В природе такое множество безобидных существ, копирующих форму тела и отметины, характерные для опасных видов, что самый опытный зоолог вполне может ошибиться и принять неизвестное смертельно опасное существо за хорошо известного его подражателя. Как бы то ни было, при обращении с любой змеей необходима осторожность, потому что самая безобидная с виду змейка может вас цапнуть не хуже любого зверя. На земле змею легко изловить с помощью палки – не раздвоенной, как обычно думают, потому что в девяти случаях из десяти рогулька мешает как следует прижать змею и ей удается вывернуться, – а самым простым приемом: надо одним концом палки прижать шею змеи, под прямым углом, а на другой конец поставить ногу. Для мелких змей годятся очень длинные пинцеты, для остальных – обычные сачки. Конечно, есть такие змеи, которых уложить можно только гранатой. Но до них дело пока не дошло; передо мной была тоненькая змейка (Himantodes cenchoa) длиной всего тридцать один дюйм.
Ни пинцета, ни сачка у меня при себе не было, и положить палку поперек шеи змеи, которая болтается в воздухе, тоже невозможно. Но времени на раздумья не было, змея выползала, как скорый поезд из туннеля, и я не знал, много ли там ее осталось – хвост был скрыт кустом бромелии. Надо было действовать не мешкая.
Оставалось одно – применить методы, обычно зарезервированные для лягушек. У меня был носовой платок; я быстро накинул его на голову змеи, и вовремя – змея тут же обвилась вокруг моей кисти: в корнях оставалось не больше двух дюймов ее хвоста. Затем платок был плотно затянут вокруг ее шеи, и я сбросил добычу вниз, к ногам Каприаты, а уж он знал, что с ней делать.
В этом непривычном, неустойчиво подвешенном мирке тропического леса было полно разнообразных живых обитателей, совершенно не похожих на тех, что попадались на земле. После недолгих поисков я нашел множество исключительно красивых улиток с конусовидными острыми раковинами, прозрачными и белоснежными, украшенными лимонного цвета оторочкой. Улитки другого вида, с более массивными и тяжелыми раковинами той же формы, были расписаны зигзагообразными узорами пурпурных и коричневых тонов. Наконец я заметил далеко внизу просвечивающий через массу опавшей листвы и корней яркий огонек. Я покопался там несколько минут, стараясь отогнать образ змеи или громадного паука, преследовавший мое воображение, и добрался до источника света. Он, конечно, тут же погас, но немного погодя загорелся снова, чуть глубже и дальше. Я снова занялся раскопками. Свет погас и вновь зажегся, но на этот раз он был другого цвета и в паре с еще одним огоньком. Даже без фонаря я увидел, что свет испускают тонкие длинные жуки – они светились достаточно ярко, освещая большой участок вокруг. Изловив их, я довольно долго копался, но все же обнаружил и вторую крысу, тоже мертвую, на самом краю пальмового листа. Я стряхнул ее вниз и сам слез с пальмы не без труда и мучений.
Мы понесли добычу в лагерь; Каприата еще прихватил большую охапку бромелиевых, чтобы осмотреть на досуге. Разумеется, нам пришлось распаковывать все нужное для обработки сборов снаряжение и инструменты. Пробирки, спирт и формалин были нужны для мокриц, мелких лягушек и множества всякой мелочи, которую мы позже выловили из бромелий; предстояло сколотить клетку для муравьедов; нужен был журнал (каталог) и записная книжка, большая банка для змеи, этикетки, тушь и разные инструменты, линейки, микрометры, весы. Короче, понадобилось почти все наше имущество. Ведь животных нельзя просто поймать и «сунуть в спирт», как бы убедительно это ни звучало. Экземпляр без соответствующих данных, без этикетки, серии измерений и, самое главное, помещенный в неподходящее консервирующее вещество или в консервант, не проникающий глубоко в ткани тела, не стоит и хранить.
После обеда оказалось, что делать нам нечего. Мы вышли прогуляться и понежиться в лунном свете, преисполненные сентиментального восхищения гармонией жизни. И вот теперь, в полночь, нам предстояло еще заняться шестеркой более крупных и несметным количеством мелких экземпляров, представляющих большой интерес и, может быть, ценность для науки.
