***
Проснулся он, когда солнце стояло уже в зените. Денек выдался теплым, на небе не было ни облачка. Не увидев Розы, он громко позвал ее по имени, потом еще раз, и еще.
Обитель Теней на том берегу дымилась словно курительная трубка.
– Ро-о-за! – Он посмотрел на часы: одиннадцать. – Роза, ты где?
Он поднялся, всматриваясь в окружающие деревья. Девушки видно не было. Сердце его екнуло, когда он вдруг подумал, что она зачем-то вернулась в дом.
Он тут же прогнал эту мысль: дома больше не существовало, а его обгоревшие обломки наверняка наглухо засыпали туннель. На вершине холма лишь кое-где торчали остатки стен да возвышалась почерневшая печная труба, вот и все.
Роза избавлена от Обители Теней навсегда.
Как, впрочем, и он сам. Впервые он при дневном свете увидел свои ладони с круглыми розовыми рубцами.
Присев на песок, он принялся дожидаться девушку, но уже тогда до него стало доходить, что она не вернется, даже если он будет ее ждать, пока не отрастит бороду до пояса или пока люди не высадятся на Венере и Марсе. И все-таки он ждал. Он просто был не в состоянии подняться и уйти.
Том просидел на пляже целый день. Стрелки часов ползли еле-еле, ведь некому было спрессовать минуты и часы точно карточную колоду. Он смотрел, как вода в озере меняет цвет в лучах путешествующего по небу солнца: из темно-синей она стала светло-голубой, потом зеленоватой и опять голубой. Начинало смеркаться. Он осторожно поставил стеклянного воробья на песок, раскрыл книгу в кожаном переплете и прочитал первую строку: «Перед нами тайное учение Иисуса, Сына Божьего, изложенное Им Своему брату-близнецу, Иуде Фоме». Он закрыл Книгу. Роза, жена его в вечности…
Не пойдет она с ним по тропинке к деревянным воротам и дальше, к станции, не будет, держа его за руку, дожидаться поезда, чтобы отправиться с ним в Аризону…
Том ждал, пока совсем не стемнело. И только когда искры, все еще выстреливаемые Обителью Теней высоко в воздух, превратились в огненные точки, похожие на тигриные глаза в темноте, он поднялся, взял Книгу и стеклянную фигурку, подошел к воде и у самой ее кромки опустился на колени.
Песок был мокрым. Он посмотрел на воробья – фигурка светилась изнутри ярко-голубым. Ему хотелось произнести что-нибудь проникновенное, но мыслей в голове не было: чувства так переполняли душу, что слов не находилось. «Ну иди же», – только и вырвалось у Тома, когда он легонько подтолкнул фигурку в воду. Птичка скользнула на дюйм по дну, потом поверхность подернулась рябью, и Тому почудилось, будто воробей сам стал продвигаться все дальше и дальше в глубину. А может, то был обман зрения: стекло и скрывшая его вода были одинаково голубыми. Не исключено, что фигурку подхватило подводное течение, – во всяком случае, когда рябь рассеялась, ее нигде не было видно.
Том встал, сунул Книгу за пояс и побрел обратно через пляж. Вскоре низкорослый кустарник отделил его от прибрежной полосы.

ПРИБЛИЖАЕТСЯ НОВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ…
Приближается новое тысячелетие. Том Фланаген поведал мне о событиях более чем двадцатилетней давности.
Повествование его растянулось на долгие месяцы, мы с ним встречались чуть ли не по всему миру, и неизменно я задумывался, насколько его рассказ соответствует действительности и что в нем – плод фантазии. Еще меня интересовало, какого рода литературой увлекался Том. Дело в том, что некоторые из описанных им поистине ошеломляющих фокусов и иллюзий – таких как ускорение времени, все эти головокружительные превращения, люди со звериными головами, словно сошедшие с полотен сюрреалистов вроде Пюви де Шаванна, – были совершенно очевидно навеяны триллерами и фантастикой. Он просто-напросто морочил мне голову, не иначе.
Ярчайший тому пример – явления Лейкера Брума в образе демона. Действительно, все новички, включая, конечно, и меня, полагали, что он работал в Карсоне много-много лет, тогда как он был директором только один год, наш первый год в школе. Когда мы в сентябре вернулись, отгуляв каникулы, место его занял весьма компетентный педагог по имени Филип Хаген. Все мы вздохнули с облегчением, подумав, что нервный срыв Брума, а также его постыдное поведение во время пожара заставили его убраться куда подальше.
