– Но вам – придется, мне нужно бы начертить это на вас.
– О, вы будете странствовать! – Безумное веселье послышалось в его голосе. – Я отвезу вас во всевозможные новые места.
Ее нога, лежавшая на его колене, задрожала.
– Сяо Чу – Смиряющая Власть Малого. «Мягкий ветер и созидающее небо, когда облака собираются. Мягкость должна смирять решительность». – И он начертил еще один знак наслаждения на ее горячей коже.
Энн не хотелось, чтобы он останавливался.
– Тхай – небо и земля соединяются в гармонии, создавая мир. А теперь, чтобы разделить это с вами…
Кончик его языка, слизывая следы бренди, коснулся Двойственности Созидающих Небес, и с губ ее сорвался вздох, похожий на благословение. Он поцеловал руну для Странника. Губы его задержались на Смиряющей Власти Малого, потом двинулись выше, слизнули Покой, и вот темные волосы уже рядом c краем ее юбки.
По всему телу Энн бежали мурашки. Она плавилась в его руках, как воск.
– Хотите большего? – спросил он.
Она кивнула, не в силах говорить. Его глаза – непроницаемая ночь. Он поднял ее на руки и понес на кушетку.
Кушетка пылала ярким шелком. Джек думал только о своем возбуждении – о желании этой английской молодой женщины, которая не знала ничего, кроме «да». Его жены!
Он посмотрел на ее пылающие щеки. Она легка как пушинка, ее голова лежит на его плече, ноги свесились. Она зарылась лицом в его воротник и вздохнула. Ужасная боль замкнулась вокруг его сердца, словно оно готово разбиться. Может быть, и он будет разбит, как нефритовый конь Райдера, но сначала он даст ей этот серьезный урок. Даже если ему придется употребить всю свою выучку, чтобы сохранить под контролем хрупкие границы своей души.
Он усадил ее на кушетку. Буйство шелка пылало чувственными цветами. Энн горела, как бумажный фонарик в тихую ночь. Его собственные чувства начали исчезать, словно их поглощали ощущения, толпящиеся в его голове. Огонь потрескивал, но шум становился все слабее, превращаясь в далекое эхо. Дым, вино и лаванда смешались в один запах, который рассеялся в небытии. Все его существо сосредоточилось в копье желания.
«Странник должен всегда угождать другим. Чужак в чужой стране, забывший, что он странник, обретет только слезы».
Он расшнуровал ее корсет. Медленно-медленно ее прекрасное белое тело появилось из своего панциря, и она осталась в одной лишь тонкой сорочке. Шелк льнул к ней. Белый дракон пылал огнем на ее голых руках. Золотые птицы трепетали под ее ногами, затянутыми в чулки.
– Второе бедро ревнует, – сказал он, – ему хотелось бы иметь собственные письмена.
– Да, – сказала она, закрывая глаза рукой. – Да, Джек.
Он подошел к столу, взял свой бокал, заглянул на мгновение в бронзовый напиток, словно он был огнем свечи, которая ищет свое горячее колеблющееся отражение. «Странник находит покой, только погрузившись в себя.
Если я колебался, то лишь потому, что сказал себе, что воздержание будет для вас лучше».
Неужели она не поняла, что он лгал? Он сдерживался не ради нее. Как могло то, что происходит между ними, причинить ей вред? Нет, он сдерживался из-за собственной трусливой слабости, потому что, если он станет ласкать ее со всем своим умением, страстью и знаниями, он не знает, что произойдет с ним самим.
Да, он хочет рискнуть, но только потому, что должен. Он даже рискнет дать ей ребенка, хотя это означает, что он никогда не увидит своего первенца – мысль, сводившая его с ума. Но он должен ей то, о чем она просит, и он охвачен вожделением, пылом и безумием. Она не оставила ему никакого выхода.
Он подошел к кушетке и улыбнулся:
– А теперь распределим вот эти.
И начал чертить китайские иероглифы на внутренней части ее левого бедра. При этом ему приходилось старательно удерживать себя на грани между самоконтролем и самопотерей. Кожа ее под его языком была горячей, сама она дрожала, как струна. Соски натянули ткань сорочки. Двойственность. Осторожность. Покой. Инь и ян, вечно кружащиеся в космическом танце.
Обеими руками Джек поднял ее юбки вверх и провел пальцем по мягкому пуху, скрывавшему ее сокровенное место. Улыбнулся – пылающее пламя мужского рвения, опустил голову, чтобы попробовать ее. Она напряглась на мгновение, а потом открылась его ищущему языку.
Он целовал ее, наслаждался, давая и получая бесконечное волнение. Она стонала, стискивала его волосы, сжимала руками шелк кушетки, корчилась. Затопленное напряженностью наслаждения, его тело отвечало в лад.
– О, – задыхалась она.
Его ум воспламенился. Самая суть его стремилась к ее наслаждению, пока наконец она не дернулась судорожно под его губами, закричав, точно женщина, раненная в самое сердце. Он тоже достиг высшей точки, не менее яркого экстаза в точке освобождения – теперь он мог этого достигать снова и снова, если ему того хотелось.
