Но Роншероль склонился к уху Сент-Андре и с ужасом прошептал:
— Уже двадцать два года, как ноги моей не было на этой улице!
— И моей тоже! — откликнулся не менее обеспокоенный, но старавшийся казаться таким же веселым, как в начале пути, маршал. — А теперь представился случай, вот и все! Припоминаешь? — Он расхохотался. — Припоминаешь старушку Бертранду? Ты лихо уложил ее тогда: одного удара в спину оказалось достаточно!
— Молчи! — буркнул Роншероль.
— Господа, это здесь. — Лагард остановился.
— Как, здесь? — в один голос воскликнули великий прево и маршал.
— Здесь. Руаяль де Боревер находится в этом доме, — чуть удивленно подтвердил барон.
Они подняли глаза на дом, потом опустили головы, сгорбились, ноги их подкашивались. Они стали похожи на преступников, которым предъявили обвинение, предусматривающее высшую меру наказания. Смутное ощущение подсказывало им, что до сих пор силой, которая руководила всеми их поступками, был страх. И действительно, дом обвинял: каждый камень его, казалось, выкрикивал: «Я видел! Я видел!»
Потому что это был тот самый дом, где они когда-то поклялись Рено беречь Мари де Круамар до его возвращения из Монпелье. Это был тот самый дом, где они убили верную Бертранду. Тот самый, куда они привели двух принцев, чтобы из рук в руки передать им жену Рено. Тот самый, мимо которого они не решались даже пройти в течение двадцати двух лет…
— Просто случайность, — пробормотал маршал, стуча зубами. — Чистый случай, ничего больше. А что — мы боимся случайности?
— Нет, — ответил Роншероль. — Войдем. И, клянусь кровью Христовой, посмотрим! Лагард, оставайтесь на улице с вашими людьми.
— А почему мы должны заходить туда одни? — попробовал заикнуться Сент-Андре.
— Потому! — оборвал его Роншероль. Он провел рукой по пылающему лбу и прошептал: — Случай привел нас в этот дом. Если судьбе будет угодно, чтобы в нем сохранились какие-то следы того, что здесь происходило когда-то, я не хочу свидетелей. Войдем одни. Чтобы арестовать умирающего, двоих достаточно.
Роншероль взялся за дверной молоток. Дверь в ту же секунду открылась. Они вошли, но никого не увидели.
— А кто же открыл? — ужаснулся Роншероль.
Сент-Андре не ответил, но машинальным движением прикрыл дверь за собой. На стоявшем в вестибюле сундуке горела одинокая свеча. Печальный тусклый свет… Они сразу же узнали помещение. Та же обстановка, та же мебель. В глубине вестибюля — та же лестница, у подножия которой когда-то встала, раскинув руки, дама Бертранда: она не позволяла принцам подняться к Мари де Круамар. Здесь она лежала мертвая. Их пробрал холодный пот. Они не осмеливались переглянуться — каждый боялся увидеть на лице другого тот ужас, который сам еще пытался скрывать. Наконец великий прево сделал над собой усилие и сказал, с трудом подбирая слова:
— Речь идет всего лишь о том, чтобы арестовать Руаяля де Боревера и повесить его, ни о чем больше.
— Да-да, правда, правда, — поддакнул маршал, утирая пот со лба. — Друг мой, мы испугались тени… Эй! — позвал он. — Кто-нибудь здесь есть?
— Именем короля! — громко прокричал, в свою очередь, Роншероль.
— Не отвечают. Значит, надо подняться наверх, вот и все. Там мы найдем разбойника, и ты его арестуешь.
— Да, — согласился Роншероль, — надо подняться наверх. Вот и все.
Если бы великий прево оказался в доме один, он отступил бы перед этой лестницей. Точно так же поступил бы и Сент-Андре, окажись он здесь один. Но каждый из них стремился доказать другому, что может победить страх. И надо сказать: в том состоянии духа, в каком они находились в эту минуту, они оба проявили чудеса храбрости. Они поднялись.
Наверху тоже никого не было видно. Ужас, охвативший их, понемногу отступал. Но где же тот, за которым они пришли? В зал, где они очутились, поднявшись на второй этаж, выходили три двери. Средняя вела в комнату, в которой они когда-то видели спящую Мари, в которой они когда-то поклялись уберечь ее от любой беды.
Надо было осмотреть комнаты одну за другой, и если ни в одной из них не окажется этого человека, значит, Лагард ошибся. Тогда придется обойти все соседние дома. Эта мысль приносила им облегчение. Минутку подумав, они решительно направились в среднюю комнату. Роншероль распахнул дверь.
И в тот же момент они застыли на пороге, окаменев от ужаса. Ужас набросился на них, как дикий зверь, вырвавшийся из клетки. Ужас накатывал на них волнами, подобно морскому приливу. Ужас сковал их члены. У них не осталось сил даже на то, чтобы отступить, чтобы сбежать. Они почувствовали себя пленниками ужаса. Волосы их встали дыбом, глаза вылезли из орбит, единственное, на что их хватило, это, взявшись судорожным движением за руки, пробормотать еле слышно:
— Мари де Круамар!
