Longsoft
Буало-Нарсежак.
Вдовцы.
Глава 1
Боб мне подмигнул. Я шел вдоль стойки бара со стаканом в руке и чувствовал себя ужасно неуклюжим и скованным, хотя за мной никто не наблюдал. Боб спокойно подтолкнул ко мне коробку, которая показалась совсем маленькой. И зашептал скороговоркой:
— Только без глупостей!
Я приготовил деньги заранее. Пять туго сложенных сотенных банкнотов. Боб взял их, развернул и как ни в чем не бывало положил в бумажник между другими купюрами. Каждое его движение внушало доверие. Я поставил стакан на стойку бара, взял коробку и сунул ее в карман плаща. Выходит, это так просто! Теперь у меня было впечатление, что я смотрю гангстерский фильм, вернее, участвую в нем: спускаюсь по лестнице, которая ведет к туалетам, запираюсь в кабинке, открываю коробку. Крупный план моего лица, поблескивающего от выступившего пота. Револьвер покоится на вате, как какая-нибудь драгоценность… Светлая рукоятка, очень короткий ствол, барабан, словно распухший от патронов. Я осторожно вынимаю револьвер из коробки. Куда его положить? В карман пиджака или брюк? Я выбираю карман брюк, чтобы в любую минуту иметь оружие под рукой. И, оставив коробку в углу туалета, снова появляюсь в баре, но уже не совсем прежним человеком, так как теперь нахожусь по другую сторону барьера.
Я взял свой стакан и медленно допил его содержимое. Боб издали подмигнул мне, как бы говоря: «Теперь можешь защищаться, парень!» Я посмотрел на его волосатые лапы, его уши, искалеченные злой любовью к боксу. Что сделал бы он на моем месте? Или любитель бегов вон за тем столиком, отмечающий лошадей в своей газете, — что сделал бы он?.. Я сунул руку в карман и осторожно сжал рукоятку. Я имел оружие, но еще не знал, в кого выстрелю. Это было почти смешно. Обязательно выстрелю, сомнений нет, и моя уверенность шла не от воли — ее истоки находились гораздо глубже.
Семь часов. Я вышел на улицу. Дождь прекратился. Я опаздывал и потому торопился. Чтобы не мешать правой ноге свободно двигаться, я поддерживал согревшийся на моем бедре револьвер. Он уже стал для меня привычным, как связка ключей или зажигалка. Я больше не размышлял. Я находился по другую сторону барьера. Проспект, блестящие автомобили, густой свет заходящего солнца, Матильда — все это далеко, в другом мире. Рыба в аквариуме плавает, смотрит попеременно то левым глазом, то правым. Она видит формы, очертания, купается в расплывчатости, растворяется в жидком сне. Она чудовищно одинока. Вот. Это хорошо.
Гараван живет в двух шагах отсюда, на авеню Мак-Магона. Он наверняка богач. Как Матильда раздобыла приглашение на этот коктейль? Тайна. Я должен явиться одновременно с ней. Но хочу застать ее врасплох. Незаметно проскользну среди гостей и понаблюдаю. Взгляда, улыбки будет достаточно, чтобы навести меня на след, поскольку он наверняка находится здесь. На месте любовника Матильды я не упустил бы случая побыть с ней рядом. Так что…
На площадке второго этажа я проверил свое моральное состояние, как другие поправляют галстук. Полное спокойствие. Почти что безразличие. Я вошел. И сразу оказался в шумной толпе, где наполненные бокалы оберегали ладонью, как зажженную свечу. Здесь царили гомон и смех, а чьи-то плечи задевали твои… Прекрасная обстановка для любовных прикосновений… С одной стороны слышу:
— Дорогой друг, вы пропустили речь Шапюи. Какая жалость! С другой:
— Гараван был бесподобен. Когда человека награждают орденом Почетного легиона, он обычно выглядит глуповато. Но только не Гараван!… Он всегда прекрасно держится и ведет себя так непринужденно… Скорее награждающий, чем награжденный…
Я медленно продвигаюсь к буфету. То здесь, то там — слепящие вспышки фотоаппаратов. На мой локоть ложится чья-то рука:
— Миркин! Это маленький Кейроль из «Депеш».
