Альма была фавориткой ее высочества капибары ввиду того, что приносила поджаренный арахис; капибара высокомерно его принимала, нежно и аккуратно беря с ладони по две штуки за раз мягкими губами, точь-в-точь как лошадь. Без малейшей суеты и спешки это величественное существо приближалось во время обеда к нашему столу и мирно стояло поодаль, время от времени издавая еле слышные жалобные звуки, похожие на свист или писк. Очевидно, так она выражала легкое недовольство – во всяком случае, пока ей не предлагали еду, она упорно отказывалась уходить.
Как-то раз она решила покинуть наши владения. В этом действии не было ничего напоминающего побег: неторопливо прогулявшись по главным улицам Парамарибо, она нанесла визит солдатам в воинских бараках и, как видно, решила, что трава там получше, да и воинская дисциплина ей импонировала. На следующий день она явилась к нам с веревкой на шее, в сопровождении капрала в полной форме. Животное было полно такого достоинства, что посрамило бы всех наших четвероногих любимцев. Я иногда представляю себе, как она невозмутимо шествует солнечным весенним утром по Гайд-парку в суконной синей попонке или украшает своим присутствием утренний променад в Булонском лесу. Ее внешность поразила бы публику, но она не вызвала бы ни малейшего недовольства, потому что ее рыжая шкурка всегда была безукоризненно чистой.
У паки нет и следа благовоспитанности капибары. На самом деле это очень уродливое животное, в чем я и убедился еще раз в тот день. Ее мордочка гротескно раздута с боков; когда препарируешь череп, видно, что это две большие полости в костях, покрытые снаружи морщинами и ямками, а изнутри гладкие.
Наглядевшись друг на друга досыта, мы расстались: пака с превеликой осмотрительностью и деликатностью прошла по опавшей листве, описав около меня полукруг, и возвратилась на свою тропку не больше чем в футе от моих ног. Она спокойно пошла дальше и бросилась бежать только после того, как я резко обернулся, чтобы взглянуть на нее еще раз, на прощание.
X. Лагерь на Коппенаме
Беличьи обезьянки, опоссумы, гризон и ягуар
Почти все считают, что тропические леса – самое гиблое, жуткое место. Те, кому не посчастливилось видеть их своими глазами, по описаниям думают, что они пропитаны сыростью, зловещим и враждебным духом и по каким-то мистическим законам безжалостны и жестоки. Даже люди, хорошо знакомые с тропическими лесами, не могут расстаться с этим представлением. Они идут в леса как на войну – в обмотках, пробковых шлемах и рубашках цвета хаки, а женщины в этих походах одеваются еще более странно – непременно в бриджи для верховой езды и высокие сапоги. Все это не более чем ритуальные одежды, отражающие мировоззрение, превратившееся в своего рода религию – религию экспедиций. Не вините киношников за то, что они всех своих исследователей обряжают в такой наряд, – они только принимают всеобщую веру, точно так же, как пастор, надевающий «белый ошейник» – атрибут своей профессии.
Могу вам рекомендовать вполне удобную одежду, как для мужчин, так и для женщин; судите сами, насколько она пригодна. Женщина может носить носки-гольфы и теннисные тапочки на резиновой подошве, тонкие, легкие и свободные хлопчатобумажные брюки, спортивную кофточку или просто верхушку от купального костюма и широкополую мягкую фетровую шляпу, которой можно обмахиваться, как веером. Косметику можно сунуть в карман мужу – и пудра, и помада понадобятся вам на открытых местах, где палит солнце. Мужчина может носить такую же обувь, пару «раттинг-пантз» (по-английски буквально «штаны для ловли крыс») – любой англичанин поймет, что речь идет о грязных фланелевых или бумажных штанах, легкую рубашку, серую или цвета хаки (только на охоте), а шляпа сгодится все та же.
Теперь скажу о джунглях. Лихорадки и некоторые неведомые в умеренных широтах болезни действительно часто встречаются в лесном тропическом поясе, и, когда на закате вас треплет лихорадка, окружающий мир кажется крайне мрачным. Но джунгли сами по себе, может быть, самое здоровое место в мире, если только вы ушли вглубь, подальше от человеческих поселений и дорог, и не прихватили с собой какую-нибудь болезнь. Болезни распространяются насекомыми или таятся в виде микробов в воде, пище или воздухе, а в джунглях чистая вода, чистейший воздух и нет никаких болезней, кроме эндемических заболеваний животных, а все они, за малым исключением, человеку не передаются. Дурную славу джунглям создали именно болезни, но там есть нечто гораздо более опасное, о чем все забывают.
