Словом, любое, пусть даже самое мимолетное, движение нашей души неизбежно отпечатывает в материальном какой-то свой, строго индивидуальный, след. Между тем известно, что любое материальное начало способно воздействовать на органы наших чувств, поэтому напечатленный на чем-то осязаемом, этот след пусть даже самых трансцендентных и непроницаемых сущностей в той или иной форме способен быть воспринятым нами. Иначе говоря, способен играть роль знака.
Таким образом, материальная форма знака (во всяком случае на самой заре развития форм человеческого общения) должна быть способна не только сигнализировать о наличии какого-то скрытого содержания, но и отразить самую сокровенную его суть. Но повторим, единственный доступный далекому нашему предшественнику способ материализации тонких движений психики – это пластика его собственного тела. Все другие разновидности их воплощения в поддающихся регистрации внешнему наблюдению формах, становятся реальностью лишь позднее, с развитием и упрочением навыков абстрактной мысли. Именно это обстоятельство и позволяет понять, как осуществляется кодирование, трансляция, восприятие и, наконец, дешифровка всего того, что транслируется нам любым участником информационного обмена.
Действительно, если существует связь между глубинной метафизикой смысла и материализованной в ритмах и траекториях специфически организованного движения тела оболочкой знака, то должна существовать и обратная зависимость между ними. Иначе говоря, воспроизведение какого-то определенного состояния организма, той же – пронизывающей все ступени единой иерархии биологической ткани – формулы двигательной активности должно вызывать где-то в душе человека если и не сам образ (понятие, чувство), то хотя бы расплывчатую тень, позволяющую воссоздать контуры своего источника. Таким образом, ключом к пониманию того, что скрывает под собой материальная оболочка знака, оказывается вовсе не пассивное созерцание, но по возможности точное ее повторение воспринимающим субъектом. Именно самостоятельное воспроизведение приданной знаку формы и есть главное в процессе дешифровки всего таимого им содержания. Словом, в истоках становления знаковых форм обмена одна и та же информация может существовать для двоих только в том случае, если они выполняют одно и то же кодирующее действие.
Разумеется, в этих истоках, речь не может идти о каких-то высших абстракциях, граничащих едва ли не с предельными возможностями человеческой мысли. Предметом первичного обмена могут быть лишь самые простейшие, если не сказать примитивные порождения пробуждающегося сознания. Восхождение духа к своим вершинам обязано сопровождаться и радикальным изменением всех средств его выражения; усложнение транслируемого содержания требует развития и совершенствования всего инструментария обмена – одно является непременным условием другого. Поэтому за тысячелетия истекшей истории пренатального развития нашей цивилизации механизм знакового общения претерпел, вероятно, не одну метаморфозу, если не сказать революцию. Иначе говоря, собственно речевое общение не может быть первой формой информационного обмена, скорее это продукт долгой эволюции. И здесь мы говорим о периоде, по существу предшествующем становлению речи. Там же, где собственно речевое общение еще не сформировалось, единственной формой коммуникации может быть только совместное (поначалу даже синхронное) исполнение какого-то единого действия. Никакая информация просто не существует ни до, ни после него, она наличествует только и только в нем, и с его прекращением вообще исчезает. Но вместе с тем все та же нерасторжимая связь между передаваемым значением и сложно структурированным движением тела позволяет в любой момент возродить ее к жизни, в точности воспроизведя все необходимое действие.
Способность кодирования довольно развитых представлений в структурах движения собственного тела субъекта свойственна, вообще говоря, не только человеку. Больше того, не только высокоорганизованным представителям живой природы. Наглядным примером тому является так называемый "танец" пчел. Довольно сложные пространственно-временные отношения, как оказывается, легко переводятся в пластику собственного тела не то что млекопитающего, но даже насекомого: "танцевальные" движения просто кодируют направление полета и последовательность поворотов, а также время пути по какому-то определенному курсу. Но и восприятие зашифрованной подобным образом информации кем-то другим осуществляется отнюдь не простым созерцанием исполняемого разведчиком "танца"; только самостоятельное воспроизведение его элементов всеми участниками информационного обмена делает ее доступной. Именно здесь формируется то, что знакомо и нам, людям, – мышечная память, которая, к примеру, позволяет относительно свободно ориентироваться в темном помещении. В случае же простого пассивного созерцания вся информация остается абсолютно закрытой для любого, пусть даже самого внимательного, наблюдателя. Вернее сказать, никакой информации для него в этом случае вообще не существует.
