Ведь вы это имели в виду?— Да. Именно так я и полагаю, а потому и пытался его найти.— Значит, такой человек, несмотря на свой недуг, способен общаться с людьми, с такими же, как он, обездоленными, правда?— Безусловно.— Тогда для начала надо окунуться в среду его обитания. И мы это сделаем, этим займусь я.— Жан-Пьер! — воскликнула Жизель. — Что ты говоришь?— У нас сейчас нет дневных спектаклей. Только идиот станет давать «Кориолана» восемь раз в неделю. Так что днем я свободен.— И? — подняв брови, спросил Брессар.— Если верить твои комплиментам, Анри, я довольно сносный актер, у меня есть доступ ко всем костюмерным Парижа. Так что одежда — не проблема, а гримироваться я умею неплохо. Когда-то мы с мсье Оливье пришли к выводу, что грим — это бесчестное ухищрение, превращающее, по его словам, человека в хамелеона. Тем не менее, грим поможет выиграть половину битвы. Я проникну в тот мир, в котором жил Жодель, и, может быть, мне повезет. Он наверняка кому-то доверился — я в этом убежден.— Эта среда, — сказал Лэтем, — этот его «мир» — нищий и порой жестокий, мистер Виллье. Если кто-то из этих типов заподозрить, что у вас есть двадцать франков, он решится на все, чтобы заполучить их. Я ношу оружие и за последние недели выхватывал его не менее пяти раз. К тому же большая часть этих людей держит рот на замке; они не любят, когда чужаки пристают к ним с расспросами, — не просто не любят, а дают резкий отпор. Мне ничего не удалось добиться.— Но вы же не актер, мсье, и, честно говоря, ваш французский не безупречен. Уверен, вы бродили по тем улицам в вашей обычной одежде и выглядели примерно так, как сейчас, n'est-ce pas?— Ну... в общем, да.— Простите, но чисто выбритый, хорошо одетый мужчина, неважно говорящий по-французски, едва ли способен расположить к доверию собратьев Жоделя.— И не думай, Жан-Пьер! — воскликнула Жизель. — О твоем плане не может быть и речи! Даже не принимая во внимание мои чувства и мою безопасность, ты не можешь нарушить контракт с театром, подвергая себя физическому риску. Бог мой, тебе не разрешено даже кататься на лыжах, играть в поло, пилотировать самолет!— Но я и не буду этого делать. Я просто посещу несколько округов на окраинах Парижа и постараюсь ощутить их атмосферу. Это куда проще, чем ехать в Саудовскую Аравию для изучения второстепенной роли.— Merde! — воскликнул Брессар. — Это просто бред!— Мне и в голову не приходило просить вас о чем-то подобном, сэр, — сказал Лэтем. — Я пришел, надеясь, что вы располагаете какими-то сведениями, которые могли бы мне помочь. Поскольку это не так, я ничего от вас не требую. Мое правительство может найти людей, способных выполнить то, что вы задумали.— Не буду скромничать: лучше меня вы никого не найдете. Ведь вам нужен профессионал, верно, Дру Лэтем, или вы уже забыли о своем брате? Впрочем, конечно же нет. Не сомневаюсь, старший брат помогал вам, учил жизни. Должно быть, он прекрасный человек. И вы безусловно считаете себя обязанным сделать для него все, что в ваших силах.— Моя тревога за него — мое личное дело, — резко прервал его американец. — Я же, профессионал!— Я тоже, мсье. И я обязан человеку по имени Жодель не меньше, чем вы своему брату. А может, и больше. Во имя свободы он потерял жену и первенца, а потом обрек себя на существование в аду, какого мы и вообразить не можем. О да, я обязан ему — своими профессиональными и индивидуальными особенностями. Я также в долгу перед молодой актрисой, моей матерью, и перед старшим братом, чье имя я ношу. Будь жив мой брат, он многому научил бы меня. Это огромный долг, Дру Лэтем, и вы не помешаете мне хотя бы частично оплатить его. Никто мне не помешает... Пожалуйста, зайдите сюда завтра в полдень. К этому времени я буду готов. * * * Выйдя из внушительного особняка Виллье возле парка Монсо, Лэтем и Анри Брессар направились к машине.— Незачем говорить вам, что мне все это не нравится, — сказал француз.— Мне тоже, — ответил Дру. — Он, может быть, прекрасный актер, но это не его ума дело.— Не его ума? При чем тут ум? Мне просто не по душе, что Виллье решил обследовать парижское дно, где на него могут напасть, а если узнают, кто он, потребовать выкуп. Вы, кажется, хотите что-то сказать. Что же?— Не знаю, можете назвать это интуицией. Я убежден: с Жоделем что-то случилось, и это самоубийство — не просто поступок выжившего из ума старика, который решил сделать это на глазах у сына, не подозревавшего о его существовании. Это акт отчаяния: Жодель понял, что потерпел окончательное поражение.— Да, я помню слова Жан-Пьера, — ответил Брессар, садясь за руль. — Старик крикнул, что пытался что-то сделать, но не сумел.