— Не похоже, что тебе весело. Я пожимаю плечами.
— Знаешь, терпеть не могу все эти коктейли… Меня затащила сюда жена. Я даже не знаком с Гараваном. Что из себя представляет этот тип?
— Президент — генеральный директор, — отвечает Кейроль и постепенно разводит руки. — Большая шишка… Только не знаю, где именно… Шерсть и хлопок или вроде того.
— Ах! Теперь понимаю, почему моя жена оказалась тут. Она работает в фирме Мериля, который специализируется на шерстяных изделиях. Матильда демонстрирует там пуловеры…
Право, я ужасно загордился! Откуда ни возьмись — эдакая тщеславная доверительность. «Матильда демонстрирует пуловеры» — сказано так, будто наши ссоры происходили не по этой причине! Глаза Кейроля рыщут по сторонам, но тем не менее он продолжает:
— А еще он сотрудничает в финансовых газетах… очень влиятельных… много путешествует… Смотри-ка, Шариер!…
Кейроль бросает меня, но зато я наконец замечаю Гаравана, прицепившего на лацкан свой орден, как хороший ученик — знак отличия за примерное поведение. Он в центре внимания гостей, которые окружили его плотным кольцом. Но среди них Матильды тоже нет. Официант протягивает мне бокал. Я позволяю толпе увлечь себя в людской водоворот, который уносит меня в малую гостиную. Невезение. Там я натыкаюсь на Пивто, у которого уже явно блуждающий взгляд и заплетающийся язык.
— А я думал, ты на звукозаписи, — говорит он мне.
— Нет. Сегодня я пас.
— А что вы записываете?
— О-о! Новый сериал. Не Бог весть какой захватывающий.
— И кого же ты изображаешь?
— Тайного агента.
— С акцентом?
— А как же!
Руки чешутся дать ему по физиономии. Я вхожу в гостиную. Быстро оглядываю присутствующих. Здесь ее тоже нет. Оборачиваюсь. Пивто удаляется с женщиной в пестрых брюках. Ужасно жарко. Может, Матильда не пришла? Может, это хитрая уловка. Потом она скажет, что прождала меня и уехала из-за головной боли. Но если Матильда не пришла, то где она? С кем?.. А что, если мне тоже смыться? Хватит с меня и Матильды, и всего остального. Если бы я только мог приказать себе раз и навсегда: больше никого не любить! Кончено. Любовь вычеркнута из жизни. Когда доктор вам говорит: «Бросайте курить», вы именно так и поступаете. От злоупотребления спиртным тоже успешно отучают. Почему же нельзя отучиться любить? И в этой гостиной, тесной от людей и наполненной их гомоном, я вдруг задумался о том, чем стала бы моя жизнь, если бы я избавился… Тем временем я пробираюсь к другой гостиной, открывающейся мне за буфетом. Она здесь. Об этом мне сообщают не глаза, а знакомая острая боль на уровне печени. Матильда — мое страдание. Она здесь, и я испытываю мучительную боль. Рядом с ней трое мужчин. Который из них? Я стараюсь не двигаться, хотя меня толкают локтями, плечами. Один из троих поднимает к окну что-то блестящее. Оказывается, фотографию. Другие смотрят и одобрительно кивают. Я изображаю улыбку и подхожу к ним.
— Добрый вечер. Все оборачиваются.
— Ах, Серж! — восклицает Матильда. — Наконец ты решился приехать! Жан-Мишель, ты не знаком с моим мужем? Жан-Мишель — тот мужчина, с фотографиями. Он представляется:
— Мериль. — И без всякого смущения пожимает мне руку.