Я написал в Ассоциацию директоров средних школ и выяснил, что никакими сведениями о Лейкере Бруме там не располагали. В архивах Ассоциации такая фамилия попросту отсутствовала. Тогда однажды вечером я позвонил Фитцхаллену и поинтересовался, не известно ли ему что-либо о судьбе Брума. Фитцхаллен ответил, что тот вроде бы умудрился получить место в… Он назвал школу, столь же неприметную, что и Карсон. Я написал туда и получил ответ. В нем сообщалось, что пост директора у них занимал с 1955 по 1970 год один и тот же человек и что никакой Лейкер Брум в списках преподавательского состава сей достойной школы никогда не числился. Внизу письма, однако, была карандашная пометка, из которой следовало, что в 1959 году у них преподавал латынь некто Карл Брум, но он работал всего год. Автор пометки интересовался, не перепутал ли я имя. Мне стало чрезвычайно интересно, почему этот Карл Брум проработал всего год и куда потом он делся, но на очередной запрос они ответили, что подобного рода вещи «носят конфиденциальный характер, а всякая дорожащая своей репутацией школа обязана заботиться и о репутации своих сотрудников, пусть даже бывших». Полная чушь, подумал я. Как же в таком случае быть с системой обязательных рекомендаций, без которых ни один преподаватель не найдет работу? Ясно как Божий день, что они что-то скрывали, однако перепутать имя я, разумеется, не мог, поэтому поиски в этом направлении потеряли смысл. Змеюка Лейкер бесследно исчез с горизонта – вот и все, что мне удалось выяснить.
Том Фланаген расстался со Стивеном (Скелетом) Ридпэтом, когда тот, по всей видимости, пулей вылетел из дома и пролез сквозь прутья ворот, и я имел все основания полагать, что разговор с ним поможет мне выяснить, насколько история, рассказанная Томом, соответствовала истине. Тут мне повезло гораздо больше, чем с Лейкером Брумом. Я знал, что Скелет поступил в Клемзон, а университеты, как правило, содержат свои архивы в образцовом порядке. Действительно, ответ на мой запрос гласил, что Ридпэт Стивен получил диплом, причем с большим трудом из-за плохой успеваемости, в 1963 году, после чего поступил в теологический колледж в Кентукки.
Это уже было интересно… С чего он вдруг подался в священники?
Как ни странно, информация соответствовала действительности: из Теологического института Хэдли, что во Франкфурте, штат Кентукки, я получил ответ, из которого следовало, что мистер Ридпэт учился там в 1963 – 1964 годах, а затем перешел в католицизм и одновременно в семинарию Лексингтона, содержащуюся монашеским орденом. Оттуда, в свою очередь, мне написали, что Стивен Ридпэт, под именем брата Роберта, был помещен в монастырь, расположенный возле Коалвилля, в Кентукки.
Из Коннектикута я отправился на машине в этот самый Коалвилль.
Это была заброшенная деревенька с населением в три сотни человек, когда-то бывшая шахтерским поселком, а теперь окончательно пришедшая в упадок. Даже земля из-за отвалов породы стала непригодной. В мотеле я оказался единственным постояльцем. В записке, посланной в монастырь, я просил брата Роберта о встрече, в качестве предлога указав, что работа над новой книгой (или статьей, уже не помню) вынуждает меня изучать причины, которые приводят людей в лоно Церкви.
«Если вам так нужно, приезжайте, но, по-моему, вы предприняли это путешествие понапрасну», – говорилось в ответе.
В назначенный час я был у ворот монастыря. Еще только-только рассвело – в монастыре вовсю горланили петухи: монахи содержали ферму, в поте лица добывая себе хлеб насущный. Подергав язык колокола, установленного вместо звонка, я стал ждать на пронизывающем утреннем морозце.
Спустя довольно продолжительное время ворота приоткрылись, и оттуда выглянул монах в коричневой рясе из грубой ткани с капюшоном, совершенно скрывающим лицо.
– Брат Роберт? – осведомился я, немного озадаченный его одеянием.
– Брат Тео, – ответил он. – Брат Роберт ожидает вас в саду.
Не произнеся больше ни слова, он повернулся и зашагал впереди меня по вымощенной камнем тропинке.
Мы обогнули мрачное здание из красного кирпича, оказавшееся общей спальней монахов.
– Вон там наша ферма, – брат Тео махнул рукавом рясы.
Я посмотрел налево и увидел коровник из такого же красного кирпича. Мне все еще не верилось, что Скелет Ридпэт мог найти себе приют в подобном месте. – А вон курятник, – махнул снова рукавом брат Тео. – У нас шестьдесят восемь кур – великолепные несушки.
Мы приблизились еще к одним кирпичным воротам, за которыми просматривались густые розовые кусты, торчащие в разные стороны, – как видно, их давно не подстригали.
Мой проводник открыл ворота и ступил на гравиевую дорожку меж кустов.
– Идите вот так, прямо, – сказал он. – Через пятнадцать минут я вернусь за вами.
– Пятнадцать минут? – переспросил я. – Почему так мало?
– Так распорядился брат Роберт.
Он, повернувшись, побрел прочь.
Дорожка делала поворот, за которым передо мной открывался собственно сад, да такой, что у меня перехватило дух. Разбитый по классическим средневековым канонам на небольшие участки – каждый для определенного растения или цветка, строго упорядоченный и тщательнейшим образом ухоженный, он оказался гораздо больше, чем я ожидал. На чугунной скамье возле единственного казавшегося несколько запущенным участка – и тоже с розами – сидел монах, рядом с ним поблескивал секатор. Заслышав мои шаги по гравию, он поднял голову и откинул капюшон с лица.
