Стаська выкрал дома ключ, принес на лестничную площадку два кирпича под ноги себе и открыл Милкину дверь. Найти одежду им не удалось, поэтому во двор Милка выскочила босиком, в одном рваном сарафанчике на голом теле. Тогда впервые обоим крепко досталось от матерей. И выяснилось, что это совсем не больно, зато очень-очень обидно, когда тебя бьют. До того обидно, что Милка со Стаськой решили уйти от своих родителей. И они ушли в лес. Где-то здесь, на границе осинника, они сидели со Стаськой на куче сосновых лап. И было тоскливо, и было одиноко. А матери ходили по лесу и часто, тревожно звали: «Ми-ла!.. Ста-сик!..» И потому, что они все время проходили мимо, стороной, – от жалости к самой себе вот так же, как теперь, хотелось плакать Милке.
На минуту она забыла о цели своего прихода сюда и тронула Стаську за рукав.
– Помнишь, Стас, как мы прятались тут… а? Когда нас отлупили.
– Помню… – Он нагнулся и, не останавливаясь, подобрал опять какую-то палочку из-под ног.
– Тебе не хочется иногда стать снова маленьким?
– Нет, Милка…
– А мне хочется… – дрогнувшим голосом призналась она.
И тогда он опять непонятно вздохнул.
– Я, Милка, никогда не хочу того, что невозможно.
– Ты что, не хочешь разговаривать со мной?
– Если честно, то – не очень…
Она остановилась.
– Я противна тебе?..
Он не ответил. И хотя тоже остановился – не обратил внимания на Милку, что-то высматривая в глубине сосен. Она должна бы повернуться и немедленно уйти…
Не повернулась и не ушла почему-то.
– Я теперь прокаженная, да?.. Я стала хуже, да? – забыв, что уже спрашивала об этом, повторила она, от стыда и от злости едва разжав губы.
– Для меня – да… – ответил он и стал разглядывать корявую, с кое-где опавшей корой палочку.
– Почему? – И поскольку он слишком долго молчал в ответ, она повторила еще раз: – Почему, Стаська?.. Я никакого преступления не совершила.
Стаська как-то криво, совершенно непохоже на себя усмехнулся вдруг… И сказал глупость:
– Я не знаю: может, после поцелуев губы и отмываются… След все равно остается.
Милка покраснела до того, что в глазах затуманилось.
– Я бы на твоем месте постыдилась шпионить…
– Но я же говорю: нечаянно… Я не знал, что вы выйдете во двор.
– А какое тебе дело до этого?! – сорвавшимся голосом спросила Милка.
– Никакого. – Внимательно разглядывая все ту же паршивую палочку, он повел головой из стороны в сторону. – Разве я сказал, что мне есть дело до этого?
– Тебя вчера многие видели во дворе! А сегодня я видела тебя с Геркой Потанюком! Что у тебя за дружба вдруг с ним?!
Теперь Стаська глядел ей прямо в глаза.
– Уходи, Милка… – глухим, сдавленным голосом проговорил он. – И как можно скорей… Убирайся!
Милка выпрямилась перед ним.
– Не хами! – Даже ногой притопнула. – Не имеешь права хамить! Ты не мужчина, если так разговариваешь со мной!
Стаська шевельнул губами и поглядел опять в сторону, в глубину сосен.
– Я не потому так с тобой… – проговорил он с безразличием, после паузы. – Ну, что ты заподозрила меня… Мне теперь не важно, что ты или как обо мне думаешь… Мне это все равно. Я тебя не затрагиваю. Но и ты… Ты тоже лучше меня не трогай больше…
Что-то очень похожее на презрение испытала Милка, глядя на него. Едва сдержалась, чтобы не высказать ему всего, о чем она подумала в эту минуту. Зачем? Если все – от начала до конца – глупо…
– Анатолий Степанович просил тебя зайти к нему…
Стаська опять внимательно посмотрел на нее.
