Японцы не достают приборов, но с удовольствием исполняют крайне правых представителей империи, отнявших Маньчжурию. Аравийцы, чьи верблюды, видимо, предполагаются за кадром, похлопывают тучные бедра плеточками. Американцы очень выделяются и очень похожи на себя - все они наглые журналисты. "Болгарские делегаты" возглавляются большой теткой, одетой Сашей в сиреневую юбку из Витебска. Юбка принадлежала Сашиной большой тетке. Небольшие французские девушки, в том числе и менингитная, изображают секретарш. Им выданы кругленькие очки всезнаек, блокноты и ручки. На переднем плане масс - жена ирландского посла. Настоящего. За ней уже приезжал шофер, думая, что она закончила свой каприз-работу. Шоферу предложили тоже сниматься, он отказался, и по тому, как он поспешно убежал в кафе, можно предположить, что он пошел звонить в ИРА, республиканскую армию.
Все мы изображаем участников конгресса. "Тишина! Начинайте движение!" раздается первая команда в рупор, и мы начинаем слегка подергиваться. "Мотор!" - камера бесшумно движется за моей спиной, и мне не отдавили пятки только потому, что свежевы-бритый француз изображает влюбленного участника конгресса, то есть прижимает меня к себе. Главный персонаж проходит через весь зал, сквозь нас, устремив взгляд в далекое детство. Моя группа появляется в кадре сразу за ним. Возглавляемая мной, что-то якобы ищущей в сумочке. "Силя-анс!!!"* Я сразу перестаю искать и замолкаю. Как, впрочем, и все. До этого истошного вопля мы все что-то говорим, дабы создать видимость естественного поведения такого большого количества людей. "Вернитесь на исходное место!" Все возвращаются. Кого-то переставляют, кого-то вообще удаляют в самый конец зала, так что видно будет только перо шляпки. "Тишина!.. начинайте движение!" Мы опять подергиваемся, переминаемся с ноги на ногу, переговариваемся. "Мотор!" Главный персонаж идет глядя в детство... "Силя-анс!!!" Я вздрагиваю, как и женщина с польской бабушкой. "Вернитесь на исходное место!"
Гримеры и парикмахеры бездельничают. Только жене ирландского посла подкрашивают губы. Режиссер лавирует меж нами. "Начинайте движение!.. Мотор!.. Силя-анс!!!" Наконец нам объясняют, что второй раз "Молчать!" относится не к нам, а является текстом одного из актеров. Массы постепенно заканчивают возмущаться тем, что им не объяснили это раньше, и болтают уже без умолку и после первого "Силянс!"
Во время пауз массы курят, отходят от партнеров к тем, с кем болтали за завтраком, ведут себя расслабленно. Вот когда нас надо снимать! Впрочем, некоторые слишком естественны - сидят на полу, потому что туфли не всегда подходят по размеру, даже если подходят к костюму. У кого-то пропало 150 франков. Пострадавший ищет их в карманах жилета, пиджака, брюк, в карманах брюк соседа - он примерял его костюм. Больше пострадавшего суетится маленький уродливый "швейцар". Он известный статист. Снялся в нескольких десятках фильмов. Мне подсказывают: "Его всегда приглашают на съемки фильмов по романам Гюго - он изображает обитателей двора Чудес. В фильмы о концлагерях. Об Америке - он в них затюканная "шестерка" или доносчик".
Нас опять переставляют. От меховой дамы меня переводят к вегетарианцу. Режиссер просит нас быть естественными. Никто не знает, как надо себя вести в Лиге Наций в 37-м году. Вспомнив, что Саша говорил о "литовской послихе", я стараюсь припомнить историю. Это еще до того, как Европа бросила СССР и Сталину пришлось подписать с Гитлером Пакт. Литва еще не советская. Но Клайпеда скоро будет принадлежать Третьему рейху. С вегетарианцем мы изображаем прогерманских литовцев.
- Вы завтра снимаетесь? - спрашивает он меня, элегантно держа под руку.
Я не знала, что можно и завтра.
- Надо навязывать себя. Я завтра буду. Вот только бородку побрею.
Бородка у него серж-гинзбургская - трехдневное небритье. Я говорю, что, к сожалению, не могу отрастить к завтра бородку.
- Ну так вам другую шляпку дадут! - не моргнув говорит он.
Работать статистом - значит, быть пионером, то есть всегда готовым. Вот мы стоим у служебного входа на улице, и мы готовы. Мы - это я, вегетарианец, Саша и русская девушка Кира. Саша хорошо относится к соотечественникам: "Я единственный, кто дает работу своим... Мы должны создать свою мафию. Русскую. Как все..." Сделать это тут же нам не удается. Наш тесный кружок разбегается сверху кто-то бросает банку кока-колы, и она приземляется прямо в центре зародыша нашей русской мафии. О, видимо, нас приняли за членов "Памяти"! Хотя людям со скейтами вряд ли известен этот даже глагол - "помнить", - не то что организация. Помнить все-таки - думать. Люди с досками на колесиках, роллер-скейтеры, которыми кишит уже Трокадеро, заняты как раз обратным отбиванием мозгов. На мою память сразу приходит Хармс с идеей о яме негашеной извести. Поделиться ею с членами "разбитой" русской мафии мне не удается массы зовут. Массы идут на зов, то есть к автобусам.