Никаких сомнений – то был Скелет. Жидкие волосы сильно посеребрились сединой, козлиная бороденка прикрывала нижнюю часть лица, и все-таки Скелета Ридпэта я узнал сразу.
– Как вам понравился наш сад? – поинтересовался он вместо приветствия.
– Здесь просто потрясающе красиво. – Я говорил чистую правду. – Ухаживаете за ним вы, да?
Вместо ответа он сказал:
– Нужно заняться розами, они совсем запущены. – Подняв секатор со скамейки, он мрачно кивнул: дескать, присаживайтесь. – Могу вам уделить четверть часа, но, должен заметить, вы зря теряете время.
– На этот счет у меня свое мнение, однако, если вы не возражаете, давайте к делу. Скажите, почему вы после Клемзона решили поступить в Теологический институт Хэдли?
По моим детским воспоминаниям, карьера священника вас абсолютно не прельщала.
Достав ручку и блокнот, я приготовился записывать.
– Вам это не понять. – Он щелкнул лезвиями секатора.
– Раз уж вы мне уделили целых пятнадцать минут, – проговорил я чуть насмешливо, – давайте, может, поговорим более конкретно? В противном случае и ваше драгоценное время будет потеряно: насколько я понял, вы чрезвычайно талантливый садовод.
В ответ на комплимент он как-то горько усмехнулся.
– Что это было, – настаивал я, – нечто вроде духовного кризиса, да?
– Верно, я пережил кризис, – ответил монах. – Можете называть его духовным.
– А поподробнее? – Он вздохнул; ему, как видно, не терпелось заняться розами. Я предложил:
– Давайте так: вы займитесь своим делом, и одновременно мы будем беседовать.
– Спасибо, – пробормотал он и, поднявшись со скамейки, принялся за розы. Чик-чик, и несколько тяжелых цветов, теряя лепестки, упали на скамейку.
– На втором курсе в колледже я едва не лишился рассудка. – От этих слов в груди у меня екнуло: кажется, я что-то нащупал. – У меня начались видения, точнее, одно и то же видение. Как потом выяснилось, оно было пророческим.
– Какое? – спросил я, затаив дыхание.
– То был один из ваших одноклассников, – внезапно он посмотрел мне прямо в глаза, – Маркус Рейли. Я видел его мертвым, причем не однажды, а много, очень много раз. – Теперь мое дыхание остановилось совершенно. – Видел, как он сидя в своей машине, вытащил пистолет, приставил дуло к уху… Продолжать?
– Не надо. – Я наконец выдохнул. – Мне известно, как умер Маркус.
Чик-чик, и опять упало несколько цветков. Скамейку покрывали все новые лепестки.
– Вот и все, что я могу вам рассказать. Остальное вы вряд ли поймете – впрочем, тут нет тайны. Сначала я душой принял Христа, потом вошел в лоно Церкви. Необычно лишь то, что я стал католиком.
– Вы пожертвовали крыльями, так? – спросил я осторожно.
– Здесь, в монастыре, я останусь навсегда, да меня отсюда никуда и не тянет. Если, конечно, вы это имеете в виду.
Внезапно я почувствовал, как он разволновался. Неосмотрительно я отважился спросить:
– Брат Роберт, а что произошло в Вермонте?
– Время аудиенции окончено, – заявил он, не глядя на меня. – Напрасно я вообще согласился принять вас.
Срезанные розы покрыли теперь не только скамью, но и дорожку, они все падали и падали.
– Если я приеду сюда с Томом Фланагеном, вы нас примете?
Идея эта показалась мне блестящей.
Брат Роберт, оторвавшись от своих роз, на мгновение замер, как только услышал имя Тома. Рука его с секатором повисла в воздухе.
– Ни при каких обстоятельствах! А также я не желаю больше видеть вас, никогда! Понятно вам?
Он срезал очередной цветок. Мне стало ясно, что беседа окончена. Лица его я в этот момент так и не увидел.
– Ну что ж, спасибо и на этом, – проговорил я и, не попрощавшись, двинулся к воротам, где меня уже ожидал брат Тео с видом человека, тщетно пытавшегося подслушать разговор. Он поинтересовался, доволен ли я посещением монастыря.
***
Позднее мне довелось побывать в гостях у друзей, которые жили в Пьютни, штат Вермонт. Перед возвращением я отыскал на дорожной карте Холмистый Дол: чтобы туда заехать, нужно было сделать небольшой крюк в сто десять миль.
Том описал городок довольно точно, и за прошедшие двадцать лет здесь мало что изменилось. Припарковавшись на Мейн-стрит, я заглянул в магазинчик экологически чистых продуктов – он был, как видно, одним из немногих новшеств. За прилавком стоял молодой человек с волосами до плеч и в полосатом фартуке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69