– Хорошо, я зайду, – сказал он. Круто повернулся и зашагал прочь от Милки.
– Когда?! – прикрикнула она, чтобы удержать его.
Он глянул через плечо.
– Сегодня.
– Идем сейчас! – Она снова притопнула.
Стаська остановился неподалеку от сосен.
– Сейчас мне надо подумать. Побыть одному и подумать…
Снова пошел.
– Что ты из себя мыслителя Спинозу строишь, Стаська?
Он не обратил внимания на ее реплику. Хам. Самый настоящий хам! И столько лет она делила с ним все свои радости!
Милка решительно повернулась спиной к нему.
Окажись Стаська не человеком, а какой-нибудь букашкой, вроде этой желтенькой, что ползала по траве у Милкиных ног, – Милка, не моргнув глазом, вот так вдавила бы его в землю и еще крутнула бы каблуком для верности…
Но, к сожалению, Стаська не был маленькой, безответной букашкой и маячил уже далеко за соснами.
* * *
Во дворе дома царило плохо скрытое оживление.
Герка Потанюк в числе десятка других недорослей гонял клюшкой консервную банку в дальнем углу двора.
Милкины однокашники теснились в беседке. Колька Болдырев, обхватив колени руками, восседал прямо на полу, Ашот и Лялька Безуглова взгромоздились рядышком на перила, Скосырев, стоя посреди беседки и энергично жестикулируя, доказывал какую-нибудь заведомую ерунду, остальные сидели на лавочках вдоль перил.
И первый вопрос, который задала Лялька Безуглова при появлении Милки, был, конечно же, на злобу дня:
– Ты слышала?! Деньги нашли!
– Я знаю… – небрежно кивнула Милка, давая понять, что проблема эта – для нее не самое главное в жизни.
Ашот хлопнул ладошкой по широким перилам возле себя.
– Давай сюда, Миледи!
И хотя он предлагал очень удобное место рядом со стойкой, Милка вспрыгнула на перила и уселась по другую руку Ляльки. Посожалела мимоходом, что не надела, как другие, брюки…
Она ошиблась, разговор в беседке был далек от вчерашней кражи. Видимо, то, что деньги вернулись, положило конец страстям, а тема недавнего скандала в директорской квартире либо исчерпала себя, либо не выносилась на коллективное обсуждение.
Левка Скос на полном серьезе предлагал не разлучаться после выпускных экзаменов, а всем классом податься либо в один институт, либо на производство… Казалось бы, неожиданный и вместе с тем легко объяснимый коллективизм со стороны Левки. Куда уж проще таранить жизнь в толпе: кто-то таранит, а кто-то лишь продвигается со всеми вместе.
– Давай, Скос, ты двигай первым, а я уж и остальные – за тобой! – прокомментировал Ашот, словно бы подслушав, о чем думает Милка.
И Левка сразу надулся.
– Что я? Надо всем обществом!
– Тогда всем в авиацию! – оживился Кулаев. – Было же во время войны: эскадрилья Марины Расковой, полк Гризодубовой. Теперь будет: полк Миледи! Эскадрилья Безугловой или звено Суриной! Звучит?
– Почему это мне всех меньше? – обиделась Инга.
– Ну, пусть эскадрилья Суриной, звено Миледи! – легко согласился Ашот. – Возьмешь меня в свое звено ведомым, Миледи?
– А что это значит? – на всякий случай поинтересовалась Милка.
– Это значит: куда ты – туда и я!
– Нет, уж лучше ты за кем-нибудь другим пристройся, – покосилась на него Милка.
Левка сплюнул далеко через перила и, обхватив колени, сел на пол, рядом с Колькой Болдыревым.
Милка надеялась, что скользкая тема последних событий вообще не будет затронута. Но в это время показалась во дворе Оля. Все умолкли как по команде. А Инга тревожным шепотом сообщила:
– Елена Тихоновна куда-то в центр поехала, на автобусе…
Значит, разговор об этом все же состоялся.
