Старик после нескольких передумываний, но ни с кем не советуясь, собственным соображением выбрал место для переселения своей семьи и стал строить новый дом довольно далеко от Лавиния, в лесистой и холмистой местности, на берегу р. Альбунея (впоследствии названной Тибром).
Этот человек был веселого, доброго нрава, строго исполнявший все предписания несложного культа стихийной религии япигов и обычаи житейского обихода, но при этом сильно любивший своих сыновей, внучат, брата и всю родню, которая у него была очень многочисленна.
Он был уже стар возрастом, поэтому и говорили, что ему «пора в землю», но никто еще не осмеливался напомнить ему неизбежный подвиг, потому что уважаемый дикарь ничуть не одряхлел ни телом, ни духом, являясь взорам ближних, как сильный крепыш-здоровяк, среднего роста, широкоплечий, с крупною, круглою головой, покрытой густыми, курчавыми, седыми волосами, с едва приметными зачатками лысины над выпуклым лбом почти без морщин, носившим отпечаток самородного ума, с выразительными, веселыми, черными глазами, ласково смотревшими на ближних, когда этот старый глава рода в добрые минуты придумывал, что бы такое ему еще сделать хорошее и для себя и для них к общей пользе.
Несколько лет протрудился старик с сыновьями и внуками, складывая из огромных камней новый дом больших размеров, смазывая промежутки глиной без извести, которой эти аборигены Италии тогда еще не употребляли.
Постройка мастерилась циклопическая – такая прочная, которую, предполагали, ни волна при разливе реки не смоет, ни огонь не истребит, а враги разорять поленятся – так крепко сложены стены, в которых каждый камень другим держится и сам следующему упор дает, чтоб не сходил с места.
Все эти годы семья жила на берегах Альбунея в вырытых землянках.
Наконец постройка завершена тяжелою, плотною крышей из бревен, земли и камней; на три выходных двери навешены створы; для окон прилажены ставни; внутри утрамбована земля пола, поставлены скамьи, столы и др. незатейливая мебель, и дом затворили – туда уже никто больше не смел входить до дня новоселья.
Но старик продолжал посещать новое здание, оставаясь там целые дни.
Многих родичей это удивляло, и они подглядели, что дед копается в яме, которую вырыл внутри дома, не имевшего разделения на комнаты, так как дикари держались своеобразных примитивных понятий о семейной жизни и не стыдились многого, что немыслимо среди более развитого общества.
Дом разделялся только врытыми стоймя, толстыми столбами, подпиравшими балки, на которых держалась крыша.
Родичи напрашивались помогать старику, но он никому не позволил войти в дом.
Сыновья его догадались, что он мастерит нечто «тайное», «священное», и осторожно решились заговорить с ним об этом, не дерзая переступать заповедный порог нового дома, а лишь всовывая головы в дверь.
– Поведай нам, батюшка, что такое ты решил устроить тут около печки?
– А вы сами-то не догадываетесь? – отозвался крепыш, продолжая работать.
– Перед печкой очаг... а яма в нем зачем же?
– Эх, сыновья!.. глупыми вас не считают, бороды ваши до пояса выросли и седеть начали, а без моих указаний не знаете, что такое я смастерил здесь.
– Растолкуй, пожалуйста!..
– Ведь дом-то новый; ему надобен «хозяин»; это я «хозяину» строю пещерку, помещу его у вас под самой печкой, чтоб ему было тепло да сухо, – чтоб «он», ваш «Добрый Лар», не гнил.
Сыновья знали, что в каждом доме свой Лар есть.
Этим таинственным охранителем считался человек, непременно живым замурованный под очагом нового дома, причем варварский обряд посвящения в «домовые» выполнялся обыкновенно над каким-нибудь беззащитным индивидом семьи Это совершали почти все дикие народы. Следы таких обычаев видны даже у евреев в эпоху царей, при широком развитии культуры. При закладке стен восстановляемого Иерихона поместили в фундамент двух живых мальчиков. В наши дни это практикуется кое-где у дикарей Африки и Океании, а почетное умерщвление стариков – у чукчей Сибири.

.
Это было до того обычно, что слышавшие ничуть не содрогнулись, а спокойно спросили:
– А у тебя кто из нас намечен в Лары?
Старик ласково улыбнулся, отвечая:
– Дорогие мои, я сам для вас туда засяду.
– Ты?!..
– Чему же вы дивитесь, сыновья?.. это мой дом, я и буду его Ларом.
– Батюшка, дорогой наш, милый!.. как ты домовит!..
– Как ты заботлив о нашем благе!..
– Как ты любишь нас!..
Старик глубоко вздохнул и поманил сыновей к себе, разрешая проникнуть через заповедный порог.