Двое других делают то же самое, пока Матильда сообщает мне их имена: Робер Легран, Марсель Блондо. Они весьма любезны. Держатся непринужденно.
— Мериль, покажи-ка Сержу свои фотографии, — просит Матильда. — Они просто потрясающие.
Он поворачивает к свету один из квадратиков, зажав между большим и указательным пальцами. На снимке Матильда в белом пуловере, который от плеча до пояса прочерчен разноцветной полосой. Шерсть выразительно облегает грудь.
— Мы уже готовим зимнюю коллекцию, — поясняет Мериль.
— Лично я предпочитаю красный, — заявляет Блондо.
Мирель копается в квадратиках, сверкающих у него на ладони. И показывает еще один снимок. Но я почти не смотрю на фотографии, а наблюдаю за мужчинами. Один копия другого: взлохмаченные шевелюры, водолазки, золотые браслетки на запястье — своего рода богема, ироничная, со всеми запанибрата. Я им завидую и в то же время ненавижу, потому что я сам — один из них, но у них есть деньги, а у меня — нет. Легран смотрит на фото и тычет ногтем в вырез пуловера.
— А если открыть шею чуть пониже? Это даст большую свободу груди.
— По-моему, тоже, — соглашается Матильда.
— Пожалуй, — поддерживает Мериль.
Он достает из кармана фломастер, подходит к стене и несколькими быстрыми штрихами набрасывает на ней силуэт — выразительную фигуру Матильды. Легран забирает у него фломастер и вносит свои исправления, добавляя развевающийся шарф. Все трое делают шаг назад. При этом Блондо наступает мне на ногу.
— Извините, — рассеянно бормочет он.
— Надо добавить несколько штрихов яркого цвета тут и тут… — уточняет Легран.
Его рука сладострастно шастает по непристойно приоткрытой груди. Глаза Матильды блестят, как у нищенки перед роскошной витриной. Может быть, она переспала с каждым из них. Я ощупываю револьвер на дне своего кармана.
— Зайди-ка завтра пораньше, — говорит Мериль Матильде. — Посмотрим на все это в спокойной обстановке.
Со мной они совершенно не считаются. Моего мнения и не спрашивают. Матильда принадлежит им куда больше, чем мне.
— Погоди, — спохватывается Мериль. — Нет, завтра мне надо ехать за город. У меня встреча с художниками. Лучше послезавтра.
Я его исключаю. Уж мне бы никакие художники не помешали встретиться с Матильдой. Значит… Легран? Блондо? Я прекрасно знаю: это может быть любой. Когда Матильда уходит по утрам из дому, она ускользает от меня. И тогда я подозреваю всех мужчин. Всем им хочется заключить ее в свои объятия. Сколько таких, как я, кто готов идти за ней по пятам ради одного удовольствия на нее смотреть? Она создана для любви. На нее оборачиваются, отпускают шуточки. Когда я выхожу с ней вместе из дому, то в любой момент готов кому-нибудь съездить по физиономии. Но все же среди них, всех этих самцов, есть один, который отобрал ее у меня. И вполне возможно, он принадлежит к мирку, в котором вращается Матильда. Но в таком случае он сейчас находится здесь, если только Матильда не предупредила его: «Мой муж тоже придет. Не показывайся». Однако, будь я на его месте, все равно пришел бы, а следовательно…
— Мы уходим, — сказал Легран. — Прощай, цыпочка. Он чмокает Матильду в обе щеки, по-приятельски.
Блондо и Мериль делают то же самое. Они без всякого воодушевления машут мне рукой.
— Счастливо! Я поспешно беру Матильду за руку. Рука у нее свежая, мягкая, податливая.
— Где ты выкопала этих типчиков?
— Это мои приятели. Робер — из Академии искусств, Марсель — из консерватории. Жан-Мишель считает, что они далеко пойдут.