– Мила! – позвала Оля от дома.
Милка соскользнула с перил и через открытую дверь следом за Олей взошла на лестничную площадку.
– Тебя папа просил зайти… – сказала Оля, снова прижимаясь к стене под лестницей, так что Милка опять не вдруг рассмотрела ее.
– Зачем?.. – машинально спросила она, прекрасно понимая, что Оля может не знать этого.
Оля пожала плечами. Она-то из-за чего так переживает?
– А ты? – спросила Милка, поворачиваясь, чтобы идти.
– Я… в магазин, – соврала Оля.
Но когда Милка шагнула к двери, опять негромко позвала ее:
– Мила… О чем… говорили там? – Оля повела головой в сторону двора.
– Об учебе! Скос предлагал всем в один институт пробиваться! – ответила Милка. И поскольку Оля продолжала молча глядеть на нее, поклялась, прижав к груди руку. – Честное слово!
– Да я ничего… – сказала Оля. – Это я так… Пойду. – И, оттолкнувшись от кирпичной стены, направилась к парадному выходу на улицу Капранова.
* * *
Анатолий Степанович снова прошел в библиотеку. Но не присел на этот раз, а, сдвинув на сторону кривоногий, с отполированным до блеска сиденьем стул, зашагал в узком проходе между секретером и книжными полками: от двери к окну, от окна опять к двери, где остановилась Милка. И сначала заложил руки за спину, потом опустил их, нервно перебирая пальцами.
– Я тебя просил передать… Станиславу… чтобы зашел. – Анатолий Степанович остановился против Милки. – Не надо, Мила. Я просто не подумал. – Разговаривая, Анатолий Степанович, как всегда, немножко приподнял голову, и взгляд его сверху вниз был по необыкновению тверд. Но кожа на виске, где синеватый осколочный шрам, слегка вздрагивала, выдавая скрытое беспокойство.
Милка будто чувствовала, что он передумает, и, возможно, еще по этой причине спешила, разыскивая Герку, Стаса…
– Я уже сказала ему, Анатолий Степанович.
– Н-да… – проговорил Анатолий Степанович и, отойдя к окну, некоторое время смотрел во двор.
– Он обещал зайти сегодня… – добавила Милка.
Анатолий Степанович повернулся к ней от окна, но сказать ничего не успел, потому что раздался короткий звонок от двери, и оба они догадались, что это Стаська. Анатолий Степанович сдвинул, потом двумя пальцами расправил брови.
– Открой, Мила.
Она прошла к выходу.
Вряд ли Стаська ожидал увидеть ее здесь. Однако внешне совсем не отреагировал на это. Какие-то неуловимые доли секунды помедлили оба, разглядывая друг друга. Милка подумала, что ей, наверное, следует уйти. Но шагнула от двери в Олину комнату и остановилась у входа, так, что из-за портьеры ей виден был весь коридор и библиотека Анатолия Степановича. Директор опять стоял у окна, спиной к ним.
Стаська щелкнул дверным замком, два или три раза шаркнул подошвами о коврик у входа и, не взглянув на Милку, прошел мимо нее по коридору. В дверях кабинета остановился. Но не поздоровался, ничего не сказал.
Повернулся к нему от окна и поздоровался Анатолий Степанович:
– Здравствуй, Станислав.
– Здравствуйте, – коротко ответил Стаська. Он был весь напряжен, как перед дракой.
Анатолий Степанович как-то неуверенно, исподволь взглянул на Стаську и, заложив руки за спину, опять повернулся к окну.
– Видишь, какое дело, Стася… Пусть это тебя, конечно, не обидит… Я не хочу сказать… Но если что-то от тебя зависит…
– Вы думаете, я замешан в том, что случилось?.. – перебил Стаська чужим, металлическим голосом.
Анатолий Степанович замер и будто съежился при этом.