Даже самый опытный местный охотник – не говоря уж о нашем герое-первопроходце – может безнадежно заплутаться в лесу всего в полумиле от лагеря и будет блуждать, пока не помрет, если судьба не смилостивится или если его крики не услышат в лагере. Я сейчас сижу и пишу, а передо мной простерлась заросшая лесом долина. Дальше она горбится холмом, а за ним волнами вздымаются бесчисленные гребни, одетые зеленой чащей, – и так на две тысячи миль. Стоит пойти вон туда, левее, – и можно пройти все две тысячи миль, не встретив ни одного известного миру человеческого поселения и даже ни единого неизвестного и не нанесенного на карту поселка американских индейцев.
Если вы затерялись в зеленом покрове, то дело принимает серьезный оборот, уверяю вас: я сам плутал в лесах несколько раз, последний раз всего три дня назад. В настоящих джунглях совершенно нечего есть – ни листка, ни плода, и я хотел бы посмотреть на того, кто поймает достаточно живности, чтобы поддержать силы. Частенько там и воды не найдешь. Я знаю одного местного жителя, который заблудился всего в трех сотнях ярдов от лагеря, мало того, потерял голову от страха и пошел не туда. Он проблуждал четверо суток, пока, по счастливой случайности, не набрел на тропу, которая и вывела его к дому. За все время он съел один пальмовый орех и напился всего три раза. Джунгли отнюдь не изобилуют «индейскими поселками» и вовсе не изрезаны «охотничьими тропами».
Стоит вам захватить в лес побольше припасов, выбрать для жилья место возле хорошей питьевой воды, подальше от своих соплеменников – и можете ничего не бояться. Вы будете жить в полном мире и здравии. Крупные кошки и змеи – самые респектабельные и достойные уважения соседи, и, если вам не вздумается заигрывать с крокодилом или играть в футбол осиным гнездом, никто не причинит вам ни малейшего вреда.
И наконец, джунгли могут быть просто красочным фоном. Можно ли надеяться, что я рассеял все ваши ложные представления? Если описывать джунгли как кулисы и задник в театре, то лучше всего для этого подходят верховья Коппенаме, где декорации разворачивались перед нами нескончаемой чередой, пока мы медленно, пыхтя мотором, шли к югу вверх по течению.
Представьте себе широкое пространство блестящей, прозрачной темно-коричневой воды четверть мили шириной и мили две длиной. Оно кажется озером, но если вы пойдете назад или вперед, то увидите, что строй деревьев на одном берегу выдвигается из-за другого берега, как будто открывается коробок спичек. Это не озеро, а всего-навсего один из поворотов великой реки, скрытый от соседнего изгиба противоположной излучиной берега. По одну сторону «озера» могут расти на высоком берегу обильные травы, из которых тут и там выглядывают небольшие красные обрывы, увенчанные громадными зелеными лилиями или ажурными бамбуками, кивающими над стремниной. А на другой стороне – сплошной бастион из блестящей зеленой листвы, высотой сотню футов, кое-где прорванный прорехами – черными и зияющими, словно жерла пещер. Внизу у каждой такой прорехи, похожей на разверстый зев, вы увидите ослепительно белый скелет дерева, жалобно тянущий иссохшие «пальцы» вверх из темной, как коньяк, воды.
Затем откроется залив, заросший пальмами, которые стоят на сплошном ковре из невысоких ярко-зеленых растений, похожих на капусту, – когда волна от лодки прокатывается под ними, они колышутся, вздымаясь и опадая. Дальше протянулись лентой тонкие, белоствольные деревья, склонившиеся над водой от тяжести громадных волосатых листьев кроны, усеянной дурацкими желтенькими цветочками, около которых, гудя, увиваются полчища пчел.
Подчас зеленая стена довольно далеко отступает от берега, оставляя место для громадного древесного мамонта, высоко вознесшего свою крону. Его гладкий ствол на сотню футов лишен ветвей, и там, наверху, во все стороны торчат похожие на трубы теплоцентрали громадные сучья, увешанные массой серебристых, развевающихся на ветру лишайников длиной по двадцать футов. Над водой проносятся зимородки величиной с ворону, а на кустах восседают, уставившись на вас, громадные черные птицы со змееобразными шеями. Солнечный свет щедро заливает сверху этот бесконечный карнавал неповторимого и не повторяющегося зеленого великолепия.
Мы построили свой новый дом на высоком берегу, с которого открывался точь-в-точь такой вид. Берег сплошь зарос стофутовыми деревьями, и нам пришлось свалить трех гигантов, чтобы прорубить «окно» к реке. Мы прожили пять недель в этом мире, отрезанные от всего человечества с его заботами. Днем мимо нас среди тихо дышащих на солнце зеленых обрывистых берегов струилась коричневая вода; ночью над деревьями всходила, словно хромированная, луна, бросая на воды ярко-золотое отражение. День сменял ночь, а вода все струилась – вот так, должно быть, она текла бесконечные века, задолго до нашей цивилизации. Мы жили той жизнью, для которой человек поистине предназначен, – жизнью человекообразных обезьян.