Энн медленно открыла глаза. Влага блестела на ее пылающих щеках. Ее зрачки были расширены, как отражения ночи.
– Ах, – сказала она, краснея, как шиповник. Она покусала губу и хихикнула. Забавное, расслабленное, блаженное хихиканье. – Это, конечно, очень порочно?
– Вы так думаете?
Розовый цвет шиповника превратился в красный цвет лихниса.
– Я это знаю. Неудивительно, что общество сговорилось удерживать леди от таких знаний.
– Неудивительно?
Кончик ее носа опустился. Она была хороша, настолько же желанна, насколько охвачена желанием, и, вероятно, опасна для странника, как сирены. Как Одиссей, он подумал, что может не вынести пронзительной красоты их песни. Хотя, конечно, она не поет, а только улыбается – улыбается, как кошка при виде сливок.
– Потому что после этого, – с серьезным видом сказала Энн, – какая женщина не захочет повторения?
– Значит, вы прощаете мне греховные привычки, леди Джонатан? Вы разрешите мне показать вам еще нечто более порочное?
Она свернулась на покрытой шелком кушетке и посмотрела на него из-под сонных век.
– Разве может быть еще больше?
– Преимущество быть женщиной в том, что всегда есть нечто большее.
– А для мужчин – нет?
Этого он не мог ей объяснить. Не потому что чувствовал стыдливость или сдержанность, но потому что не знал, как выразить это на том языке, который она могла бы понять. От жаркого наслаждения все в нем еще горело.
– Почему бы нам не выяснить это? – ответил он вопросом на вопрос.
– Да, – согласилась она, улыбаясь припухшими губами. – Да, прошу вас.
Глава 17
Вещь за вещью с поцелуями и ласками они сняли с себя одежду. Откинувшись на спинку кушетки, Энн смотрела, как Джек отшвырнул последний предмет. Отраженное пламя играло на его мышцах, задерживалось на четких очертаниях плеча и спины, на красивом изгибе ягодиц и бедра. Когда он повернулся, теплый свет ласково омыл его великолепный ствол.
Вся эта сила и красота будет принадлежать ей.
Джек вернулся к кушетке и наклонился, как будто хотел поцеловать. Но вместо этого поднял ее на руки, и Энн вскрикнула. А он сел и усадил ее к себе на колени.
– Мы уже занимались так любовью и раньше, – сказал он. – Безумно, в коттедже и у фонтана. Безумно, потому что мы не думали о том, чего хотим. Теперь все будет по-другому. Теперь я хочу показать вам, что любовные ласки могут быть наполнены смыслом. Не торопливым, не слепым стремлением к завершению, но полным всевозможных оттенков чувства. Согласны ли вы и на этот риск тоже?
Энн обняла мужа за плечи, наслаждаясь его мощью.
– А почему это рискованно?
– Потому что на каждой стадии вы будете совершать значительное преступление не только по отношению к наслаждению, но и к исповеданию плоти.
– Вы хотите сказать, что я не могу просто закрыть глаза, лечь на спину и выполнить свой долг перед Англией?
Он тоже улыбнулся:
– О, и это тоже! Разумеется.
Энн уже была готова принять его. Но он медлил и ласкал ее. Как-бы небрежно играя с каждым соском, он довел ее до почти удушающего восторга, но потом снова отпустил. Когда Энн показалось, что она, наверное, не выдержит большего наслаждения, когда она уже жаждала освобождения, он усадил ее на себя верхом.
Она почувствовала, как он проскользнул в нее. Волны восторга распространились по ее животу, как солнечный восход.
Ей хотелось двигаться. Конечно, она должна двигаться, трудиться ради большего наслаждения, но его сонный взгляд удерживал ее, словно просил подождать.
– Сидите спокойно, расслабьтесь и просто чувствуйте меня, – сказал он.
Энн опустила голову ему на плечо. – Я ощущаю, это прекрасно.
– Я ласкаю вас изнутри.
И она закрыла глаза, сидя неподвижно. Его руки лежали на ее талии. Чувствует ли она то, о чем он сказал?
– Я не знаю, не знаю.
– Не важно, дышите, как я показал вам тогда. Пусть ваша сосредоточенность проникнет глубже и глубже. Пусть ваши внутренние мышцы расслабятся. Просто чувствуйте меня.
Она дышала глубоко, легко и открыто. Она сидела совершенно неподвижно и сосредоточенно.
– Вы становитесь во мне еще больше, – прошептала она. – Мне кажется, вы как будто… целуете меня. Это прекрасно, Джек. Прекрасно!
Ее голова полна солнечного света, жаркого и желтого. Ее сокровенные места дрожат от ощущений таких острых, что на глаза навернулись слезы. Когда Энн сосредоточилась, то ощутила, что его спокойные ласки вызывают волны наслаждения, разливающегося по всему телу.
– А теперь посмотрим, можете ли вы следовать за мной вашими внутренними мускулами.
И ее тело словно поняло, что нужно делать, она сумела обхватить его, ритмично сжать и сотворить еще более глубокое наслаждение, когда оба они погрузились в сладострастный водоворот.
