– Гады проклятые! – чуть не заплакал братишка, выслушав меня. – Ну я с ними разделаюсь!
– Не стоит связываться, Султан, – сказал я, боясь скандала.
– А что?! – закричал Султан. – Тебя будут бить, а я – стоять в стороне?!
Судьба тёти Русской
Поверите ли, сейчас мне очень-очень хорошо. Я готов пуститься в пляс, прыгать и орать. Эх, была бы мама жива, она расцеловала бы меня в щёки: «Мой умненький!» Я радуюсь потому, что в жизни ещё не получал пятёрку по родному языку. В кишлаке совсем некогда было заниматься уроками: всё время отнимало хозяйство. А здесь тебе ни голодной, требовательно мычащей коровы, ни двора, который надо подмести, ни джугары, ни кукурузы, которую следует вылущить и выставить сушиться, – только учись, брат, и учись – вот тебе весь сказ!
Скажу вам, любитель змей Самовар оказался неплохим парнем. Он был похож на моего кишлачного друга Махмудхана: добрый, отзывчивый. К тому же отличник. Уроки мы готовим вместе. Самовар знает, если хотите, больше самих учителей. Карабай, мой сосед по койке, такой же умница. Голова его полна знаний. Мы с ним тоже сдружились. И в школе сидим рядышком, и ночью, если вдруг понадобится, во двор вместе выходим.
– Послушай, Многодетный, – говорит он, отрываясь от книжки.
– Чего тебе?
– Подтянешься по всем предметам – я тебя научу играть на горне. Рот у тебя большой, шея толстая – отличный будешь горнист!..
– Что за горн ещё?
– Это та штука, на чём я играю.
– В нашем кишлаке её карнаем называют.
– Нет, это не карнай, а горн. Понял? – Понял.
– Научить тебя играть?
– Научить, – говорю я.
Проходит минут пять, в бок меня толкает Самовар, что сидит справа и, наморщив лоб, решает задачку.
– Многодетный!
– Чего тебе?
– Куда поедешь на каникулы?
– Не знаю.
– Если хочешь, можем махнуть ко мне.
– Что мы там будем делать?
– У нас есть огромное озеро, будем змей ловить.
– Я их боюсь.
– Не бойся. Змея никогда первой не нападает.
– Ладно, там посмотрим.
Короче говоря, с помощью этих двух друзей я сегодня получил пятёрку по родному языку. Эх, была бы сейчас здесь мамочка моя родная или отец!.. Ну ничего, как-никак у меня есть тётя Русская, можно с ней поделиться радостью. Получить суюнчи. Она сама обещала мне премию, если получу пятёрку. Я лечу бегом, оставив далеко позади себя Карабая с Самоваром. На улице уже темно, но на душе у меня так светло, будто в ней зажгли сорокалинейную лампу! Я так грохнул калиткой, что одноглазый вахтёр вскочил от испуга и заорал на меня. Но я уже подбегал к домику Марии Павловны! Увы, на двери висел замок. Подоспели Карабай с Самоваром.
– Нету?
– Может, она в столовой, – с надеждой сказал Карабай. – Твоих малышей тоже не видать.
За суюнчи я решил зайти к Марии Павловне после ужина.
– Послушай, Многодетный, – положил руку мне на плечо Самовар, – можно у тебя спросить?
– Спрашивай.
– Честно ответишь?
– Честно.
– Кем вам приходится Мария Павловна?
– Никем.
– А ребята говорят, что она приходится вам родной тётей.
– Неправда!
– Тогда ты мне вот что скажи, Многодетный: почему Мария Павловна так любит вас? Всем новеньким новую одежду дают через три месяца, а вы получили в тот же день, как поступили. И подушки у вас новенькие, и одеяла, и матрацы… Можно ещё один вопрос?
– Можно.
– Разве не правда, что Мария Павловна записала на свою фамилию твою сестрёнку Рабию и братца-стихотворца Амана?
– Неправда!
– Но ведь все так говорят.