Только теперь мы получили возможность подробнее разглядеть нашу добычу. Оживший гриб, который я упрятал в свой первый чистый носовой платок, оказался «червем», в самом общем смысле слова. Это был так называемый плоский червь, из той группы, к которой относится и знакомая по счастливым школьным годам Planaria agilis – планария, та, которую мы с таким удовольствием кромсали на кусочки любой формы, какую нам подсказывало живое детское воображение, и из каждого кусочка которой вырастала целая новенькая планария. Большинство плоских червей обитает в воде, но в тропиках некоторые из них неторопливо и важно ползают в наиболее сырых местах. На этот раз мне попалась самая крупная из всех, какие я видел, хотя точный размер было крайне трудно определить, настолько изменчива была форма ее тела: только что она была длиной десять дюймов и вытянута в струнку – и вот уже превратилась в лепешку два на два дюйма. Кожа у этих страшноватых существ настолько тонкая, что сохранять их чрезвычайно трудно, слишком крепкий спирт их просто сжигает, а в слабом они могут раствориться. Эти ужасные хищники пожирают дождевых червей, личинок, насекомых и даже улиток, которых они вытягивают из раковин, обволакивая вывернутой наружу глоткой.
Лягушка (Gastrotheca fitzgeraldi), как оказалось, вовсе и не собиралась лопаться. Она была в полном здравии. Торчащая у нее на спине масса оказалась кладкой икры, помещенной в длинную и широкую сумку, открывавшуюся продольной трещиной на спине. Амфибии (класс, к которому относятся и лягушки) были переходной стадией эволюции наземных животных, или ступенью перехода животных от обитания в воде к обитанию на суше – как вам больше понравится. Рыбы без проблем размножаются в воде, откладывая икру там, где им удобно: икринке не грозит высыхание до того, как вылупится малек. Пресмыкающиеся, птицы и млекопитающие – потомки амфибий – выработали способы, охраняющие потомство на ранних стадиях развития. Рептилии и птицы помещают его в непроницаемую скорлупу, млекопитающие вынашивают внутри своего тела, пока оно не готово появиться на свет. У амфибий в этом отношении нет единообразия. Большинство саламандр, тритонов, лягушек и других представителей этого класса возвращаются для размножения в воду; но для некоторых видов это порой столь затруднительно, что они изобретают самые невероятные способы пестовать свои икринки. Одни лягушки слепляют вместе листки и устраивают искусственный бассейн; другие для той же цели строят пирамидки из выделенной пены; а третьи, как наша лягушечка, засовывают икру в сумки и как можно чаще купают ее, как в ванне, в чашечках бализё. Эти мелкие – всего двадцать три миллиметра в длину – лягушечки отлично приспособились к жизни в листве трав и кустарников.
Быть может, самое интересное добавление к нашему скромному улову мы извлекли из бромелий. Мы поместили их на белую простыню и отрывали листок за листком, чтобы удобнее было ловить мокриц, снующих на длинных ножках с неслыханной для этих существ скоростью. Каждое растение таило в себе маленький зверинец, поражающий своим разнообразием. Кроме мокриц мы набрали множество мелких, толстых угольно-черных скорпионов, несколько мелких планарий, темно-коричневых, с парой ярко-золотых полосок вдоль спинки, розовую пиявку, четыре вида мелких улиток, с десяток разных видов пауков, из которых ни один нам ранее не попадался, хотя мы заглядывали во все щели в течение трех недель, и кучу насекомых, которых мы могли бы наловить, но по разным причинам не наловили. И наконец, там оказались три формы червей: одни – чисто-белые, другие – ярко-розовые, третьи – оранжевые, все – из группы олигохет, или дождевых червей. Как они забрались туда, наверх? Даже если они – специализированные формы, обитающие на бромелиевых, то как они ухитряются заселять новые растения в сорока футах от земли и в тридцати, если не больше, от ближайшего дерева? Эта маленькая компания сотрапезников ставит множество вопросов и проблем, интереснейших экологических загадок, для решения которых могут понадобиться долгие месяцы, но наградой будут, не сомневаюсь, ценнейшие открытия – ведь в маленьких, похожих на кочаны капусты бромелиевых сосуществуют такие разные создания.
И наконец, говоря о жуках-светляках (Pyrophorus), хотелось бы сообщить вам, что у них сзади на брюшке есть красные огоньки; боюсь, однако, что придется вас разочаровать. На самом деле на грудке у них зеленые огни, которые могут тускнеть или вовсе угасать, а также светить в полную силу; единственный светящийся орган на нижней стороне тела – густого золотисто-янтарного цвета, не может светить вполсилы, загорается только перед взлетом и во время приземления и лишь изредка – в полете.
Я всегда утверждал и буду утверждать, что мы не способны изобрести нечто не известное природе, и до конца своих дней буду лелеять надежду, что найду жука с красными стоп-сигналами, которые действуют точно так же, как у наших автомобилей!