Мы познали вкус лесной жизни в первое же утро, когда были заготовлены молодые деревца для постройки домиков.
Меня разбудили яростные вопли Ричи. До меня донеслось:
– Бр-р-р-р! Придушу! – Дальше следовали куда менее пригодные для печати словесные залпы.
– Что случилось, Рик? – окликнул я его из-под противомоскитной сетки.
– Они хлеб воруй, сэр, – возопил он.
– Кто? – простонала Альма, которая в полусне поняла, что дело касается ее личной епархии.
– Обезьянки-янки, очень ужасно много, сэр!
– Обезьянки-янки? – Мы не поверили своим ушам и выскочили из постелей.
Рассветный туман окутывал лагерь, скрывая из виду реку, и висел в прорубленном среди деревьев окне, как белый занавес; на его фоне кружили и сновали тысячи стрекоз. Сквозь дымку был виден Ричи, который метался, размахивая небольшой сковородкой. Вокруг рубинового сияния кухонного очага плясало, щебеча, множество крохотных существ – ни дать ни взять эльфы. Кругом царил полный бедлам. Деревья вокруг дергались и тряслись, как марионетки, которых дергает за ниточки великан-кукольник; что-то носилось по лагерю, срывая крышу из пальмовых листьев с домика Фреда; воздух звенел от щебета и обезьяньей болтовни.
– Эй, Рик, тащи хлеб, быстро! – заорал я.
Фред вынырнул из своего дома, и мы схватили сачки. Никогда я не видел такого дурацкого и смехотворного зрелища, как это: три одетых в пижамы идиота тыкались туда-сюда в тумане, пытаясь ловить неимоверно подвижных обезьянок сачками для ловли бабочек! Ситуация была нелепейшая, и все же нам удалось изловить парочку – они забились под кровать Фреда, прижавшись друг к другу, еще одну обезьянку – в ящике на кухне, где она облизывала сыр, и еще пару – в нашем доме: одна из них зарылась в постель, вереща от ужаса, а вторая пыталась прорваться сквозь стену из пальмовых листьев. Но что бы мы ни делали, отпугнуть стаю было невозможно. Зверьки по-прежнему норовили сцапать наш хлеб, выпекавшийся на раскаленном докрасна листе железа над кухонным костром. Воришки обжигали пальцы и визжали от боли, но отступать не собирались.
Я ни разу не видел, чтобы дикие животные так себя вели, и ни за что не поверил бы своим глазам, если бы четверо свидетелей не убедили меня в том, что я не спал. Эти «обезьянки-янки», как их зовут в Суринаме, – пугливые, робкие маленькие беличьи обезьянки саймири (Saimiri sciurea). Углубляясь в леса Суринама, вы почти всегда встретите громадные стаи этих зверьков, резвящихся на деревьях, весело щебечущих, но только в том лагере на реке Коппенаме я встретил таких бесстрашных и дружелюбных зверьков. В наши владения вторглась стая голов в сто, несмотря на дымящий костер, на присутствие Андре и Ричи и на жуткий шум и грохот, который мы подняли в этом укромном местечке три дня назад.
Для начала наши вновь обретенные любимцы отчаянно нас искусали, но, когда мы угостили их столь вожделенным хлебом с некрепким чаем, они начисто позабыли о своих бедствиях и разрешили трогать себя – конечно, с осторожностью. Беличьи обезьянки питаются орехами и насекомыми, и мы стали их лучшими друзьями, потому что ловили и преподносили им тараканов и жуков. Они с жадностью поедали и освежеванные тушки летучих мышей – остатки с препараторского стола – довольно неожиданное для обезьян пристрастие.
Самое приметное в экстерьере беличьих обезьянок – голова, длинная, узкая и выступающая сзади далеко за линию шеи, что прямо связано с преимущественным развитием определенных долей мозга. Этот вид не является редкостным, но мы все равно были готовы до бесконечности сидеть и наблюдать, как они трудятся или играют, – это неисчерпаемый источник сведений о поведении животных. Обезьянки – зеленой масти, у них золотистые хвостики с черным кончиком и мордочки, которые лучше всего назвать «смышлеными». Окрас обеспечивает им идеальный камуфляж среди толстых лиан, где они проводят почти все время.
Беличьи обезьянки любят проводить время на берегах рек, где ветви деревьев, оплетенные массой лиан, зеленым каскадом ниспадают вниз, к кустарникам. Там саймири целыми днями кормятся и резвятся на солнышке, возвращаясь ночевать в лес только за два часа до заката. Заметив вас, они спускаются на нижние сучья, теснятся там, переговариваясь, и глядят на незнакомцев, склонив головки набок. Самые любопытные, конечно, малыши – матерям буквально приходится тащить их силой, когда стая отправляется восвояси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38