— Но что он пытался сделать? И чего не сумел? Что это было? — Возможно, он понял, что подошел к концу жизни, — сказал Анри, выезжая на улицу, — и никогда уже не разделается с врагом.— Чтобы это понять по-настоящему, он должен был найти врага и убедиться в своей беспомощности. Он знал, что его считают сумасшедшим, и ни Париж, ни Вашингтон не верят ему. Суды отказались рассматривать его заявление, собственно, вышвырнули его вон. И тогда он сам отправился на поиски своего врага, а когда нашел его... что-то случилось. Его остановили.— Если все было так, то почему его только остановили, а не убили?— Не могли. Убийство возбудило бы слишком много вопросов. А ведь и без того было ясно, что этот сумасшедший и горький пьяница долго не протянет. В случае убийства Жоделя его безумные обвинения могли бы обрести достоверность. Люди вроде меня могут начать расследование, а его враг не хочет подвергать себя такой опасности. Живой Жодель — ничто, а убитый — совсем иное дело.— Но какое же все это имеет отношение к Жан-Пьеру, мой друг?— Враги Жоделя, группа, окопавшаяся во Франции и несомненно связанная с нацистским движением в Германии, ушла в глубокое подполье, но у нее есть глаза и уши на поверхности. Если старик как-то пересекся с ними, они наверняка проследят, что последует за его самоубийством. Они будут узнавать, не расспрашивает ли кто-либо про него. Если Жодель был прав, они не могут поступить иначе... И это возвращает меня к досье БОРа, выкраденному в Вашингтоне. Оно исчезло не без причины.— Я понял ход ваших рассуждений, — сказал Брессар, — и теперь еще более не хочу участия Виллье в этом деле. Я сделаю все, чтобы остановить его, Жизель поможет. У нее сильный характер, а Жан-Пьер обожает ее.— Возможно, вы недопоняли его. Он ведь сказал, что никто его не остановит. И он не играл, Анри, а говорил серьезно.— Согласен, но вы заставляете меня решать еще одно уравнение со всеми неизвестными. Давайте поставим на этом точку и поспим, если сможем заснуть... Ваша квартира по-прежнему на рю дю-Бак?— Да, но сначала я заеду в посольство. Мне надо позвонить кое-кому в Вашингтон по безопасной линии. Наша машина отвезет меня домой.— Как вам угодно. * * * Лэтем спустился на лифте в подвальный этаж посольства и прошел по белому, освещенному неоном коридору к центру связи. Он вставил пластиковую карточку с допуском в замок, раздалось короткое резкое жужжание, и тяжелая дверь открылась. Большая прохладная комната, где специальные устройства высасывали пыль, была такая же первозданно белоснежная, как и коридор; вдоль трех стен стояло электронное оборудование, поблескивавшее металлом, а футах в шести от каждой консоли вращался стул. Но в этот поздний час был занят только один стул, ибо меньше всего сообщений поступало и отправлялось между двумя часами ночи и шестью утра по парижскому времени.— Я смотрю, у тебя тут кладбище, Бобби, — заметил Дру, обращаясь к тому, кто сидел в конце комнаты. — Держишь оборону?— Просто мне это нравится, — ответил пятидесятитрехлетний Роберт Дурбейн, старший сотрудник центра связи посольства. — Мои ребята считают меня славным малым, когда я работаю всю смену, — они ошибаются, но не говори им об этом. Видишь, над чем я тружусь? — Дурбейн приподнял страницу лондонской «Таймс» с кроссвордом.— Я назвал бы это двойной нагрузкой, помноженной на мазохизм, — сказал Лэтем, пересекая комнату и подходя к стулу справа от оператора. — Я и одной не выдержал бы — даже и не пытаюсь.— Как и другие молодые люди. Оставим это без комментариев, мистер Разведчик.— Похоже, ты хочешь меня уколоть.— А ты не подставляйся... Чем могу быть полезен?— Я хочу позвонить Соренсону по непрослушиваемой линии.— Разве он не говорил с тобой час назад?— Меня не было дома.— Ты найдешь его послание... хотя странно: судя по всему, вы с ним уже разговаривали.— Конечно, только это было почти три часа назад.— Говори по красному телефону в «клетке». — Дурбейн повернулся и указал на пристроенную к четвертой стене стеклянную будку до потолка. «Клетка», как ее здесь именовали, звуконепроницаемая и надежная, позволяла вести конфиденциальные разговоры, которые не прослушивались. Сотрудники посольства были этому рады: ведь если тебя не слышат, то и не станут из тебя ничего вытягивать. — Ты поймешь, когда включится непрослушиваемая линия, — добавил связист.— Надеюсь. — Дру знал, что услышит редкие гудки, а затем сильное шипение, характерное для этой линии.