– Ну и что, что говорят? Всё равно неправда. Просто тётя Русская любит моих младшеньких. Когда она была у нас, взяла их на колени и заплакала. Ещё пообещала дедушке Парпи, что будет нам как родная мать, пока отец не вернётся с войны… Вместо этих пустых вопросов, Самоварджан, ты вот что объясни. Ты хорошо знаешь Марию Павловну?
– А то нет?
– Скажи мне напрямик, кто она по национальности: русская, татарка или узбечка?
– А ты не знаешь? – удивился Самовар.
– В том-то и дело, что не знаю.
По словам Самоварджана, тётя Русская и сама воспитывалась в детдоме. То ли в двадцатом, то ли в двадцать пятом – Самовар и сам не помнил точно – басмачи вырезали её родителей.
– Было тогда Марии Павловне четыре годика, – продолжал Самоварджан. – Один командир-узбек удочерил её, привёз к себе. Но однажды на кишлак налетели басмачи, сунули жену красного командира в мешок, перекинули через седло и ускакали. Командир со своим отрядом кинулся в погоню, но сам попал в засаду и погиб. Добрые люди пожалели малолеток, отвезли родного сына командира и Марию Павловну в сиротский дом в Коканде. Здесь были узбекские мальчики и девочки. Постепенно Мария Павловна превратилась в узбечку. Потом, понимаешь, когда они с сыном того красного командира выросли, они поженились и приехали в этот район учителями.
– А где её муж?
– Погиб на фронте.
– Можно я задам ещё один вопрос?
– Конечно, можно.
– Скажи, а почему тётю Русскую вы прозвали Марайимом-богатырём?
– Что делать, ничего лучшего не могли придумать.
– А она не обижается?
– А чего ей обижаться, ведь у нас все с прозвищами. Учительницу родного языка зовут Значит так, воспитательницу нашу – Ойумереть, главную повариху – Касатик, тебя – Многодетным, меня – Самоваром… Ты видал, как Мария Павловна дрова колет?
– Нет.
– А как мешками зерно таскает?
– Нет.
– А как несла с рынка барашка на плечах?
– Нет.
– Значит, ты ничего в жизни не видал, Многодетный. Однажды мы сказали Марии Павловне, как её прозвали – она так хохотала, что из глаз полились слёзы. Потом говорит: «Ладно, если вам нравится так меня называть, пожалуйста, называйте, я не обижаюсь, но если вы будете плохо учиться и плохо вести себя, тогда пеняйте на себя».
Короче говоря, в этот памятный день, когда я получил свою первую пятёрку по родному языку, мы с Самоваром и Карабаем говорили только о Марии Павловне: и во время ужина, и после ужина, когда девочки устроили танцы, а мы наблюдали за ними со стороны. Обычно молчаливый, Карабай тоже не закрывал рта. Он, например, рассказал, что, получив на мужа «чёрное письмо», Мария Павловна чуть не умерла. Полдня лежала без сознания. Детдомовцы испугались, начали так выть, словно Марию Павловну уже выносили хоронить. От криков этих и привала в себя, видать, тётя Русская. Она обняла всех, кого могла, выдавила из себя улыбку: «Не плачьте, дети мои, успокойтесь, ничего не случилось. У меня всё прошло».
В некотором царстве, некотором государстве…
Когда кончились вечерние игры во дворе, Самовар, Карабай и я опять пошли к Марии Павловне. Нам всё ещё хотелось сообщить ей о моём успехе, получить что-нибудь вкусненькое за приятную весть. В домике директора горела лампа. Сразу войти мы не решились. Подкрались к окну, заглянули внутрь.
На кровати лежит Рабия, прижимая к груди куклу с блестящим лбом. Верхом на деревянном коне сидит Аман. Он схватился за блестящую спинку кровати, подпрыгивает на месте, точно несётся вскачь. Мария Павловна расчёсывает волосы громадным гребешком. Рабия и Аман пристают к ней с просьбой рассказать сказку.
– Уснёте, если расскажу?
– Уснём, – пообещали дети.
