– Не орошу алтаря Цинтии кровью пьяных буянов! – воскликнул Нессо в ответ на новую задорную брань.
От взмаха его каменной секиры молодой, пылкий Рулль моментально лишился головы; перебросив ее за волосы в толпу старшин, Нессо крикнул диким голосом:
– Обагряю беззаконников кровью разбойника; приношу его в жертву вам самим.
С такими же возгласами отрубленые головы Аскания и Перенниса полетели к старшинам вслед за головою Рулла.
Оставшиеся в живых 8 борцов, испугавшись страшной силы Нессо, удесятеренной его отчаянием, снова столпились в кучу, но собаки стали еще хуже рвать их за ноги, а свирепый жрец, уже усталый, с трудом переводящий сиплое дыхание, весь обрызганный кровью, но забывший всякую мысль об опасности и спасении, потому что не имел надежды, кинулся на них, точно каменная лавина с горы, ломающая все на пути, готовый сокрушить в дребезги один не только эту кучку, но и всю сотню отборных дикарей Лациума.
Борьба со служителем кровожадной Цинтии оказалась далеко не столь легкою, как полагали задорные буяны, единственно ввиду того, что их 12 человек.
Они все устали гораздо раньше старца, на которого напали; искусанные его собаками, они поминутно спотыкались и падали, а Нессо бил и бил их, поднимая и опуская свою смертоносную секиру без промаха, точно легкий цеп с тремя шариками (tribulum).
С минуты на минуту все сильнее разгораясь яростью, всесокрушающий старик стал гоняться по поляне за тремя последними юношами, которые уж не дразнили его, а оглашали лес воплями отчаяния и стыда от разрушения обманчивой надежды.
Старшины начали совещаться шепотом, что им предпринять, если жрец одолеет всех до последнего из 12-ти выставленных против него борцов? Некоторые видели в его силе сверхъестественную помощь от богини, которой он служил, и советовали оставить Нессо в покое, если он выйдет победителем из столь неравной борьбы.
Когда один из трех оставшихся упал с разрубленной головой, случившийся пустяк дал борьбе неожиданный конец: ремень, которым был перетянут, как поясом, жреческий покров вокруг стана Нессо, развязался. При этом дыры, прорезанные в верхней части этого мешка из дерюги для глаз, переместились таким образом, что старику стало очень плохо видно сквозь них, а ноги его не могли справиться с распустившимся подолом ткани, которая начала волочиться по земле спереди и сзади.
Разрубив голову одному из двух последних противников, Нессо запутался ногами, наступив на свое покрывало в густой траве, поскользнулся и стремглав упал с кручи.
Счастливцем, избежавшим смертоносного удара секиры яростного жреца, оказался юный и красивый пастух Эгерий.
Едва окончилась борьба, Амулий тотчас подошел к нему, наложил на его плечо свою руку и заговорил:
– Вот кто любимец богини Цинтии; вот кто избранник ее, сохраненный для алтаря. Облеките его немедленно в принесенные одежды его нового сана; да будет он отныне не пастух, а почтенный жрец в здешней священной дубраве!..
Юный пастух молчал на речь альбанского царя и заметно дрожал от охватившего его волнения, которое не могло быть радостным по обстоятельствам его жизни, при каких ему досталась в удел столь почетная должность в племени Лациума, но присутствующими эта дрожь юноши была сочтена именно радостью от внезапности возвышения из пастухов в жрецы.
На самом деле Эгерию не могло хотеться и сильно не хотелось идти в жрецы Цинтии.
Он был рамниец; он привык поклоняться Янусу на холме Яникул, богиня Цинтия, чтимая альбанцами, была Эгерию чужда.
При не особенно крепком сложении он видел для себя в сане неморенского жреца альбанцев безусловно скорую, верную смерть от первого противника, какой его вызовет в ночь праздника Цинтии.
Жизнь аскета казалась Эгерию непрерывною пыткой смертельной скуки, вереницею бесконечно длинных дней уныния в одиночестве, потому что этот молодой пастух по характеру был весельчак и нежно любил избранную им пастушку Перенну.
Давши клятву пьяный, Эгерий сделавшись трезвым, не мог взять слов своих обратно, – не мог отказаться от борьбы с Нессо и принятия его должности; старшины убили бы его, как непокорного, при первом возражении; оттого он молчал, скрывая начавшиеся страдания.
Мунаций подошел к нему, снял с него пастушьи овчины, составлявшие скудное одеяние дикаря, и бросил их в озеро, как вещи, которые обрекаемый на служение жертвеннику больше не должен надевать, а вместо них надел льняное платье вроде длинной, безрукавной сорочки, какие носили жрецы, цари и др. уважаемые люди в Лациуме.
