https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/Hansgrohe/
Он никого не увидел - в окно стучали знакомые, прежде чем войти в калитку, обогнуть дом и постучать со двора.
Елена Сергеевна убавила огонь и решила, что успеет открыть дверь, прежде чем каша закипит. Она быстро прошла темные сени. От каждого шага, сухого и короткого, взвизгивали половицы.
За дверью стояла Шурочка Родионова, повзрослевшая и похорошевшая за весну и остригшая косу, чтобы казаться старше.
– Вытри ноги, - сказала Елена Сергеевна, любуясь Шурочкой.
Шурочка покраснела; у нее была тонкая, персиковая кожа, Шурочка легко краснела и становилась похожей на кустодиевских барышень.
Шурочка поздоровалась, вытерла ноги, хотя на улице было сухо, и прошла на кухню за Еленой Сергеевной. Девушка была взволнована и говорила быстро, без знаков препинания:
– Такое событие Елена Сергеевна грузовик ехал по Пушкинской и провалился народу видимо-невидимо думали землетрясение и Удалов из ремконторы говорит засыпать будем и там подвал а директора музея нет уехал в область на совещание по землепроходцам и надо остановить это безобразие там могут быть ценности...
– Погоди, - сказала Елена Сергеевна. - Я вот тут Ваню кормить собралась. Садись и повтори все медленнее и логичнее.
Когда Шурочка говорила, она из молодой и красивой женщины превращалась в ученицу-отличницу, в старосту исторического кружка.
Елена Сергеевна положила кашу в тарелку и посыпала ее сахарным песком.
Ваня хотел было потребовать малинового варенья, но забыл. Он был заинтригован неожиданным визитом и быстрой речью гостьи. Он послушно сел к столу, взял ложку и смотрел в рот Шурочке. Как во сне зачерпнул ложкой кашу и замер, беззвучно шевеля губами, повторяя рассказ Шурочки слово за словом, чтобы стало понятнее.
– Значит, ехал грузовик по Пушкинской, - говорила Шурочка чуть медленнее, но все равно без знаков. - И сразу провалился задними колесами думали землетрясение все из магазина выскочили а там подвал...
– Где именно? - спросила Елена Сергеевна.
– Недалеко от угла Толстовской.
– Там когда-то проходил Адов переулок. - Елена Сергеевна прищурилась и представила себе карту города в промежутке между пятнадцатым и восемнадцатым веками.
– Правильно, - обрадовалась Шурочка. - Вы нам еще в кружке рассказывали там Адов переулок был и кузнецы работали ширина два метра и упирался в городскую стену я так и сказала Удалову из ремконторы а он говорит что квартал кончается и он обязан сдать Пушкинскую они ее три месяца асфальтировали а то премии не получат.
– Безобразие! - возмутилась Елена Сергеевна. - Ваня, не дуй в ложку... Мне его не с кем оставить.
– Так я посижу, Елена Сергеевна, - сказала Шурочка. - Без вас они засыплют, а вас даже Белосельский слушается.
– Я власти не имею, - сказала Елена Сергеевна. - Я в отставке.
– Вас весь город знает.
– Я сейчас.
Елена Сергеевна прошла в маленькую комнату и скоро вернулась. Она причесалась, заколола седые волосы в пучок на затылке. На ней было темное учительское платье с отложным, очень белым воротничком, и Шурочка снова почувствовала робость, как пять лет назад, когда она первый раз пришла в исторический кружок. Елена Сергеевна, в таком же темном платье, повела их наверх, в первый зал музея, где стоял прислоненный к стене потертый бивень мамонта, висела картина, изображающая повседневный быт людей каменного века, а на витрине под стеклом лежали в ряд черепки и наконечники стрел из неолита, найденные у реки Гусляр дореволюционными гимназистами.
– Так ты посидишь немного? - спросила Елена Сергеевна.
– Конечно, я сегодня с обеда свободна.
Елена Сергеевна спустилась с крыльца, молодо процокала каблучками по деревянной дорожке двора, прикрыла калитку и пошла по Слободской к центру, через мост над Грязнухой, что испокон веку делит город на Гусляр и Слободу.