Таким образом, механизм информационного общения через совместное исполнение какого-то единого сложно структурированного действия всеми участниками обмена не является чем-то исключительным в живой природе. Этот механизм не требует развитой способности организма к абстрактному мышлению, без которой немыслимо речевое общение человека. Он вообще осуществляется без участия сознания. Между тем все разновидности собственно знаковой коммуникации, которые предполагают способность восприятия действительности в заместительных формах, требуют становления каких-то более высоких, если так можно выразиться, надбиологических, структур и форм движения, могут возникнуть только на их основе. А значит именно этот первичный механизм и должен формировать собой самое глубокое основание всех "надстроечных" форм собственно знаковой коммуникации. Поэтому-то первой формой человеческого общения оказывается вовсе не речь, но именно совместно выполняемое действие. Исходным средством информационного обмена является то, что значительно позднее с развитием социума превращается в ритуал. Поэтому мы так и будем называть начало, образующее собой, может быть, самое глубокое основание всех знаковых систем.

3.3. Знакообразующая аура; основа этнокультурных отличий

Строго говоря, понятый таким образом ритуал – это еще только "предзнак", ибо собственно знак все же предполагает наличие хотя бы проросших начал сознания. Только по истечении продолжительного времени, на сравнительно поздних стадиях своего развития эта форма заместительного движения, выражающего собой нечто несводимое к своим собственным алгоритмам, идеологизируется, то есть наполняется каким-то символическим содержанием и становится элементом сложных религиозных или социальных культов. В исходной же точке долгой своей эволюции он не содержит в себе решительно никаких мифологем, это просто способ кодирования каких-то структур развитой предметной деятельности. Впрочем, не только кодирования, но и трансляции, и восприятия и, наконец, расшифровки этих структур всеми теми, кому надлежит овладеть ими. В исходной точке своего развития ритуал – это всего лишь своеобразная "пантомима" какого-то поначалу не всем доступного процесса; непосредственное участие в ней (и только оно!) является в одно и то же время и формой обучения, и – если нужно – формой согласования совместных действий там, где требуется одновременное приложение сил многих. Собственно речевое общение, повторимся, возникает лишь потом, лишь на его фундаменте. Но здесь нет возможности, да и нужды, подробно останавливаться на механизмах возникновения, развития и постепенной трансформации ритуальных форм коммуникации в собственно знаковые, обо всем этом говорится в другом месте ("Логика предыстории", "Рождение цивилизации").
Здесь важно напомнить одну фундаментальную истину: в природе ничто никуда бесследно не исчезает. Становление высокоразвитых форм организации живого никогда не перечеркивает и уж тем более не уничтожает того простого и примитивного, что было раньше. Любые новые, более совершенные, структуры, любые новые, более сложные функции в конечном счете лишь надстраиваются на том, что уже пережило миллионолетия, и даже в самых высоких и безупречных формах всегда можно найти едва ли не все эволюционно предшествовавшее им. Разумеется, любое совершенствование в какой-то степени преобразует и свой собственный фундамент. (Поэтому и становление собственно знаковых форм информационного обмена между субъектами сознания не могло не затронуть предшествовавших им механизмов доречевого общения.) Но во всех этих изменениях аналитический взгляд практически всегда может разглядеть исходные – пусть и рудиментарные – образования.
Всеобщность этого незыблемого правила, если не сказать закона живой природы, заставляет распространить его действие и на развитие всех форм информационного обмена, которые складывались на протяжении как антропогенеза, так и всей последующей, уже собственно человеческой, истории. Другими словами, становление высокоразвитых знаковых систем не в состоянии "отменить" действие тех механизмов, становление которых по существу и явилось тем сакраментальным рубежом, который отделил наконец человека от животного. Поэтому даже в условиях свершающейся на наших глазах информационной революции обязана сохраняться та древняя жесткая функциональная связь между какими-то базисными началами, лежащими в самой основе человеческой культуры, и сложно структурированными формами движения чисто органических образований, связь, которая тысячелетиями складывалась в ходе эволюционных процессов.