– В некотором царстве, в некотором государстве, в городе Коканде, – начала рассказывать Мария Павловна, – жил-был воробей…
– Воробей, воробей, кого хочешь, того бей!.. – запрыгал Аман.
– Только не мешай мне, Аман, а то забуду сказку. Так вот, ковырялся однажды тот воробей в куче мусора и нашёл семя хлопка. Подхватил и полетел к дехканину. Прилетел и чирикает:
Посей семечко скорей,
Дехканин, посей.
Не посеешь – дом сожгу,
Тебя по миру пущу.
Испугался дехканин, посеял семя в землю. Вырос из него большущий куст, на дерево похожий, и на нём видимо-невидимо кураков. А вскоре и хлопок созрел, забелел на кусте. Опять прилетел воробушек, чирикает:
Собирай собирай
Поскорей мой урожай.
Не то дом твой подожгу,
Тебя по миру пущу.
Испугался дехканин, собрал урожай. Взял воробей хлопок, полетел к старухе. Прилетел, чирикает:
Чеши вату и взбивай,
Скорей пряжу мне давай.
Или я твой дом сожгу,
Тебя по миру пущу.
Подхватил воробей пряжу, полетел к мастеру. Прилетел, говорит:
Сшей мне тюбетейку,
Буду ждать недельку.
Не сошьёшь – дом подожгу,
Тебя по миру пущу.
Испугался мастер, сшил воробью тюбетейку, узорами украсил. Надел воробушек тюбетейку на голову, полетел во дворец падишаха. Прилетел в царский сад, прыгает с ветки на ветку: «У меня тюбетейка, у меня тюбетейка, а у царя нет, а у царя нет!» Разозлился падишах, велел слугам поймать птицу и обезглавить. А воробушек взлетел на самую высокую ветку – поди поймай его – и чирикает оттуда: «У меня тюбетейка есть, есть, а у царя нет, нет!» Говорят, с тех пор и порхает воробей с ветки на ветку и дразнится: «У меня есть, а у царя нет!»
Ну, теперь будете спать, дети?
Дети не ответили, потому что уже спали. Тётя Русская положила Амана рядом с Рабиёй. Тут мы и решились войти в дом.
– А мы слышали вашу сказку, – признались. – За окном стояли.
Карабай, который никогда не смотрит себе под ноги, опрокинул миску с Катыком, приготовленным Марией Павловной для мытья головы.
– Ничего, ничего, не расстраивайтесь, – поспешила тётя Русская успокоить нас, – остатков вполне хватит. Волос у меня немного. А вы, мальчики, впредь не стойте под окнами, заходите в дом без всяких, ладно?
– Ладно, – кивнули мы.
– У вас ко мне дело?
– Мы пришли за суюнчи.
– Суюнчи? – удивилась Мария Павловна.
– Да. Сегодня ваш Многодетный… простите, Ариф получил пятёрку, – пояснил Самовар.
– Пятёрку! – воскликнула тётя Русская.
– По родному языку, – добавил Карабай. Мария Павловна так обрадовалась, что крепко расцеловала нас. Мне она подарила неочиненный красный карандаш, Самовару – ластик, а Карабаю – два пера. И ещё она пообещала купить им рыболовные крючки, если они подтянут меня и по другим предметам.
Больше мы не стали задерживаться. Попрощались и ушли. Пусть директор спокойно помоет голову.