За мостом по правую руку стоит здание детской больницы. Раньше там был дом купцов Синицыных, и в нем сохранились чудесные изразцовые печи второй половины восемнадцатого века. По левую руку - церковь Бориса и Глеба, шестнадцатый век, уникальное строение, требует реставрации. За церковью - одним фасадом на улицу, другим на реку - мужская гимназия, ныне первая средняя школа. За гимназией - широкая и всегда ветреная площадь, наполовину занятая газонами. Здесь до революции стояли гостиные ряды, но в тридцатом, когда ломали церкви, сломали заодно и их, хотя можно бы использовать ряды под колхозный рынок. Теперь здесь стоит, вглядываясь в даль, бронзовый землепроходец!
По ту сторону площади - двухэтажный музей, памятник городской архитектуры восемнадцатого века, охраняется государством.
Но Елена Сергеевна переходить площадь не стала, а у продовольственного свернула на Толстовскую.
На углу встретился провизор Савич, давнишний знакомый.
– Ты слышала, Лена, - сказал он, отдуваясь и обмахиваясь растрепанной книжкой, - грузовик провалился?
– А куда, ты полагаешь, я иду? - спросила Елена Сергеевна. - Обследовать финифтяную артель?
– Ну уж, Леночка, - сказал мягко Савич, - не надо волноваться. Если мне не изменяет память, это третий провал за последние годы?
– Четвертый, Никита, - сказала Елена Сергеевна. - Четвертый. Я пойду, а то как бы они чего не натворили.
– Разумеется. Если б не такая жара, я бы сам посмотрел. Но обеденный перерыв короток, а мое брюхо требует пищи. Я так и полагал, что тебя встречу. Тебя все в городе касается.
– Касалось. Теперь я на пенсии. Передай привет Ванде Казимировне.
– Спасибо, мы все к вам в гости собираемся...
Но последних слов Елена Сергеевна уже не слышала. Она быстро шла к Пушкинской.
Савич поправил очки и побрел дальше, размышляя, есть ли в холодильнике бутылка пива. Он представил запотевшую, темно-зеленую бутылку, шипение освобожденного напитка, зажмурился и заспешил.
На Пушкинской, не доходя до универмага, стояла толпа. Толпа казалась неподвижным, неживым телом, и только мальчишки кружились вокруг нее, влетая внутрь и снова выскакивая, как пчелы из роя.
По улице не спеша шел гусеничный экскаватор.
Вблизи толпа распалась на отдельных людей, большей частью знакомых - учеников, друзей, соседей и просто горожан, о которых ничего не знаешь, но здороваешься на улице.
Елена Сергеевна пронзила толпу и оказалась у провала. Асфальт расходился трещинами, прогибался, будто был мягким, как резиновый коврик, и обрывался овальным черным колодцем. По другую сторону колодца стоял лесовоз, - его уже вытащили из ямы. Бревна лежали на мостовой, рядком.
У провала спорили два человека. Один из них был низок ростом, агрессивен, и лицо его было скрыто под соломенной шляпой. Второй - баскетбольного роста, с нечесаной шевелюрой, в черном пиджаке, надетом прямо на голубую майку, - отступал под натиском низенького, но сопротивления не прекращал.
– Для меня это скандал и безобразие, - уверял низкий.
Елена Сергеевна сразу поняла, что это и есть директор ремконторы.
– Мы окончили асфальтирование участка, рапортовали и ожидаем заслуженной премии - не лично я, а коллектив, - а ты что мне советуешь?
Низенький сделал шаг вперед, и длинный отступил, рискуя свалиться в пропасть.
– Корнелий, ты забыл о науке, о славе родного города, - протестовал он, балансируя над провалом.
– А люди премии лишатся?.. Эй, Эрик! - Это низенький увидел экскаватор. - Давай сюда, Эрик!
– Подождите, - сказала Елена Сергеевна.
– А вы еще по какому праву? - спросил низенький, не поднимая головы. - Давай, Эрик!
– Вот что, Корнелий, - сказала тогда Елена Сергеевна, которая наконец узнала, кто же скрывается под соломенной шляпой. - Сними шляпу и подними голову.
Кто-то в толпе хихикнул. Экскаваторщик заглушил мотор и подошел поближе.
– Где тут яма, - спросил он, - которая представляет исторический интерес?
Директор ремконторы послушно снял шляпу и поднял вверх чистые голубые глаза неуспевающего ученика. Он уже все понял и сдался.
– Здравствуйте, Елена Сергеевна, - сказал он. - Я вас сразу не узнал.
– Дело не в этом, Корнелий.