Он погрузил обе руки в ее волосы и поднял ее лицо так, чтобы смотреть ей прямо в глаза, в то время как они слились в этом молчаливом, полном тайных мелких содроганий блаженстве. Его улыбка стала надменной. Его глаза сверкали, хотя в глубинах отражались странные намеки на сочувствие. Тигр, преследуемый духом лесного божества, признающий эту власть и добровольно охваченный ею.
Ее веки отяжелели, словно она захмелела. Она превратилась в сплошной жаркий расплавленный тигель интимного наслаждения. Все ее существо сосредоточилось на необычайном соитии с именно этим человеком. Она ощущала все больше и больше, все до мельчайших подробностей. Энн все еще смотрела ему в глаза, погрузившись в этот темный взгляд, когда насыщение вырвалось за пределы точки возвращения. Его лицо исчезло, погрузившись в солнечный свет и мрак. В ушах у нее звенят ее же крики. Ее открытый рот ощущает влагу и соль – горько-сладкий восторг слез.
– Тише, тише, – сказал кто-то, поддерживая руками ее обмякшее тело. – Тише, любимая.
Его губы целуют ее щеки и веки, легко прикасаются к коже, ставшей вдруг чувствительной, как кончик языка. Она плывет по морю ощущений, понимая все разом – он все еще находится в ней: крепкие мускулы его бедер, шелк ласкает ее ноги, его руки давят на ее спину, ее груди упираются в его грудь, его запах наполняет ей ноздри. И еще Энн воспринимает треск огня, мелкие трещинки на панелях, темный сад за окном, деревья и травы, которые сбегают по своей собственной живой воле прямо к морю.
Наслаждение, одно бесконечное наслаждение.
Она прижалась к нему и заплакала всерьез.
– Тише, – сказал он. – Все хорошо. Все хорошо.
– О да, – сказала она, задыхаясь от плача, – более чем хорошо. Великолепно.
Он откинул влажные волосы с ее лба.
– Сама не знаю, почему я плачу! Понятия не имею… я все еще жду, когда мой рассудок вернется в мое тело.
Джек погладил ее, чтобы успокоить.
– У нас вся ночь впереди.
Вся ночь! А потом он уедет, если не этим утром, так на следующее. Он уедет и никогда не вернутся – разве только, быть может, в гробу…
И словно окунувшись в холодную воду, Энн поняла, в чем состоял риск. Пережить вдвоем нечто столь глубокое – это значит создать нерушимые узы. Джек вторгся не только в ее тело, но и в душу. И может быть – может быть, она сделала то же самое с ним?
Она слизнула соль, все еще оставшуюся в уголках рта, и поняла теперь, почему плакала. Она не знала, о чем просит, когда уговаривала его, когда просила показать ей, насколько порочными могут быть любовные ласки. Но Джек-то это знал. Он знал – и все-таки рискнул?
Энн посмотрела ему в глаза, решив не говорить ничего о своем открытии, решив не утяжелять его бремени. Теперь, когда они зашли так далеко, ей хотелось отдать ему все. Он – ее муж. Что бы они ни сделали, это не может быть дурно. И если они связаны, значит, связаны. Если он мог пойти на риск, значит, может и она. «Когда нет пути назад, нужно идти вперед…»
– Теперь моя очередь, – сказала она.
– Ваша очередь?
– Моя очередь доставить вам такое же наслаждение. Он рассмеялся:
– Вы уже доставили.
– Я хочу прикоснуться к вам. Он закрыл глаза.
– Господи! Вы прикасались ко мне.
– Нет, руками и губами. Я хочу доставить вам удовольствие.
– Я уже получил такое удовольствие, какого еще никогда не испытывал.
– Но ведь есть и большее, да?
– Большее есть всегда, – сказал он. – Теперь у нас, вероятно, будет ребенок?
То была медленная, томная ласка, закутанная в шелк. Джек давал, потом давал больше. Он хотел дать ей весь мир. Она сияла в блаженстве, его жена. Энн была бархатная, горячая и атласно гладкая, его жена. Она ни в чем не отказывала, дарила все, пока он вел ее в долгом танце восторга, пока наконец он не дал своему семени излиться в ее глубину. Дитя, которого он, вероятно, никогда не увидит.
Потом Энн уснула, закутанная в золотистых птиц и дыхание драконов. Джек оторвался от кушетки и, голый, подошел к огню. Горячий пепел зашевелился под кочергой. Он подкинул дров. Огонь сначала рассердился, а потом вспыхнул и согрел его обнаженную кожу.
Он опустил голову на руки и подавил надвигающийся ожог слез.
– Что такое?
Он поднял голову. Прикрываясь шелком, Энн спустила ноги на пол. Легкость и блаженство, которые он дал ей, разгладили ей лоб, умиротворили ее губы, но теперь она хмурилась.
– Джек! В чем дело?
Он криво улыбнулся. Сообщить, что он любит ее, а потом уехать – это невозможно. Поворачиваясь и направляясь к ней, он постарался излучать только спокойную уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43