Музей Токио в трех минутах ходьбы. Но нас группами отвозят туда на гигантских автокарах. Вот на что тратятся миллионы бюджета! Аренда автобусов, стоянки, шоферы. Их завтраки!.. Режиссер, встречающий нас, отбирает только женщин и кричит, чтобы все мы убрали с глаз долой сумки. После исчезновения 150 франков все прижимают имущество к груди и похожи на беженцев. Русская девушка Кира произносит слово "сумка" во множественном числе, массово мысля, и получается: "Куда же нам деть наши саки*?" Саша, в двух канотье сразу, советует спрятать за машины и накрыть. Это задает тон, и наша русская компания начинает изощряться в знаниях "черных" частушек. Оставаясь наготове, как пионеры.
Массы 30-х годов, мы стоим перед полукругом музея. Массы сегодняшние толкутся на тротуаре. Мы куда красивее сегодняшних. Сегодня люди, не стесняясь, ходят уродами. Самые уродливые - обычно и наглейшие. Вот один из таких лезет с листом бумаги к Депардье. Он тут - в кожаной куртке, со шлемом мотоциклиста в руке. Снимается ли он в фильме или просто интересуется работой коллег? Подписав листок представителя сегодняшних масс, он продолжает беседу с продюсером фильма. Кира рассказывает, что Депардье очень хочет сниматься с советскими. Не раз прибегал он в консульство прямо в съемочных костюмах. Работники консульства еще не перестроились и очень пугались. Это вместо того чтобы сразу упаковать его и отправить в Москву! Рядом с Депардье какой-то полулысый, толстоватый. Вегетарианец удивлен моей плохой памятью: "Вы наверняка еще в Союзе смотрели "Высокий блондин в черном ботинке". Это Ришар. Он". Может быть, но он не высокий и больше не блондин. Жизнь разбивает мифы. А вот человек, который мифы создает, - Бернар Пиво. Ведущий "Апострофа".
Я не бегу к Пиво с криком "Я автор!" Несмотря на огромную популярность русских, читают по-русски немногие. Многие, правда, уже без акцента произносят "перестройка" и даже шутят "перстрой куа?", что является вопросом покойных генеральных секретарей из анекдота: что они там перестраивают, если мы ничего не построили. Не бегу я и к Азнавуру, который тоже здесь и которого я уже знаю по "Распутину". И к Кармелю не бегу, с которым снималась в "нулевом" фильме. Это Азнавур и Кармель бегут.
Они главные персонажи, опаздывающие на кон-гресс. Мы, участники конгресса, который закончился, поэтому мы и стоим на улице, пропускаем Азнавура и Кармеля в цилиндрах, слишком огромных для их роста. Я в группе с "временными" статистами. Это те, кто составляет 50% зрителей на спектаклях, бесплатных зрителей. Друзей актеров, занятых в спектакле. Громче и дольше всех аплодирующих, поощряющих бесталанность коллег.
О том, что рабочий день закончен, в рупор не объявляют, дабы не создавать паники "кровавого воскресенья". Наступает самый страшный для ответственных за массы момент - выдача денег. Платят сразу и наличными. Так же группами, на автобусах отвозят обратно во дворец Шайо.
Нас загоняют в кафетерий и оттуда, группами по десять, спускают на переодевание. Первыми тех, кто не участвует в съемке завтра. Я проталкиваюсь к главной за массы и спрашиваю-напрашиваюсь: "Я завтра снимаюсь?" - "Кто ты?" На вопрос я отвечаю демонстрацией костюма, помахиванием лисы и покачиванием головы в синей ленте с бисером. Она узнает меня, поэтому записывает в резерв. Для массовки хорошо быть незаметным. Ты никогда не запомнишься зрителю, и тебя можно использовать во всех массовых сценах.
Насколько меняется темперамент масс во время переодевания в свои одежды! Все неимоверно быстро натянули штаны и свитера, никто не мучается с завязыванием галстука. Тем более что никто не в галстуке. Пусть мы и не изображали толпу, костюмы скупались "милым Сашей" не у действительных участников конгресса. У старушек и старичков. Массы тридцатых годов были выразительней.
Деньги выдают в конвертах, выкрикивая имена, написанные на них. Мое имя, конечно, не могут произнести. Когда я наконец сама пробиваюсь к столику и называюсь, главная за массы говорит, чтобы я обязательно пришла завтра. Только не в девять, а в восемь. Я так не люблю утром есть!
Дома меня не ждут голодные дети и бездарный муж. Мой "муж" разносторонне талантлив - кормит меня ужином. Переменно открывая то левый, то правый глаз, я смотрю Ти-Ви. Мне не хочется ни комментировать, ни возмущаться бездарностью телепередачи. Как и тем, кто только что пришел с работы: обычным людям, вернувшимся с обыкновенного рабочего дня... "Быть обычным - значит быть актером; играть же определенную роль - совсем другое дело, и дело сложное к тому же", - вспоминаю я Оскара Уайльда. Мой талантливый "муж" смеется: "Завтра опять пойдешь?" - "Угу", - говорю я, засыпая. Побуду еще день обычной. Быть как все стимулируется оплатой.