– Правильно, не в этом. Но вы войдите в мое положение.
– А если бы на Красной площади такое случилось? - спросила строго Елена Сергеевна. - Ты думаешь, Удалов, что Центральный Комитет разрешил бы вызвать экскаватор и засыпать провал, не дав возможности ученым его обследовать?
– Так то Красная площадь, - сказал Удалов.
– Так его! - пришел в восторг Грубин. - Я сейчас мигом все осмотрю.
– Кстати, если не исследовать, куда ведет провал, - добавила Елена Сергеевна, - то не исключено, что завтра произойдет катастрофа в десяти метрах отсюда, вон там например.
Все испуганно посмотрели в направлении, указанном Еленой Сергеевной.
Грубин присел на корточки и постарался разглядеть, что таится в провале. Но ничего не увидел.
– Фонарь нужен, - сказал он.
– Фонарь есть.
Из толпы вышел мальчик с длинным электрическим фонарем.
– Только меня с собой возьмите, - сказал он.
– Здесь мы не шутки шутить собрались. - Грубин отобрал фонарь у мальчика. - Я пойду, а, Елена Сергеевна?
– Подождите. Нужно, чтобы туда спустился представитель музея.
– Так там нет никого. А вы отсюда будете контролировать.
Рядом с Еленой Сергеевной возник человек с фотоаппаратом.
– Я готов, - сказал он. - Я работаю в районной газете, и моя фамилия Стендаль. Миша Стендаль. Я кончал истфак.
– Так будем стоять или будем засыпать? - спросил экскаваторщик. - Простой получается.
– Идите, - согласилась с Мишей Елена Сергеевна.
– Тогда и я пойду, - сказал вдруг экскаваторщик. - Мне нужно посмотреть, куда землю сыпать. Да и физическая сила может пригодиться.
И на это Елена Сергеевна согласилась.
Удалов хотел было возразить, но потом махнул рукой. Не везет, так никогда не везет.
– Здесь неглубоко, - сказал Грубин, посветив фонариком вглубь.
Он лег на асфальт, свесил ноги в провал и съехал на животе в темноту. Ухнул и пропал.
– Давайте сюда! - прилетел через несколько секунд утробный подземный голос.
Толпа сдвинулась ближе к краям провала, и Елена Сергеевна сказала:
– Отойдите, товарищи. Сами упадете и других покалечите.
– Сказано же, - оживился Удалов, - осадите!
Экскаваторщик спрыгнул вниз и подхватил Мишу Стендаля.
– Ну, как там? - крикнул Удалов. Он опустился на колени, крепко упершись пухлыми ладошками в асфальт, и голос его прозвучал глухо, отраженный невидимыми стенами провала.
– Тут ход есть! - отозвался снизу чей-то голос.
– Там ход, - повторил кто-то в толпе.
– Ход...
И все замерли, замолчали. Даже мальчишки замолчали, охваченные близостью тайны. В людях зашевелились древние инстинкты кладоискателей, которые дремлют в каждом человеке и только в редких деятельных натурах неожиданно просыпаются и влекут к приключениям и дальним странствиям.
3
Сверху провал представлялся Милице Федоровне Бакшт чернильной кляксой. Она наблюдала за событиями из окна второго этажа. Пододвинула качалку к самому подоконнику и положила на подоконник розовую атласную подушечку, чтобы локтям было мягче. Подушечка уместилась между двумя большими цветочными горшками, украшенными бумажными фестончиками.
Очень старая сиамская кошка с разными глазами взмахнула хвостом и тяжело вспрыгнула на подоконник. Она тоже смотрела на улицу в щель между горшками.
В отличие от остальных, Милица Федоровна хорошо помнила то время, когда улица не была мощеной и звалась Елизаветинской. Тогда напротив дома Бакштов, рядом с лабазом Титовых, стоял богатый дом отца Серафима с резными наличниками и дубовыми колоннами, покрашенными под мрамор. Дом отца Серафима сгорел в шестидесятом, за год до освобождения крестьян, и отец Серафим, не согласившись в душе с суровостью провидения, горько запил.
Отлично помнила Милица Федоровна и приезд губернатора. Тот был у Бакштов с визитом, ибо обучался со вторым супругом Милицы Федоровны в пажеском корпусе. Хозяйка велела в тот вечер не жалеть свечей, и его высокопревосходительство, презрев условности, весь вечер провел у ее ног, шевеля бакенбардами, а господин Бакшт был польщен и вскоре стал предводителем уездного дворянского собрания.