Ночные стенания сирот
Говорил я уже или нет, Зулейха наша стала в последнее время чересчур суеверной. Верит в разных чертей и дьяволов, дивов и пэри. К сожалению, она сдружилась с девочкой Дильбар, во всём похожей на неё. Вот они и взбаламутили своих подружек: «Если в полночь подойти к печной трубе и устроить плач по брату или отцу, который на фронте, то плач этот дойдет до ушей всевышнего и аллах обязательно вернёт их домой». Девчонки вначале не поверили, но потом сдались. Сами знаете, у каждого кто-нибудь да на фронте и, конечно, каждому хочется, чтоб тот быстрее вернулся. Ладно, решили девочки, попробовать-то можно. Ну и собрались в полночь, устроили стенания. И что вы думаете? То ли случайность, то ли их жалобный вой дошёл до фронтов Ленинграда, во всяком случае, когда девочка по имени Абидахон утром вышла умываться, она увидела отца в длинной шинели, растерянно озиравшегося во дворе. Через час после него появился отец Сони, девочки-татарки…
Поверите ли, после этого в нашем детдоме началось повальное увлечение стенаниями. Всё происходило, конечно, в строгой тайне, когда воспитатели засыпали. Сегодня очередь дошла и до нашей комнаты. Шермат у нас считается ночным директором. Никто перечить ему не смеет. Вот этот-то «директор» вначале ни в какую не соглашался, когда ребята хотели провести стенания, а сегодня сам велел. Да такую начал подготовку, точно мы собирались давать представление.
Дежурной в тот вечер была воспитательница Донохон-апа Ойумереть. Обычно она не торчит в детдоме, пока все уснут: даёт какое-нибудь задание или прочитает коротенькое сообщение из газеты и, пожелав спокойной ночи, спешит домой. Сегодня же поставила посреди спальни табуретку с расшатавшимися ножками, уселась, точно собиралась остаться здесь на всю ночь. Может, она слышала, что мы сегодня собираемся стенать? Или получила нагоняй от Марии Павловны за то, что рано уходит домой?
Мы молча переглядывались, не зная, как быть.
– Домашние задания сделали? – спросила Ойумереть.
– Сделали! – закричали мы хором.
– Ко мне вопросы есть?
– Вопросов нет!
– Тогда начнём занятие.
– Апа, мы сегодня очень устали, может, ляжем пораньше? – попросил Самовар.
– Нет, хоть немного ещё позанимаемся. Время раннее.
– А мы хотели завтра пораньше встать и сделать уборку.
Но Ойумереть была непреклонна.
– Сегодня будем отгадывать загадки, – заявила она. – Кто быстрее и больше всех отгадает, тот получит премию, шесть штук карандашей для рисования. Ну, начали, дети?
– Начали! – согласились мы в надежде, что чем быстрее начнём, тем быстрее кончим.
Ойумереть раскрыла толстую тетрадь, куда она, видно, ещё дома выписала загадки, и начала читать, водя пальцем по строчкам:
– З-з-з летит туда, З-з-з летит сюда. Больно кусает, Сладко угощает. Что это?
– Пчела! – первым закричал Карабай.
– Правильно, – кивнула воспитательница. – Высокий ствол, полый изнутри. Кто отгадает?
– Камыш, – сказал наш Усман.
– Верно, угадал.
Короче говоря, Ойумереть задержала нас своими загадками допоздна, и мы изрядно попотели, отгадывая их. Наконец воспитательница начала зевать и захлопнула тетрадь.
– Премия досталась Карабаю, – объявила она, вручив моему другу карандаши, и, наскоро попрощавшись, ушла.
– Многодетный, выйди проверь, все ли уснули, – приказал Шермат.
Я проверил. Не все ещё спали. В доме тёти Русской и в караулке у ворот горел свет.
– Ничего, – сказал Ислам. – Начнём пока стенать про себя.
– Всем рассесться по кроватям, – приказал Шермат. – Сядьте лицом к кибле, на колени.
– Шермат, – позвал кто-то.
– Ну чего?
– А бог русский или узбек?
– Бог-то?.. – переспросил Шермат и призадумался. – По-моему, он понимает немного и по-русски.
– А вот Васька говорит, что аллах русский. Он его и фотокарточку видел.
– Неправда! – взвился мальчик по прозвищу Газы-абзий, что спит у окна. – Бог – татарин…
Мы почти полчаса спорили, но так и не выяснили, к какой национальности принадлежит всевышний. Наконец Шермат вытянул руки вперёд и приказал:
– Пусть каждый стенает на своём языке. Поехали!
– О аллах, верни поскорее моего папочку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24