1988 г., Париж
ОТ ИРОНИИ К ЮМОРУ И ВНИЗ,
К СТЕБУ
Ирония - это дистанция. То, над чем вы иронизируете, не суть ваше. Иначе это самоуничижение. Ирония - это насмешка над миром. Чтобы иронизировать, надо иметь твердую опору, стержень. Современный же человек как раз, напротив, очень остро ощущает свою ограниченность, конечность (экологические катастрофы, перенаселение, СПИД) и невозможность выхода за пределы мира. Отсюда - тяга к оккультному, к эзотеризму, вульгарно, то есть поверхностно, переданному в видеороликах всевозможными иероглифами, знаками, кружочками и квадратиками... Современный человек не может иронизировать, так как полностью погряз (может, и не желая этого сам!) в потоке информации (не знаний, в плане понимания!), моды; он повязан всем мелкооптово-бытовым, и у него нет сил, чтобы отойти в сторону, дистанцировать себя. Потому что нет стороны. По Кьеркегору, юмор это насмешка мира над человеком.
Выражение советской эпохи "здоровый юмор" почти утратило смысл. Это когда рекомендовалось время от времени относиться к себе с юморком (то есть позволить миру слегка посмеяться над тобой, чтобы не очень-то задаваться). Особенно пафос поп-звезд нагоняет страху - ощущаешь, что мир действительно сошел с оси. "Юморить" (по "Мумий Троллю") умеют над прошлым и, в общем-то, любят это. А вот сегодняшняя жизнь, она как-то сворачивает все на стеб, стебалово. И это не юмор. Стебалово - это пародия на иронию. Это попытка в безнадежной ситуации все-таки зацепиться, задержаться на поверхности. Все-таки быть над миром и ситуацией. Ан нет! Потому что стебом себя как раз еще больше вовлекают в нее и с ней отождествляют. Хотя, разумеется, думают, что отстраняются. Фигушки!
Помните все, конечно, джексоновскую "I'm bad"* в версии "I'm fat"**. Это-таки ирония! Потому что не настоящие толстяки исполняли. Уж не помню кто, но именно тем, что они были деланные толстяки, они себя дистанцировали и таким образом иронизировали. А вот Минаев стебается над "Макареной", то есть делает копию и отождествляет себя с ней. Он остается в том же контексте - и музыкальном и словесном, не говоря уж об эстетическом, то есть чисто визуальном. Артист пародийного жанра, Минаев изображает истинных исполнителей хита (он в картинке продублирован!). То есть он делает стебальную копию. Не знаю, насколько было смешно, когда он, работая ди-джеем в гостинице "Молодежная", "пел" под "Модерн токинг". Но тогда он, видимо, не ставил своей задачей смешить...
Также не пытается рассмешить нас "Белый орел" с клипом на песню "Потому что нельзя быть красивой такой". Это скорее заявка на вседозволенность, "что хочу, то и ворочу", а также подтверждение формулы "деньги есть - ума не надо". Надо просто взять готовое произведение (здесь - видеоклип) и сделать свою копию. Получается, конечно, не совсем как у Джорджа Майкла, менее, что называется, "вкусно", но тем не менее не меньше то есть. Хотя по деньгам, конечно, влетели в меньшую сумму. К тому же нужно учесть, что у "белого орла", он же почетный корректор Жечков, никаких звезд типа Евангелисты и Наоми Кэмпбелл в клипе не блеснуло, а у Дж. Майкла именно на них строится весь пафос/бюджет.
Вот уж кто иронизирует, и очень классно, это Немоляев с версией "Бабьего лета" Джо Дассена. И тут мне прямо бальзам на душу. Жаль, редко этот ролик можно увидеть. Из сладкого и обожаемого всеми тетеньками произведения Немоляев сделал что-то приближенное к ужастику, да еще в хэви версии. Дистанция что надо. Да и название группы немоляевской "Бони Нем" само за себя говорит. Немоляев не поп-звезда, и его обращение к хитам (и названиям) попсы и есть ирония. А вот Минаев сам по себе - попса, и поэтому у него не ирония, а просто смешливая версия, вариация на тему. Он сам остается там же.
Одиннадцать лет назад "Московские новости" опубликовали открытое "Письмо десяти" - десяти деятелей искусств, общественных активистов и т.п., обращенное к западной общественности в период перестроечного начинания. Одной из проблем в нем выдвигалась нехватка, вернее отсутствие, копировальной техники в СССР и свободного доступа к ней населения. И это-то якобы и являлось причиной отсутствия верной информации у масс. Отсутствие возможности сделать копию?!!
В общем, вы поняли, к чему это я. Наша музыкальная жизнь - одна большая копия. Большая, потому что страна у нас все еще большая, хоть и урезанная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36