Заметим одно: здесь речь идет совсем не о формальном (то есть закрепляемом в словарях и энциклопедиях) содержании каких-то развитых абстракций нашего сознания. Понятно, что в самом основании всех знаковых форм общения могут лежать лишь предельно простые (но вместе с тем и "вечные") начала. Всему же тому, что впоследствии потребует от человека предельного напряжения его абстрагирующей мысли, его, говоря шире, духа, еще только предстоит заполнить тысячелетия истории. Здесь же говорится о самом пороге, рубеже, преодоление которого лишь начинает ее.
А впрочем, и формальное содержание даже очень сложных понятий и образов – далеко не самое главное, наверное, в любом знаке. Так, взятое само по себе, практически любое речение мало что говорит человеку: вопрос или утверждение, просьба или требование, согласие или отказ, смирение или вызов, почтительность или дерзость, пошлость или благородство – вот что образует собой полную его ауру, формирует подлинный его смысл. Вне этой ауры действительное его значение, наверное, вообще неразличимо. И здесь нет решительно никакого преувеличения: ведь нередко уже простое изменение порядка слов в предложении способно сделать его нераспознаваемым для многих. Между тем, структура любого речения определяется вовсе не лексикой, не грамматикой языка, не синтаксисом, но чем-то таким, что уходит едва ли не в самые глубины нашего подсознания; и лексика, и грамматика, и синтаксис, как кажется, лишь упорядочивают и формализуют то, что (в каждом данном регионе, в каждой данной культуре) формировалось на протяжении долгих эволюционных процессов, предшествовавших собственно духовной истории человечества. Словом, в полном содержании, наверное, любого знака неизбежно наличествует и то, что вносится в него какими-то "вечными", лежащими в самой глубинной основе человеческого общения, началами.
Общая тональность речи, ее обертона, темп, мелодика и ритмика расставляемых акцентов, амплитуда, энергия, контур сопровождающих ее жестов, мимика лица, абрис принимаемых в общении поз – все это имеет знакообразующий характер, все это несет свою, до чрезвычайности важную, информацию, которой невозможно пренебречь. Компьютерный полиграф улавливает микроскопические отличия в целом спектре физиологических реакций, маркирующих гордость и стыд, уверенность и безразличие, растерянность и тревогу, признание и ложь. Но ведь все это возможно только потому, что в каждом из этих состояний духа весь организм человека, а не только отдельные его системы, переключается на какой-то свой режим. А это значит, что где-то глубоко в нас, уже на субклеточном уровне, формируется способность к регулированию и тонкой перенастройке всех микроскопических импульсов движения, из которых в конечном счете и складывается распознаваемая извне игра переменчивого многоцветья общей ауры знака. Меж тем оборотная сторона последнего заключения состоит в том, что точное различение всех переливов этой палитры оказывается возможным только в том случае, если там же, в глубине под кожным покровом, каждый раз (подчиняясь какому-то особому настрою) активизируются все те же, протирающиеся вплоть до субклеточного уровня структуры, из которых слагается живая ткань. Вот только необходимо понять, что распознавание знака, порождаемого одушевленным существом, совсем не тождественно дешифрации неодухотворенного посыла внешней среды, а следовательно, не может быть обеспечено действием одних лишь поверхностных терминалов-рецептеров нашего тела.
Словом, тысячелетиями и тысячелетиями в человеке формируется не подавляемая уже никаким воспитанием, по существу независимая от его сознания способность к распознанию в первую очередь отличительных особенностей ритмики и музыки речи, пластики сопровождающих ее жестов, гармонии контуров принимаемых субъектом общения поз и многое, многое другое, что образует какой-то свой, пусть и не поддающийся строгому определению, но тем не менее единый для всех, кто принадлежит данной культуре, метаязык. Только в полном контексте этого ускользающего от анализа метаязыка и может быть до конца раскрыто дискретное содержание отдельных речений, которое регистрируется собственно сознанием;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24