Она стояла посреди комнаты. На ней были те самые траурные одежды, которые она не захотела снять даже в ночь собственной свадьбы. Годы пролетели над ней, едва затронув. Вот только поседевшие волосы могли бы выдать ее возраст, но она упрятала их под черную вуаль. Это была она! Совершенно точно — она! Им показалось, что они оба сходят с ума. Что-то вроде стона, крика или предсмертного хрипа сорвалось с их побледневших губ.
— Мари де Круамар! — как бы в бреду произнес Роншероль.
И Сент-Андре эхом повторил за ним:
— Мари де Круамар!
В тот же момент они испытали еще более страшный шок: призрак заговорил. И вот что он сказал:
— Мари де Круамар умерла. Вы это отлично знаете, Гаэтан де Роншероль. Вы тоже это отлично знаете, Альбон де Сент-Андре. Она умерла, потому что вы убили ее. И я подтверждаю, что Мари де Круамар мертва. Пойдемте, я докажу вам это.
Она стала приближаться, они — отступать, совершенно уничтоженные, раздавленные страхом. Они по-прежнему держались за руки, они пятились, пока не уткнулись в стену. Призрак проскользнул мимо них, не глядя в их сторону, и выскользнул за дверь.
Призрак начал спускаться по лестнице.
— Пойдемте же! — приказал он, оборачиваясь.
Они последовали за призраком, так и не опомнившись от потрясения. Изо всех сил, прикладывая всю волю, они пытались сопротивляться. Но воля призрака, несомненно, оказалась куда сильнее: они шли следом, все так же держась за руки, прикованные друг к другу ужасом, как были прикованы общим преступлением. Вслед за призраком они спустились по лестнице, пошатываясь, словно опьянев от страха, совершенно не понимая, почему так беспрекословно подчиняются, не сводя глаз с привидения в черных одеждах, увлекавшего их за собой. Куда? Об этом они даже не задумывались.
Призрак вышел из дома, они за ним. Дверь за ними захлопнулась сама собой. Лагард и его подручные видели, как они вышли. Лагард хотел было броситься за ними, спросить, в чем дело. Но, увидев, какие они потерянные, какие мрачные, как искажены их лица, замер в изумлении. Ему показалось, что происходит нечто странное, нечто чудовищное, нечто далекое от реальности, — и он, не сумев справиться с удивлением и страхом, решил издалека проследить за тем, что будет делать дальше эта фантастическая троица.
Призрак двигался медленно, походка его была размеренной. Иногда он оборачивался и делал какие-то знаки.
Так они добрались до Кладбища Невинных и вошли туда. Сначала призрак, за ним — маршал и великий прево, затем и Лагард, продолжавший издали наблюдать за происходящим.
Сцепленные руки Роншероля и Сент-Андре судорожно сжались.
— Она идет к могиле! — прохрипел великий прево.
— К своей могиле! — еле слышно уточнил маршал.
— Не пойдем за ней!
— Да-да, вернемся, выйдем с кладбища!
Призрак повернулся к ним и сделал знак рукой.
И они пошли вперед.
Призрак подошел к могиле.
Призрак повернулся к ним. Теперь они ясно видели бледное лицо, которое при свете луны казалось совсем белым. И больше ничего не видели. Стоя у могилы, призрак заговорил. Он сказал:
— Мари де Круамар умерла. Зачем вы ее звали?
Они сами были едва живыми от страха. Раскрыв рты, они смотрели и слушали.
— Я умерла… Вы это знаете. Это вы убили меня. Франсуа был всего лишь кинжалом, ударившим меня в сердце. А вы были мыслью, которая убивает наповал. И вот я умерла, здесь моя могила… Послушайте, какую надпись велел выбить ваш хозяин Анри на моем могильном камне: «Здесь покоится Мари… Пусть она — с небесной высоты — простит тех, кто убил ее… А живые за нее отомстят…»
Они не пошевелились. Не двинули пальцем. Они больше не дрожали. Призрак еще более глухим, еще более отдаленным, еще более затуманенным голосом продолжал:
— Пусть она простит тех, кто убил ее… Слушайте, слушайте, вы, убившие меня! Эта мольба напрасна… Она так и останется лишь написанной на этом камне… Слушайте, слушайте! Я никого не простила! Я не прощаю! И не прощу никогда!
Внезапно голос призрака изменился, не просто стал громче — прогремел над кладбищем:
— А живые за меня отомстят!
В то же мгновение призрак исчез, будто испарился. Роншероль и Сент-Андре стояли оглушенные, сгорбившиеся, еще сомневающиеся в том, не изменил ли им рассудок, не бредят ли они.
— Она ушла в могилу! — выговорил наконец Сент-Андре.
— Отправилась к своим мертвецам! — подтвердил Роншероль.
Они с трудом распрямили спины и на цыпочках, по-прежнему крепко держа друг друга за руки, не отрывая взглядов от могилы Мари, попятились к выходу с кладбища. Там их встретил Лагард. И сразу же попытался засыпать их вопросами. Но они не отвечали.