За неимением налицо трупа старика, считаемого побежденным, Мунаций помазал голову Эгерия кровью последнего из убитых юношей, натянул на негр толстый дерюжный мешок с прорезанными для глаз и рук отверстиями, опоясал его ремнем из кожи жертвенной скотины, нахлобучил ему на самые брови венок из свежей дубовой листвы, вложил в его правую руку новую каменную секиру, несколько раз обвел его вокруг жертвенника, заставляя ударять секирой по лежавшим там дровам с приговариванием разных символических фраз, наконец поставил его с лицевой стороны алтаря и громко возгласил:
– Радуйтесь, латины!.. я посвятил вам жреца. Вот, Эгерий перед вами; приступите вместе с ним к алтарю могучей Цинтии; лейте молоко, кладите собак, ягнят и козлят.
– Собак!.. собак!.. – закричали старшины, – убьем в жертву Цинтии всех собак старого Нессо, как убили его самого!..
– Эгерий заведет себе новых, а эти не знают его, искусают, заедят.

ГЛАВА XXI
Насильственное посвящение

На поляне началась новая борьба, забавная пьяным, но показавшаяся трудною и опасною для трезвых.
Изловить четвероногих друзей старого Нессо было далеко не легким делом, и лишь после долгой охоты за ними молодым латинам удалось схватить и связать двух небольших псов, которых они с торжеством принесли из леса, где гонялись за разбежавшейся сворой, и уложили на дрова алтаря.
Старшины между тем кричали установленные возгласы привета новому жрецу, махая дубовыми ветками.
– Эгерий!.. Эгерий!.. будь здоров!..
– Будь невредим от всякой опасности!..
– Усердствуй о нас пред алтарем богини!..
– Возноси молитвы о благоденствии Лациума...
Потом они запели подходящие случаю сказанья о богах, каких в Лациуме еще было мало, но уже начали слагать в виде песен и гимнов нечто, подобное мифологии – ее зачатки.
Сверх уложенных собак Мунаций поместил связанного оленя, приведенного из Альбы, козу и овцу.
По его подсказываниям новый жрец зарубил всех этих животных секирой, проговорил, запинаясь на каждом слове, молитвы и зажег дрова.
Старшины молились, поднимая взоры и воздевая руки по прямому направлению, в глубь леса, где, по их верованиям, незримо обитала Цинтия, покровительница охоты и стад.
С зарею все ушли за Амулием пировать в Альбу, оставив юного жреца одного в пустынных дебрях леса.
Эгерий сел на камень у двери хижины и глубоко задумался, горюя о перемене своей доли.
Ему было очень жарко, душно в жреческом мешке, не имевшем отверстий для носа и рта, но снять его он боялся, а Мунаций ничего ему не сказал о правилах ношения этой символической части одежды почетного сана, столь неожиданно возложенной на него.
Эгерий был так юн, что усы едва начали опушать его губы, но сильное чувство первой любви, тем не менее, влекло его ласкать подругу жизни, чуть не ставшую его женою.
Эгерий весело пировал, справляя тризну Проки на берегу Альбунея, близ могильного острова; он высоко подпрыгивал, громко хлопал в ладоши, пел и неумолчно болтал, как скворец, в хороводах молодежи, куда пришли и женщины.
Эта царская тризна, мрачная и торжественная у старшин на могильнике, среди не допущенного туда простого народа вышла приятным гульбищем.
Эгерий, как все его сверстники, плясал под дребезжанье воловьих струн плохой пастушьей лиры и отрывистые переливы всяких дудок, сиринг и окарин из раковин, обнимая Перенну с обещанием скоро «умыкать» ее себе в жены. Амулий и Мунаций, похоронив Проку, явились с острова на этот берег Альбунея, внезапно начали выбирать юношей, годных для борьбы со старым Нессо, требуя от них клятву биться насмерть со знаменитым на весь Лациум силачом, и не отказываться от занятия его должности, в случае победы, тому из них, кто его убьет.
От вина и пляски в голове Эгерия происходил такой хаос, что этот молодой пастух совершенно бессознательно согласился дать все клятвы, каких от него потребовали альбанцы, торжествуя и ликуя, отправился в лесные дебри к Неморенскому озеру, в течение всего времени пути поддерживая в себе смелость духа обильным угощением, на которое только что воцарившийся Амулий не скупился.
В его существе, как обыкновенно бывает у таких диких, неразвитых молодых людей, преобладала идея возможности делать теперь то, чего прежде он и во сне не дерзал предположить: он может безнаказанно обругать почтенного старика, может его избить, если удастся, даже до смерти, может завладеть его домом, перевернуть все его хозяйство кверху дном, выкинуть пожитки, изломать, изорвать.
Во время борьбы со стариком хмель юноши прошел и он начал с каждой минутой яснее соображать обстоятельства своего положения, когда уже было поздно уклоняться от пути, на который он попал.
Прощай, Перенна!.. Эгерий не только не может ее умыкать, но даже больше не увидит, потому что в Неморенскую заповедную дебрь женщины не ходят.