Память играла в последние годы страшные шутки с Милицей Федоровной. Она отказывалась удерживать события последних лет и услужливо подсовывала образы давно усопших родственников и приятелей мужа и даже куда более давние сцены: петербургские, окутанные дымкой романтических увлечений.
В годы революции Милица Федоровна была уже очень стара, и за ней ходила компаньонка из монашек. С тех лет ей почему-то врезалось в память какое-то шествие. Перед шествием молодые люди несли черный гроб с белой надписью «Керзон». Кто такой Керзон, Милица Федоровна так и не сподобилась узнать.
И еще помнился последний визит Любезного друга. Любезный друг сильно сдал, ходил с клюкой, и борода его поседела. Задерживаться в городе он не смог и вынужден был покинуть гостеприимный дом вдовы Бакшт, не исполнив своих планов.
Появление провала на Пушкинской отвлекло Милицу Федоровну от привычных мыслей. Она даже запамятовала, что ровно в три к ней должны были прийти пионеры. Им Милица Федоровна обещала рассказать о прошлом родного города. Задумала этот визит настойчивая соседка ее, Шурочка, девица интеллигентная, однако носящая короткие юбки. Милица Федоровна обещала показать пионерам альбом, в который ее знакомые еще до революции записывали мысли и стихотворения.
Шурочку Милица Федоровна разглядела среди людей, окруживших провал. На зрение госпожа Бакшт не жаловалась: грех жаловаться в таком возрасте.
Потом Милица Федоровна задремала, но сон был короток и непрочен. Нечто необъяснимое волновало ее. Ей привиделся Любезный друг, грозивший костлявым пальцем и повторявший: «Как на духу, Милица!»
Когда Милица Федоровна вновь открыла глаза, у провала уже командовала известная ей Елена Сергеевна Кастельская, худая дама, работавшая в музее и приходившая лет десять-пятнадцать назад к Бакшт в поисках старых документов. Но Милице Федоровне не понравилась сухость и некоторая резкость музейной дамы, и той пришлось уйти ни с чем. При этом воспоминании Милица Федоровна дозволила улыбке чуть тронуть уголки ее сухих, поджатых губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Елена Сергеевна убавила огонь и решила, что успеет открыть дверь, прежде чем каша закипит. Она быстро прошла темные сени. От каждого шага, сухого и короткого, взвизгивали половицы.
За дверью стояла Шурочка Родионова, повзрослевшая и похорошевшая за весну и остригшая косу, чтобы казаться старше.
– Вытри ноги, - сказала Елена Сергеевна, любуясь Шурочкой.
Шурочка покраснела; у нее была тонкая, персиковая кожа, Шурочка легко краснела и становилась похожей на кустодиевских барышень.
Шурочка поздоровалась, вытерла ноги, хотя на улице было сухо, и прошла на кухню за Еленой Сергеевной. Девушка была взволнована и говорила быстро, без знаков препинания:
– Такое событие Елена Сергеевна грузовик ехал по Пушкинской и провалился народу видимо-невидимо думали землетрясение и Удалов из ремконторы говорит засыпать будем и там подвал а директора музея нет уехал в область на совещание по землепроходцам и надо остановить это безобразие там могут быть ценности...
– Погоди, - сказала Елена Сергеевна. - Я вот тут Ваню кормить собралась. Садись и повтори все медленнее и логичнее.
Когда Шурочка говорила, она из молодой и красивой женщины превращалась в ученицу-отличницу, в старосту исторического кружка.
Елена Сергеевна положила кашу в тарелку и посыпала ее сахарным песком.
Ваня хотел было потребовать малинового варенья, но забыл. Он был заинтригован неожиданным визитом и быстрой речью гостьи. Он послушно сел к столу, взял ложку и смотрел в рот Шурочке. Как во сне зачерпнул ложкой кашу и замер, беззвучно шевеля губами, повторяя рассказ Шурочки слово за словом, чтобы стало понятнее.
– Значит, ехал грузовик по Пушкинской, - говорила Шурочка чуть медленнее, но все равно без знаков. - И сразу провалился задними колесами думали землетрясение все из магазина выскочили а там подвал...
– Где именно? - спросила Елена Сергеевна.
– Недалеко от угла Толстовской.