– Я делаю, сыновья, то, что сделать я должен. Я пожил на свете очень счастливо и долго. Довольно с меня!.. пора мне в землю; уж и так, я догадался, дивятся, что я не иду туда. Желаю и моему потомству такого же благополучия, какое я имел в жизни, желаю и такого спокойствия духа перед кончиной, какое у меня теперь. Если я останусь с вами, смерть скоро смежит мои очи; поэтому я хочу, чтоб она пришла ко мне в пользу для вас. Кто лучше моей тени станет охранять новый дом, который сложили мои собственные руки? кто заботливее меня будет глядеть из могилы на живущих тут потомков, которых я сам произвел на свет? кто ласковее меня встретит и примет души умирающих, когда вы все один за другим станете переходить в мир теней?!..
– Как ты любишь нас!..
– Как ты заботишься о нас!..
– Никто, никто лучше тебя, батюшка, не может стать нашим Ларом. Мы все исполним над тобою, как ты прикажешь.

ГЛАВА III
Первый обитатель

Одобрив решение старика, сыновья принялись рассуждать о подробностях этого.
– Яма-то зачем же, батюшка? так будет нам неудобно стряпать, а Лару нужна только пещерка, его коробка из камней в земле.
– Глупыш!.. а как же вы меня без ямы-то в эту коробку засадите? для того и яма; после, когда вы со мною справитесь, все кончите, зарыть ее надо.
Сын оглядел коренастую фигуру старого здоровяка и наклонился под очаг с великим сомнением, соображая предстоящее ему дело на глазомер.
– Для тебя тесна эта коробка, батюшка; мы тогда на тебя много холстины навьючим.
– Навьючивайте! чем теснее сидит Лар в каменной коробке, тем лучше – кости свои по разным углам не разбросает, весь навсегда цельным останется, – связывать Лара нельзя ведь, сыновья; поэтому пусть он держится в целости самою коробкой. Мне там будет не тесно, а как следует. Это вот ямка для ног, чтобы спустить их с сиденья; сюда Лар будет вами посажен, чтобы лицом был к Востоку, а тут на камень вы перед Ларом поставите горящий факел; жертвенное, что я сам себе приготовлю, поместите мне на колени.
– А ты бы влез, сел, попробовал, примерился!..
– Ни, сын!.. раньше времени этого нельзя; да я и так знаю, что все будет ладно; я себя поясом мерил.
– Когда же угодно тебе, батюшка, переселиться сюда с нами?
– Дом совсем готов, готово и твое помещение.
– Торопиться я не хочу, сыновья, но и откладывать это не к чему. Мы уж очень давно живем в лесу; боялся я, что умру, не достроив дом, и вы меня в землянке нашей похороните. Вот сноха родит; взгляну на нового внука, имя ему дам, благословлю... да и с виноградом еще вы не управились... надо, чтоб ваши бабы для меня платье новое на смерть хорошо вышили всякими узорами и строчками. Я всегда рядиться любил; хочу и Ларом у вас сидеть по-праздничному. Когда со всем этим управимся, тогда уже... тогда и попирую я с вами в последний разок... как можно веселее, кончу жизнь, чтоб и в землю-то сойти веселым. Ко дню будущего новолуния, полагаю, все вы мне изготовите. Назначу я тогда день, созову родных, устрою пир. Следите тогда за мною, глядите на меня и запомните все, как у нас будет это. Я вам подам на себе пример, как надо сходить в землю – с веселым духом, охотно – чтоб новым хозяевам в доме весело и легко жилось, Лар должен сесть весело.
– Все исполним, батюшка, что прикажешь нам к этому дню.
– Живите, как я жил, а когда наступит время, ваши сыновья станут клониться к старости, а вы совсем состаритесь, тоже сядьте Ларами дома заживо, охотно и добровольно, без понуждения от родных. Вас трое, сыновья; поэтому я сделал в этом доме три двери. Старший пусть сядет Ларом вот здесь под главный ход, против очага; эта дверь ведет к лесу; Лар будет охранять охотников; второй поместится пусть вон там, под боковую дверь; она ведет в поля и горные пастбища; ее Лар назначается для пастухов и пахарей; ты, третий сын, будешь Ларом рыболовов и огородников; садись под ход, ведущий к реке и ее берегу, где мы посеяли репу и все другое.
Если вы любите ваших сыновей, как я вас люблю, и желаете им всего хорошего, как я вам желаю, то поступите, как я поступлю: садитесь в Лары, как я, при полных силах, гораздо раньше того времени, когда станете хиреть, дряхлеть, сделаетесь сыновьям в тягость, как лишнее бремя, и они примутся уговаривать вас уйти из семьи.
Сыновья молчали на эту речь старого дикаря; ни один из них не осмелился произнести возражений из того сорта, что «старик не надоест им или их сыновьям», – во времена япигов это было невозможно, как и никакая неискренность, никакая критика или хоть тень несочувствия тому, что свято, как обычай племени.
Семья деятельно занялась приготовлениями к пиру для новоселья; оповестили всю родню об этом и о решении их главы сойти в землю, стать Ларом жилища.