Открыв толстую стеклянную дверь «клетки», Лэтем вошел в нее. На большом столе он увидел красный телефон, блокноты, карандаши и в довершение всего — пепельницу. В углу этой уникальной кабины стоял прибор для измельчения документов; его содержимое сжигали каждые восемь часов, а иногда и чаще. Стул стоял спинкой к сотрудникам, работавшим у консолей, поэтому они не могли прочесть разговор по губам. Многим это казалось нелепостью, пока в разгар «холодной войны» в центре связи посольства не обнаружили советского «крота». Дру снял трубку. Ровно через восемьдесят, две секунды раздались гудки и шипение, затем он услышал голос Уэсли Т.Соренсона, начальника отдела консульских операций.— Где тебя черти носили? — спросил Соренсон.— После того как вы разрешили мне пригрозить раскрытием Анри Брессару, я отправился в театр, а потом позвонил ему. Он поехал со мной к Виллье, и я только что вернулся оттуда.— Значит, твои предположения были правильны?— формально — да.— Великий Боже! Значит, старик действительно оказался отцом Виллье?— Это подтвердил сам Виллье, который узнал об этом от приемных родителей.— Представляю, какой это был для него шок при сложившихся обстоятельствах!— Об этом-то мы и должны поговорить, Уэс. Этот шок возбудил в нашем актере невероятное чувство вины. Он решил, использовав свой талант, внедриться в среду Жоделя, отыскать его дружков и выяснить, не говорил ли кому-нибудь старик, где бывал последние дни, кого пытался найти и что хотел сделать.— Да ведь этого ты и желал, — прервал его Соренсон, — в случае, если твои догадки подтвердятся.— Если я прав, ничего другого не придумаешь. Но мы не собирались прибегать к услугам Виллье.— Значит, ты был прав. Поздравляю.— Мне помогли, Уэс, в частности, супруга бывшего посла.— Но нашел-то ее ты — никому другому не удалось.— Просто мой брат оказался в непредсказуемой ситуации и о нем ни слуху ни духу.— Понимаю. Так в чем сейчас проблема?— В решении, принятом Виллье. Мне не удалось его отговорить, боюсь, что это никому не удастся.— А почему ты должен его отговаривать? Вдруг он что-нибудь узнает. Зачем вмешиваться?— Потому что Жодель скорее всего встречался с теми, кто подтолкнул его к самоубийству. Каким-то образом этим людям удалось убедить его, что он — человек конченый, ибо потерял все.— Психологически это возможно. Им владела навязчивая идея, которая могла привести его только к гибели. Так что же дальше?— Эти люди, кто бы они ни были, безусловно, следят за ситуацией, сложившейся после самоубийства. Другой расклад невозможен. Если кто-то внезапно появится и начнет расспрашивать про Жоделя... его враги, если это те, о ком я думаю, не оставят ему ни одного шанса на спасение.— Ты сказал это Виллье?— Не так подробно, но дал понять, что его затея чрезвычайно опасна. А он послал меня к черту, пояснив, что обязан Жоделю куда больше, чем я Гарри. Завтра в полдень я должен прийти к нему. К этому времени он будет готов.— Скажи ему все прямо, без обиняков, — приказал Соренсон. — Если он будет стоять на своем, пусть идет.— А зачтется ли нам в актив, если он потеряет жизнь?— Трудные решения требуют большой затраты сил. Ты хочешь найти Гарри, а я — метастазы раковой опухоли, которая растет в Германии.— Мне бы хотелось осуществить и то и другое, — сказал Лэтем.— Конечно. Мне тоже. Так что если твой актер горит желанием сыграть эту роль, не останавливай его.— Я хочу, чтобы его прикрыли.— Так позаботься об этом: мертвый актер не расскажет нам о том, что узнает. Разработай тактику с Вторым бюро торое бюро — французская разведка.

— они отлично с этим справляются. Через час с небольшим я свяжусь с Клодом Моро, начальником Бюро. К этому времени он уже будет на службе. Мы вместе работали в Стамбуле. Это лучший оперативный агент французской разведки, точнее, агент международного класса. Ты получишь от него то, что нужно.— Сказать об этом Виллье?— Я из старой гвардии, Лэтем, уж не знаю, хорошо это или плохо. Так вот, если уж задумал операцию, жми на всю катушку. Виллье нужно дать также радиотелефон. Это, конечно, дополнительный риск, но тебе следует предупредить его обо всем. Пусть хорошенько все обдумает.— Я рад, что наши мнения совпадают. Спасибо вам за это.— Я вернулся с холода Вернуться с холода — уйти с оперативной работы.

, Дру, не однажды побывал в твоей шкуре. Это грязная игра, особенно если рискуешь пешками. Я никогда не забуду их криков о помощи, уж ты мне поверь. Я слышу их в ночных кошмарах.— Значит, все, что говорят про вас, — правда? Даже то, будто вы хотите, чтобы мы, оперативники, называли вас по имени?— Почти все, что мне приписывают, — сильно преувеличено, — ответил Соренсон, — но если бы тогда, на оперативной работе, я мог называть моего шефа Билл, Джордж, Стэнфорд или Кейзи, думаю, я был бы намного откровеннее. Вот этого я и хочу от вас, ребята. А «господин директор» этому мешает.— Вы правы.— Конечно. Так что поступай как нужно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14