маммея. Мне нужно было пройти целый ряд залов, уставленных статуями и расписанных сценами из жизни богов и мудрецов Эллады, и, переходя из одного в другой, я с бьющимся сердцем думал о том, что увижу сейчас ту, для которой с таким старанием переписываю книги.
Маммея возлежала на узком ложе, подпирая рукой белокурую голову. У нее была искусно сделанная высокая прическа, глаза напоминали своим цветом темные фиалки, и нежные румяна на щеках еще больше оттеняли ее взлелеянную под павлиньими опахалами красоту, но мне показалось, что во взгляде этой молодой женщины можно было прочитать печаль.
Вся картина и сейчас стоит перед моими глазами. Ложе на позолоченных ножках, голубая обивка, маленькие ноги Маммеи, обутые в башмачки из красной кожи… Я стоял со свитком в руках и не знал, как поступить с ним, не решаясь заговорить. Однако сидевший возле ложа красивый человек с подстриженной черной бородой и очень бледным лицом дружелюбно улыбнулся.
— Ты принес книгу, юноша?
Незнакомец взял свиток и передал его Маммее. Только тогда она заметила меня. Потом посмотрела на мою работу и усмехнулась.
— А ты в самом деле великий искусник в каллиграфии! Взгляни, Вергилиан, как отчетливо и красиво написаны эти буквы!
Тот, кого оно назвала Вергилианом, почтительно склонился над ложем, чтобы лучше видеть свиток, и покачал головой.
— Я скажу Ганнису, — промолвила Маммея, — пусть он наградит тебя за трудолюбие. А теперь ты можешь идти.
Сам не зная почему, я вздохнул и покинул этих счастливых людей, жизнь которых полна красивых слов и мыслей, беззаботна, как полет мотыльков.
8
Я спустился в каморку, где проводил ночи, но в сумраке ее все еще видел перед собой Юлию Маммею, фиалковые глаза, красные башмачки, стройные ноги на голубом ложе, соблазнительно прикрытые привезенным из далекой Серики note 2 черным шелком. Мне и в голову не могло прийти в Томах, что на моем жизненном пути будут подобные встречи. Однако ничего странного в этом нельзя видеть. Люди ошибочно привыкли рассматривать логическую связь между причиной и следствием как неизбежность рока. А между тем при более внимательном рассмотрении житейских обстоятельств приходишь к выводу, что во всем существует закономерность. Человек, отправляющийся в путешествие, должен считаться с возможностью подвергнуться в дороге нападению разбойников, а плавающий на корабле может испытать бурю, что и произошло со мной. Но так как одно событие всегда цепляется за другое, то в конце концов я очутился в библиотеке Юлии Маммеи и благодаря этому прочел множество книг, какие никогда не попали бы мне в руки в нашем скучном городе, увидел целый ряд знаменитых людей.
Я часто вспоминал своего учителя. Благодаря ему я очутился в этом чужом для меня мире не бессмысленным зевакой, а человеком, который привык размышлять о том, что он видит перед своими глазами… Не один раз на своем соломенном ложе я слышал его голос, долетавший издалека:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10