Глава Железного эскадрона смотрел, как они, пошатываясь, уходят в ночь, как стараются держаться прямо, но неведомая сила гнет их спины, слушал их хриплые стоны, которые все удалялись и удалялись, пока совсем не затихли…
И тогда он бегом вернулся в дом на улице Тиссерандери. Дверь была приоткрыта, словно его здесь ждали. Вместе со своими людьми он, не выпуская из рук оружия, обшарил дом от чердака до подвала. И никого не нашел. Здесь не оказалось ни гиганта, ни женщины, ни Руаяля де Боревера.
IV. Мари де Круамар
На самом деле, сказав все, что ей хотелось, Мари просто зашла за часовню и, задыхаясь, на исходе сил, раздавленная чудовищными воспоминаниями, упала на колени отнюдь не перед своей могилой, а совсем перед другой, находившейся рядом.
Помолившись, сломленная душой и телом, Мари де Круамар поднялась с колен, бросила мимолетный взгляд на свою могилу, вышла с кладбища и отправилась на улицу Тиссерандери. Как это бывает с полуобезумевшими людьми, у нее случился провал в памяти: она сразу забыла и о Роншероле, и о Сент-Андре. Она думала теперь только о Рено. Сколько раз за двадцать лет она задавала себе одни и те же вопросы! Миллион, а то и больше…
«Почему он не вернулся, как обещал? Почему он бросил меня? Знает ли он, знал ли он тогда, что у него есть сын? Если я вдруг увижу его, что я ему скажу?»
Единственное, что согревало ее сердце, была любовь. Пламенная любовь, оставшаяся, несмотря на прошедшие годы, совсем юной, оставшаяся такой же чистой, как двадцать лет назад. Эта любовь помогала ей жить, заставляла ее жить.
Мари де Круамар постучала в дверь — так, как они заранее условились с Жилем. Теперь уже она выглядела спокойной, она снова надела на себя привычную маску строгости и скорби, которая не позволяла и мысли возникнуть, что когда-то она звалась иначе, чем Дамой без имени.
— Они пришли втроем, — сказал ей бывший тюремщик. — И заглянули в каждую дыру.
— Думаю, они не добрались до потайной комнаты?
Жиль, подмигнув, расхохотался.
— Для этого им надо было бы быть настоящими хитрецами, беднягам! А потом, если бы такое произошло…
— Что бы ты сделал, Жиль?
— Уложил бы их всех на месте. Рядышком. Они бы не вышли отсюда живыми, ей-богу.
Бывший тюремный надзиратель Тампля выразительным жестом указал на свой кинжал. Мари не испугалась, не ужаснулась. Она уже так долго жила с мыслью о смерти…
— А этот юноша? — спросила она.
— Спит, как ангел.
Мари сделала Жилю знак, приказывая ему посторожить внизу. Впрочем, в этом не было особой необходимости. За два с лишним десятилетия, которые она прожила бок о бок с тюремщиком и его женой, Мари привыкла во всем полагаться на них, и они оправдали ее ожидания. Они стали для нее скорее друзьями, чем слугами. Она знала, что, если к ней захочет приблизиться враг, ему придется сначала встретиться с Жилем и Марготт, а они уж не дадут спуску никому.
Она поднялась по лестнице. В комнате, где только что находились Роншероль и Сент-Андре, дотронулась до панели обшивки. Стена раздвинулась, обозначилась узкая дверь. Мари вошла.
За потайной дверью оказалась маленькая комнатка, где стояли только кровать, стол и два-три стула. Это было одно из тех укрытий, которые так любили устраивать в домах в ту эпоху, когда дома эти каждую минуту рисковали подвергнуться нападению то ли политических, то ли религиозных противников. На кровати мирным сном спал молодой человек. Она подошла ближе… Мари де Круамар склонилась над Руаялем де Боревером, вглядываясь в юношу с глубокой симпатией, более того — с неисчерпаемой, бесконечной нежностью.
«Это потому, что он спас мне жизнь, — сказала себе Мари. — Или, может быть, потому, что я сама только что спасла ему жизнь… Бедное дитя…»
Таким образом она пыталась себе объяснить эту вообще-то необъяснимую симпатию, которая мало-помалу овладевала ее сердцем. Мать, склонившись над раненым спящим сыном, пыталась объяснить себе, почему в ее душу проникла любовь к этому незнакомому юноше, почему она так горячо желала ему счастья, почему она так страдала, читая по его лицу, какие ужасные беды, какие страшные горести пришлось ему пережить за свою недолгую жизнь, — а все было видно невооруженным глазом: эти беды, эти горести то и дело искажали прекрасные черты молодого человека, которого явно стали преследовать тягостные сны.
Мари де Круамар, склонившись над Руаялем де Боревером, с волнением изучала незнакомое лицо. И сама удивлялась своему волнению. Ей казалось, что это жалость, простая жалость к раненому человеку. Но тогда — откуда эта тоска, эта все возрастающая тревога, с которой она изучала изменчивые черты юноши? Она взяла стоявший на столе светильник, приблизила его к лицу Руаяля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63