Я просто запутался во всех этих именах. Они роятся вокруг Матильды. Какие у нее обширные знакомства! Она не манекенщица и не начинающая киноактриса, но, поскольку время от времени ее фото появляются в каком-нибудь каталоге, усвоила наигранные манеры, посещает чаще, чем хотелось бы, модные бистро, где все друг с другом на «ты» и друг с дружкой спят. Она подправляет макияж.
— Будь другом, принеси мне выпить.
Я пробиваюсь через толпу. Когда я возвращаюсь, Матильда болтает с невысоким плешивым господином, который к ней прижимается. Она кокетничает с ним и заразительно смеется. Наверняка знает, что я в отчаянии, но заговаривает первая, желая меня обезоружить:
— Позвольте представить вам моего мужа… Мсье Ришмон. Холодное пожатие руки. Ришмон! Ей не откажешь в наглости!
— Что у вас для нас новенького? — с любезной снисходительностью спрашивает меня Ришмон.
— О-о! У меня больше нет времени писать… Стоит связаться с работой на радио, как себе уже не принадлежишь. Вы ведь знаете, что это такое… Репетиции…
— А жаль! Мне понравилась ваша первая книга. Вам, господин Миркин, следовало бы писать.
— Совершенно верно… — начинает было Матильда. Я бросаю на нее злобный взгляд, и она тотчас умолкает. А я продолжаю:
— Я подумываю об этом. Подумываю… Возможно, в один прекрасный день…
— Тогда желаю удачи.
Этот господин целует Матильде руку, но, пожалуй, слишком нежно. Старый болван! Едва он отходит, как Матильда взрывается:
— Послушай, Серж. Это был такой удачный момент. Я подаю его тебе на блюдечке, а ты почти что посылаешь его куда подальше.
— Хватит… Больше о нем ни слова, пожалуйста.
— Ладно… ладно… Устраивай свои дела сам. Лишь бы у тебя это получалось!
Ну вот, и на сей раз все вышло не так, как хотелось бы. Матильда идет впереди, надувшись. Мы не без труда пробираемся к вестибюлю. На ходу она бросает мне ключи от своей машины.
— Садись за руль. У меня болит голова. Однако это не мешает ей сбежать по ступенькам с живостью школьницы. На тротуаре она приостанавливается. Изящный поворот шеи и головы, как у лани на лесной опушке. Она вдыхает вечер, нежную июньскую ночь, небо, медленно гаснущее над крышами, и повисает на моей руке.
— Я устала, милый. Тебе не следовало разговаривать заносчиво с Ришмоном… Было бы так уместно ввернуть, что ты участвуешь в конкурсе на премию «Мессидор». Он бы тебя поддержал.
— Нет!
— Не нет, а да. Не знаю, как именно проходит голосование, но заметь себе — он член жюри. Он встречает тебя у Патриса…
— Кто такой Патрис?
— Ну, у Гаравана. А Гараван — это что-нибудь, да значит! Ты не умеешь себя подать.
Так и есть, ее «симка» зажата машинами. Подаю чуть вперед, затем чуть назад. Бампер упирается в чей-то бампер. Я чертыхаюсь.
— Такой великолепный случай, — бубнит свое Матильда.
— Хватит уже, наконец. Послушай меня. Я не только не хочу, чтобы мне оказывали протекцию, но даже не поставил своего имени, когда сдавал рукопись.
Мотор заглох. Я не привык к ее машине. И больше люблю свою — старую малолитражку. Я пускаю мотор на полную и в конце концов высвобождаюсь из затора. Мерзкая машина! Я призываю все свое хладнокровие, чтобы объяснить Матильде.
— Правилами конкурсов подобного рода предусмотрено, что его участники должны сопроводить бандероль с рукописью конвертом, внутри которого указаны имя и адрес автора. На самом конверте они пишут название рукописи. Я же не сообщил ни имени, ни адреса. Я ограничился тем, что напечатал одну строчку: «При необходимости автор о себе заявит».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20