Родня одобрила желание старика, как похвальное дело, по понятиям этих дикарей, и приветствовала его заранее присланными разными дарами, нужными в новом хозяйстве его семьи; переселенцы благодарили, но ничего из подаренного не внесли в новый дом: после устроения пещерки он был заперт; первою утварью туда должно было внести утварь жертвенную, а первым обитателем ввести и поселить Лара; он должен был своею рукою отпереть все входы и перешагнуть все пороги прежде других. Так решено веселым стариком сообща с его сыновьями, так одобрено и его братом с другими старшими родичами.
В назначенный день с самой утренней зари япиги сошлись на берега Альбунея к переселенцам праздновать их новоселье.
Яства и напитки дикарей были незатейливы, изготовляемые лишь в натуральном виде без приправ. На пиру не подавалось ничего такого, чего каждый из участников не имел бы у себя на трапезе в будни. Мрачные орды итальянских аборигенов не только не старались удивлять своих ближних кулинарными новостями, но никто и не стал бы есть ничего нового, если бы это подали им. Всего неизвестного они опасались, не проявляя склонности изведать его.
Пир новоселья переселенцев состоял не из лакомств, а из совместной беседы; главная сущность заключалась в ласковых словах, любезностях, выражаемых другу другу, особенно старику, решившему умереть в этот день не попросту, а для блага семьи, которой он стал теперь не нужен живой, но может пригодиться в качестве ее Лара.
В средине лужайки врыт большой горшок из глины. В нем сделали священную смесь жертвенных веществ для помазывания нового дома и Лара его.
Сам старик, его брат, сыновья, как старшины рода, прежде всего нацедили в горшок своей крови из порезанных ими рук. Потом туда прибавили крови заколотых животных, влили молока, вина, масла.
Каждый из старшин отпил этой смеси из общего ковша с пожеланиями, чтобы в них была общая душа, чтобы они жили в дружбе между собою и впредь, как жили до этого, в старом доме.
Богов у япигов еще не было; они чествовали мертвецов, веря в вечность души, а теперь, на новоселье, чествовали друг друга – души еще живых людей.
Кончив жертвоприношение «общей дружбе», они принялись пировать, стараясь накормить своего Доброго Лара в последний раз живым как можно сытнее, наперерыв потчуя самыми лучшими кусками мяса и медом, напоили его вином до того, что этот здоровяк крепко уснул в полуденное время на мягкой овчине.
Его не трогали, не будили, предоставив все дальнейшие действия его усмотрению.
Старый дед сладко выспался и несколько времени лежал, потягиваясь, взялся было за кружку с вином, чтобы снова пировать, но, вспомнив, что его кормили «на смерть», отдернул руку, говоря:
– Больше нельзя; кончено мое пированье, детушки!.. ничего, ничего больше нельзя. Я должен проголодаться, чтоб охотнее съесть «пищи мертвых».
Он приподнялся на подостланной овчине и сел, оглядывая пирующих.
– Не смейте выть! – прикрикнул он на женщин, начавших было петь причитанье, – не мешайте слушать мою прощальную беседу.
– Ты бы отложил твое новоселье хоть до завтра! – возразила жена одного из сыновей.
– Плохо будет мужчинам нашего племени, если они станут думать бабьим умом! – с усмешкой отозвался старик, снова обращаясь к пирующим, – дорогие мои, прощайте!.. начнем наше расставанье!.. я не хочу откладывать моего входа; хочу войти Ларом в мой дом на новоселье, пока не закручинился; хочу войти веселый духом. Тяжко мне будет; знаю это, но думать о смерти раньше времени не хочу, не надо, да и не долго будет тяжко-то... скоро успокоюсь. Чем охотнее идет жертва к жертвеннику, чем больше пьет и ест освященного корма, какой ей дают перед смертью, – тем благоприятнее становится она. Следуйте свято по стопам отцов ваших, исполняйте неуклонно заветы старины, как бы тяжко это не казалось!.. этот выстроенный мною дом да будет и вам всем могильником!.. когда кому придет надлежащее время и общий совет старейших одобрит, принимайте кончину пред очагом этого дома, сходите в землю в нем, под мою охрану, пока не отделятся новые семьи по многолюдству, как роятся пчелы от одного улья в другой.
Все мужчины, принадлежавшие к семье старика, обещали исполнить его завет. Женщины не участвовали в этом обряде прощанья, и приказ не имел для них значения по той причине, что умерших или убитых женщин вывозили без всякой обрядности и уважения вдаль от поселков, куда-нибудь в лесную трущобу и зарывали там без надгробных памятников.
Зарывание живой жены с мертвым мужем, весьма распространенное у дикарей северной Европы, в Италии у япигов не практиковалось.
Уважение к «матроне» или к «весталке» тогда еще совершенно не было известно. Женщина япигов уподоблялась рабочему скоту, как бесправная самка, терпимая в доме, пока нужна, и убиваемая, как корова или овца, без снисхождения, по простому решению хозяев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22