– Там когда-то проходил Адов переулок. - Елена Сергеевна прищурилась и представила себе карту города в промежутке между пятнадцатым и восемнадцатым веками.
– Правильно, - обрадовалась Шурочка. - Вы нам еще в кружке рассказывали там Адов переулок был и кузнецы работали ширина два метра и упирался в городскую стену я так и сказала Удалову из ремконторы а он говорит что квартал кончается и он обязан сдать Пушкинскую они ее три месяца асфальтировали а то премии не получат.
– Безобразие! - возмутилась Елена Сергеевна. - Ваня, не дуй в ложку... Мне его не с кем оставить.
– Так я посижу, Елена Сергеевна, - сказала Шурочка. - Без вас они засыплют, а вас даже Белосельский слушается.
– Я власти не имею, - сказала Елена Сергеевна. - Я в отставке.
– Вас весь город знает.
– Я сейчас.
Елена Сергеевна прошла в маленькую комнату и скоро вернулась. Она причесалась, заколола седые волосы в пучок на затылке. На ней было темное учительское платье с отложным, очень белым воротничком, и Шурочка снова почувствовала робость, как пять лет назад, когда она первый раз пришла в исторический кружок. Елена Сергеевна, в таком же темном платье, повела их наверх, в первый зал музея, где стоял прислоненный к стене потертый бивень мамонта, висела картина, изображающая повседневный быт людей каменного века, а на витрине под стеклом лежали в ряд черепки и наконечники стрел из неолита, найденные у реки Гусляр дореволюционными гимназистами.
– Так ты посидишь немного? - спросила Елена Сергеевна.
– Конечно, я сегодня с обеда свободна.
Елена Сергеевна спустилась с крыльца, молодо процокала каблучками по деревянной дорожке двора, прикрыла калитку и пошла по Слободской к центру, через мост над Грязнухой, что испокон веку делит город на Гусляр и Слободу.
За мостом по правую руку стоит здание детской больницы. Раньше там был дом купцов Синицыных, и в нем сохранились чудесные изразцовые печи второй половины восемнадцатого века. По левую руку - церковь Бориса и Глеба, шестнадцатый век, уникальное строение, требует реставрации. За церковью - одним фасадом на улицу, другим на реку - мужская гимназия, ныне первая средняя школа. За гимназией - широкая и всегда ветреная площадь, наполовину занятая газонами. Здесь до революции стояли гостиные ряды, но в тридцатом, когда ломали церкви, сломали заодно и их, хотя можно бы использовать ряды под колхозный рынок. Теперь здесь стоит, вглядываясь в даль, бронзовый землепроходец!
По ту сторону площади - двухэтажный музей, памятник городской архитектуры восемнадцатого века, охраняется государством.
Но Елена Сергеевна переходить площадь не стала, а у продовольственного свернула на Толстовскую.
На углу встретился провизор Савич, давнишний знакомый.
– Ты слышала, Лена, - сказал он, отдуваясь и обмахиваясь растрепанной книжкой, - грузовик провалился?
– А куда, ты полагаешь, я иду? - спросила Елена Сергеевна. - Обследовать финифтяную артель?
– Ну уж, Леночка, - сказал мягко Савич, - не надо волноваться. Если мне не изменяет память, это третий провал за последние годы?
– Четвертый, Никита, - сказала Елена Сергеевна. - Четвертый. Я пойду, а то как бы они чего не натворили.
– Разумеется. Если б не такая жара, я бы сам посмотрел. Но обеденный перерыв короток, а мое брюхо требует пищи. Я так и полагал, что тебя встречу. Тебя все в городе касается.
– Касалось. Теперь я на пенсии. Передай привет Ванде Казимировне.
– Спасибо, мы все к вам в гости собираемся...
Но последних слов Елена Сергеевна уже не слышала. Она быстро шла к Пушкинской.
Савич поправил очки и побрел дальше, размышляя, есть ли в холодильнике бутылка пива. Он представил запотевшую, темно-зеленую бутылку, шипение освобожденного напитка, зажмурился и заспешил.
На Пушкинской, не доходя до универмага, стояла толпа. Толпа казалась неподвижным, неживым телом, и только мальчишки кружились вокруг нее, влетая внутрь и снова выскакивая, как пчелы из роя.
По улице не спеша шел гусеничный экскаватор.