В такие годы возраста, когда жизнь только что начинает улыбаться человеку, Эгерий разом, внезапно оторван от всех ее радостей, обречен влачить скучное существование аскета, развлекаясь одною охотой и рыбною ловлей посредством удочки, да и то лишь вблизи хижины, потому что во всякое время дня и ночи туда кто-либо может прийти молиться: за отлучку из места служения жреца безусловно убьют, как нерадивого, убьют и в том случае, если увидят его снявшим покров своего сана вне хижины.
Жрец Латиара, Мунаций, распорядитель вообще всех духовных дел племени, верховный начальник других жрецов, был очень строг в наблюдении за обрядностью.
Что делать Эгерию, если из любопытства латины придут к нему молиться сейчас, лишь только узнают от старшин, кто посвящен алтарю Цинтии вместо Нессо? Эгерий не запомнил ни одной формулы, ни одной молитвы, какие Мунаций заставлял его произносить при разрубании голов жертвенных животных; он путается и спотыкается в непривычной ему, длинной одежде; ему ничего не сказали о том, чем он имеет право питаться и чего ему уже нельзя больше есть, как посвященному, отлученному от мира; лечь спать на постель, оставшуюся после Нессо, Эгерий сознавал себя положительно не в силах от боязни увидеть привидение... и, к своему полному ужасу в этот самый момент горького раздумья Эгерий увидел его – увидел то, что поставило все его волосы дыбом.
При бледном сумраке начинающегося утра туман росы курился над озером, сгущаясь в совершенно непроглядную мглу: из этой мглы выделилась массивная фигура, покрытая жреческим мешком с дубовыми листьями на голове; могучая рука подняла наотмашь каменную секиру; громовой голос раздался, исходя из-под дерюги наподобие рева трубы-букцины, наполняя ужасом юное сердце Эгерия.
Сильно ушибленный при падении с кручи, Нессо долго лежал на прибрежной почве в глубоком обмороке, но потом сознание возвратилось к нему; он приподнялся, сел на песке и дико, удивленно озирался кругом, недоумевая, жив ли он и каким образом не попал в пучину.
Когда память вступила в свои права и повторила перед ним все случившееся, Нессо отдался бешеной ярости, затрясся всем телом, мгновенно забыл о тяжких ушибах, вскочил, поднял упавшую с ним вместе секиру и, грозя ею, разразился потоком ругательств на Амулия, Мунация и некоторых других старшин, подбивших молодежь совершить беззаконие.
– Нет, я еще не погиб, не умер! – закричал он вне себя, – я жить хочу, жить для мести!..
Карабкаясь по круче с ловкостью дикой кошки, Нессо полез наверх и предстал устрашенным взорам Эгерия, крича громовым голосом:
– Я жив. Ты не жрец богини Цинтии, пока не разрубишь моего черепа. Поставленный в жрецы по приказу беззаконника, нечестивец, борись со мною за право служить алтарю, который принадлежит мне до последнего дыхания жизни!..
Эгерий упал пред яростным фанатиком на колена; срывая с себя жреческий мешок, но не в силах отделаться от этой непривычной ему дерюги, путаясь в ней руками и ногами, передвинув глазные отверстия и оттого ничего не видя пред собою.

ГЛАВА XXII
Царь племени рамнов

Молодая луна, безучастно глядевшаяся в зеркало гладкой озерной поверхности, слабо светила на путь Нумитора, рассекавшего эту гладь плохим, торопливо сделанным веслом, когда он переплывал пучину, сидя верхом на толстом бревне срубленного им дерева, неловко толкая вперед это импровизированное судно дикаря, оттого что неустрашимый царь был больше пастух, нежели рыболов, хоть и жил на берегах Альбунея, – плавать по воде, и в особенности устраивать способы передвижения по ней, – различные плоты, челноки и весла, – он не умел.
Дикари Лациума имели уже тогда быков и ослов для своих переездов, но о коне только знали понаслышке, перевозя на животных лишь тяжелую кладь, а сами предпочитали ходить пешком, привычные к этому от своего замкнутого образа жизни в одном и том же небольшом районе местностей, где не имелось очень далеких пунктов.
Дикая лошадь, обитавшая тогда во множестве по другим странам Европы, в Италии не водилась, потому что не любит, гор; не было для нее там роскошных пастбищ в песчаных, каменистых прибрежных долинах, удовлетворяющих своею скудною травою лишь козлов и баранов, а прирученною ее туда еще не ввели.
Латины перевозили тяжести на ослах и волах по ровным местам, а на горы ездить им было незачем, – поселков там еще не устроено, – туда карабкались только пастухи с козами да смелые охотники.
Дальше в горах жили дикари иных племен, между прочим и марсы, к которым шел Нумитор, свернув в небольшой крюк, к Неморенскому озеру, чтобы сообщить Нессо о некоторых, интересных для него подробностях погребения его друга, царя Проки, решив, однако, скрыть от этого фанатика свой смелый поступок разрытия могилы, чего тот, он знал, не одобрит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22