– Я не потому тебе… – глухо, в сторону окна проговорил он. – Но пока еще хоть что-то можно исправить… Пока совсем не поздно…
– ОНА тоже думает, как вы?! – опять несдержанно перебил Стаська все тем же металлическим голосом. И, не видя его лица, Милка знала, как побелел он.
Анатолий Степанович резко обернулся на этот внезапный, даже странный вопрос, и – нет, не испуг, но удивление застыло в его глазах, когда он пристально уставился на Стаську. Повел головой из стороны в сторону.
– Нет… Она так не думает… – И снова отрицательно качнул головой. Но Стаська уже пошел в драку, уже не мог остановиться, и голос его сквозь стиснутые зубы дрожал, когда он высказал в лицо директору:
– Тогда она лучше вас, Анатолий Степанович!
Сделав два быстрых шага навстречу Стаське, Анатолий Степанович сдавил его плечи и слегка даже посторонился, чтобы свет из окна падал прямо в лицо Стаське. Внимательно и строго разглядывая его, кивнул – глаза в глаза:
– Лучше!.. – И повторил еще раз: – Лучше… Прости меня, Стасик. Прости, пожалуйста… – Потом, сразу опустив голову, он возвратился к окну и, усталый, потерянный, замер на фоне ярких солнечных стекол.
И Стаська повернулся одновременно с ним. Бледный, прошел мимо Олиной комнаты на выход. Щелкнул замком.
«Вот и все»… – равнодушно подумала Милка. Словно бы она присутствовала при всем этом в качестве совершенно безучастного наблюдателя.
Ни раскаянья, ни угрызений совести она не испытывала. Все происшедшее оправдывала какая-то странная ожесточенность, что давно уже появилась и час от часу нарастала в ней по отношению к Стаське. Теперь Милка не сомневалась, что с самого утра была уверена в его непричастности к вчерашним событиям. Но Стаська должен был доказать это. Обязан был! И она своего добилась…
Теперь, бесшумно выходя за дверь и стараясь как можно тише щелкнуть замком, она уже ничего не чувствовала ни по отношению к Стаське, ни по отношению к кому-нибудь другому… Даже подумала с тоской, что хорошо бы Юрка почему-нибудь не вырвался из дома вечером.
* * *
Домой, чтобы не появляться во дворе, прошла через улицу Капранова.
Сбросила туфли, расстегнула пуговицы на воротничке, чтобы снять платье. Но упала на диван лицом в подушку и сначала, закрыв глаза, долго лежала, неудобно подвернув под себя руки. Потом, когда они затекли, одним трудным усилием повернулась на спину. И, безвольная, ослабевшая, стала глядеть в потолок.
Милка не думала и старалась не думать. Но каким-то бодрствующим, беспокойным уголком сознания понимала, что все происходящее с ней и теперь, и немногим раньше, и весь день с утра не укладывается в пределы нормального. Что-то очень важное продолжало совершаться в ней и совершилось почти независимо от Милки.
Приход матери на время вывел ее из оцепенения. У матери был свой ключ, но она, как правило, всегда звонила, потому что бегала во время обеденного перерыва на базар, а после работы заходила в магазины, и ключ оказывался где-то на дне сумки, под газетными свертками, пакетами, банками. Хорошо, что добропорядочная Милка к ее приходу почти всегда оказывалась дома.
Открыла дверь и, не дав матери поставить сумку, уткнулась лицом ей в грудь, обняла за шею, отчего та ойкнула даже, едва не потеряв равновесие.
– Ты что это сегодня?
– Ничего… – ответила Милка, растирая ладонями лицо.
Мать передала ей тяжеловесную сумку.
– Помой редиску и лук, я сбегаю за сметаной…
Милка пронесла сумку в кухню, разобрала ее: колбасу, буженину, кусочек мяса – в холодильник, свежий хлеб – на стол… Обрезала ботву редиски, почистила зеленый лук… Уха слегка перекипела, но к возвращению матери, которая задержалась где-то, успела даже остыть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15