Вблизи толпа распалась на отдельных людей, большей частью знакомых - учеников, друзей, соседей и просто горожан, о которых ничего не знаешь, но здороваешься на улице.
Елена Сергеевна пронзила толпу и оказалась у провала. Асфальт расходился трещинами, прогибался, будто был мягким, как резиновый коврик, и обрывался овальным черным колодцем. По другую сторону колодца стоял лесовоз, - его уже вытащили из ямы. Бревна лежали на мостовой, рядком.
У провала спорили два человека. Один из них был низок ростом, агрессивен, и лицо его было скрыто под соломенной шляпой. Второй - баскетбольного роста, с нечесаной шевелюрой, в черном пиджаке, надетом прямо на голубую майку, - отступал под натиском низенького, но сопротивления не прекращал.
– Для меня это скандал и безобразие, - уверял низкий.
Елена Сергеевна сразу поняла, что это и есть директор ремконторы.
– Мы окончили асфальтирование участка, рапортовали и ожидаем заслуженной премии - не лично я, а коллектив, - а ты что мне советуешь?
Низенький сделал шаг вперед, и длинный отступил, рискуя свалиться в пропасть.
– Корнелий, ты забыл о науке, о славе родного города, - протестовал он, балансируя над провалом.
– А люди премии лишатся?.. Эй, Эрик! - Это низенький увидел экскаватор. - Давай сюда, Эрик!
– Подождите, - сказала Елена Сергеевна.
– А вы еще по какому праву? - спросил низенький, не поднимая головы. - Давай, Эрик!
– Вот что, Корнелий, - сказала тогда Елена Сергеевна, которая наконец узнала, кто же скрывается под соломенной шляпой. - Сними шляпу и подними голову.
Кто-то в толпе хихикнул. Экскаваторщик заглушил мотор и подошел поближе.
– Где тут яма, - спросил он, - которая представляет исторический интерес?
Директор ремконторы послушно снял шляпу и поднял вверх чистые голубые глаза неуспевающего ученика. Он уже все понял и сдался.
– Здравствуйте, Елена Сергеевна, - сказал он. - Я вас сразу не узнал.
– Дело не в этом, Корнелий.
– Правильно, не в этом. Но вы войдите в мое положение.
– А если бы на Красной площади такое случилось? - спросила строго Елена Сергеевна. - Ты думаешь, Удалов, что Центральный Комитет разрешил бы вызвать экскаватор и засыпать провал, не дав возможности ученым его обследовать?
– Так то Красная площадь, - сказал Удалов.
– Так его! - пришел в восторг Грубин. - Я сейчас мигом все осмотрю.
– Кстати, если не исследовать, куда ведет провал, - добавила Елена Сергеевна, - то не исключено, что завтра произойдет катастрофа в десяти метрах отсюда, вон там например.
Все испуганно посмотрели в направлении, указанном Еленой Сергеевной.
Грубин присел на корточки и постарался разглядеть, что таится в провале. Но ничего не увидел.
– Фонарь нужен, - сказал он.
– Фонарь есть.
Из толпы вышел мальчик с длинным электрическим фонарем.
– Только меня с собой возьмите, - сказал он.
– Здесь мы не шутки шутить собрались. - Грубин отобрал фонарь у мальчика. - Я пойду, а, Елена Сергеевна?
– Подождите. Нужно, чтобы туда спустился представитель музея.
– Так там нет никого. А вы отсюда будете контролировать.
Рядом с Еленой Сергеевной возник человек с фотоаппаратом.
– Я готов, - сказал он. - Я работаю в районной газете, и моя фамилия Стендаль. Миша Стендаль. Я кончал истфак.
– Так будем стоять или будем засыпать? - спросил экскаваторщик. - Простой получается.
– Идите, - согласилась с Мишей Елена Сергеевна.
– Тогда и я пойду, - сказал вдруг экскаваторщик. - Мне нужно посмотреть, куда землю сыпать. Да и физическая сила может пригодиться.
И на это Елена Сергеевна согласилась.
Удалов хотел было возразить, но потом махнул рукой. Не везет, так никогда не везет.
– Здесь неглубоко, - сказал Грубин, посветив фонариком вглубь.
Он лег на асфальт, свесил ноги в провал и съехал на животе в темноту. Ухнул и пропал.
– Давайте сюда! - прилетел через несколько секунд утробный подземный голос.
Толпа сдвинулась ближе к краям провала, и Елена Сергеевна сказала:
– Отойдите, товарищи. Сами упадете и других покалечите.