V. Паучьи родичи
Кусачие скорпионы и многоножки
Бромелиевые представляют собой на редкость компактный объект для исследования. Когда наткнешься на такую удачу, загораешься неудержимой страстью – только бы ничто не помешало с головой нырнуть в этот крохотный мирок, – и ужасно досадно, когда недостаток времени или иные мирские заботы ставят тебе препоны. Хотя мы собирались уезжать в тот самый день, мы все же решили еще поискать бромелий, и, как только позавтракали, именно с этой целью я оказался высоко в кроне дерева.
Ничто не напоминало таинственный и опасный мир прошлой ночи с ордами муравьев, сотнями колючек и пауками в засаде – золотое утро занималось под нежным пастельно-блеклым небом. Лес был пронизан тем прохладным, освежающим сиянием, какое льется с неба сразу после восхода, колибри сновали повсюду, трепеща крылышками. Одна парочка была так увлечена своими играми, что пролетела между мной и Альмой, когда мы стояли на полянке, и одна из птиц даже задела крылом мою щеку – очень больно, как крохотным хлыстом. Даже когда колибри никуда не спешит, она летит, словно пуля; когда же они вьются в брачном танце, парой, опасность увеличивается не вдвое, а куда больше: обе птички взволнованы и носятся сломя голову. Поневоле вздрогнешь, представив себе, что одна из них врежется в тебя в таком экстазе: клювики у них острые, как копья.
Интересно было бы измерить скорость их полета. Я не представляю себе, как это сделать, – хотя кто-то, кажется, ухитрился измерить скорость полета некоей мухи в горах Мексики и сообщил, что она достигает 800 миль в час (почти 1500 км/час)! По сравнению с мухами наши авиаторы и металлурги кажутся довольно отсталыми – они признаются, что не сумеют построить аппарат, который достиг бы такой скорости полета – разве что в стратосфере.
Может быть, мексиканское насекомое и не носится со скоростью восьмисот миль в час, но некоторые другие мухи (Chrysops, например) передвигаются с пугающей скоростью. Удивительную эффективность их движения нельзя объяснить ни малыми размерами, ни уменьшением сопротивления воздуха. Тут многое зависит от материала, из которого они созданы. Живые существа не делаются из металла – материала с ограниченными возможностями. Если сравнить металлы с органическими веществами, из которых состоят ткани животных, с точки зрения преобладающих свойств, как положительных, так и отрицательных: ломкости, способности держать форму или эластичности и т. д. и т. п., то последние безоговорочно выигрывают. Вспомнив, сколько экспериментов было посвящено изучению свойств металлов и сколько они породили новых «пород» с совершенно непредвиденными свойствами, не стоит ли задуматься, как бы создать новые материалы из синтетических веществ животного мира? Попробуйте представить себе подъемную силу самолета с крыльями из хитина – того материала, из которого состоят крылья и «панцири» жуков; к тому же он сможет противостоять любой вибрации. Вспомните, что жук может врезаться в каменную стену на скорости шестьдесят миль в час, и ему хоть бы что, а ведь его хитиновый панцирь толщиной всего сотые доли дюйма. Не исключено, что хитиновый самолет сможет летать со скоростью мухи, даже не дожидаясь, пока двигатели внутреннего сгорания заменят чем-нибудь полегче. Шутки ради прибавлю, что осветительные и нагревательные приборы на этих фантастических летательных аппаратах можно было бы скопировать с «приборов» жуков, которых мы нашли на вершине пальмы, а кусочек красного стекла исправит маленький недосмотр Природы!
Эти мысли посетили меня в то прекрасное утро, когда я находился в кроне пальмы на горе Арипо. Сверху в лесу можно увидеть много такого, чего с земли не заметишь. Когда глядишь на растения сверху, видишь их цветы в особом ракурсе. Вы можете увидеть нечто подобное, не забираясь в тропики, – большинство этих цветов, выполненных из меди, хромированной стали и стекла, красуются в кафе, барах и ресторанах современного Парижа в виде абажуров и светильников.
Найдя несколько бромелий, я сбросил их вниз и залюбовался цветами. Я стоял на большом суку и держался правой рукой за сук поменьше, который тянулся параллельно ему примерно на уровне моего лица. Потом сделал шаг вперед и одновременно переместил руку. Мой мизинец попал в аккуратную круглую дырочку, и в ту же секунду меня обожгла острая боль, словно в палец вонзился раскаленный скальпель; боль пронизала всю руку, плечо и правую сторону шеи и отдалась в голове, как будто меня лягнула лошадь. У меня сразу все поплыло перед глазами – может быть, от неожиданности, и я оперся на сук, за который держался. На нем я разглядел дыру, в которой вовсе не притаился, а стоял во весь рост черный скорпион, похожий на тех, которых мы вытряхнули из бромелий, только покрупнее. Я поспешно спустился на землю и побежал в лагерь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38