– Сказано же, - оживился Удалов, - осадите!
Экскаваторщик спрыгнул вниз и подхватил Мишу Стендаля.
– Ну, как там? - крикнул Удалов. Он опустился на колени, крепко упершись пухлыми ладошками в асфальт, и голос его прозвучал глухо, отраженный невидимыми стенами провала.
– Тут ход есть! - отозвался снизу чей-то голос.
– Там ход, - повторил кто-то в толпе.
– Ход...
И все замерли, замолчали. Даже мальчишки замолчали, охваченные близостью тайны. В людях зашевелились древние инстинкты кладоискателей, которые дремлют в каждом человеке и только в редких деятельных натурах неожиданно просыпаются и влекут к приключениям и дальним странствиям.
3
Сверху провал представлялся Милице Федоровне Бакшт чернильной кляксой. Она наблюдала за событиями из окна второго этажа. Пододвинула качалку к самому подоконнику и положила на подоконник розовую атласную подушечку, чтобы локтям было мягче. Подушечка уместилась между двумя большими цветочными горшками, украшенными бумажными фестончиками.
Очень старая сиамская кошка с разными глазами взмахнула хвостом и тяжело вспрыгнула на подоконник. Она тоже смотрела на улицу в щель между горшками.
В отличие от остальных, Милица Федоровна хорошо помнила то время, когда улица не была мощеной и звалась Елизаветинской. Тогда напротив дома Бакштов, рядом с лабазом Титовых, стоял богатый дом отца Серафима с резными наличниками и дубовыми колоннами, покрашенными под мрамор. Дом отца Серафима сгорел в шестидесятом, за год до освобождения крестьян, и отец Серафим, не согласившись в душе с суровостью провидения, горько запил.
Отлично помнила Милица Федоровна и приезд губернатора. Тот был у Бакштов с визитом, ибо обучался со вторым супругом Милицы Федоровны в пажеском корпусе. Хозяйка велела в тот вечер не жалеть свечей, и его высокопревосходительство, презрев условности, весь вечер провел у ее ног, шевеля бакенбардами, а господин Бакшт был польщен и вскоре стал предводителем уездного дворянского собрания.
Память играла в последние годы страшные шутки с Милицей Федоровной. Она отказывалась удерживать события последних лет и услужливо подсовывала образы давно усопших родственников и приятелей мужа и даже куда более давние сцены: петербургские, окутанные дымкой романтических увлечений.
В годы революции Милица Федоровна была уже очень стара, и за ней ходила компаньонка из монашек. С тех лет ей почему-то врезалось в память какое-то шествие. Перед шествием молодые люди несли черный гроб с белой надписью «Керзон». Кто такой Керзон, Милица Федоровна так и не сподобилась узнать.
И еще помнился последний визит Любезного друга. Любезный друг сильно сдал, ходил с клюкой, и борода его поседела. Задерживаться в городе он не смог и вынужден был покинуть гостеприимный дом вдовы Бакшт, не исполнив своих планов.
Появление провала на Пушкинской отвлекло Милицу Федоровну от привычных мыслей. Она даже запамятовала, что ровно в три к ней должны были прийти пионеры. Им Милица Федоровна обещала рассказать о прошлом родного города. Задумала этот визит настойчивая соседка ее, Шурочка, девица интеллигентная, однако носящая короткие юбки. Милица Федоровна обещала показать пионерам альбом, в который ее знакомые еще до революции записывали мысли и стихотворения.
Шурочку Милица Федоровна разглядела среди людей, окруживших провал. На зрение госпожа Бакшт не жаловалась: грех жаловаться в таком возрасте.
Потом Милица Федоровна задремала, но сон был короток и непрочен. Нечто необъяснимое волновало ее. Ей привиделся Любезный друг, грозивший костлявым пальцем и повторявший: «Как на духу, Милица!»
Когда Милица Федоровна вновь открыла глаза, у провала уже командовала известная ей Елена Сергеевна Кастельская, худая дама, работавшая в музее и приходившая лет десять-пятнадцать назад к Бакшт в поисках старых документов. Но Милице Федоровне не понравилась сухость и некоторая резкость музейной дамы, и той пришлось уйти ни с чем. При этом воспоминании Милица Федоровна дозволила улыбке чуть тронуть уголки ее сухих, поджатых губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33