https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala-s-podsvetkoy/
Ни Руаяль, ни король пальцем не пошевелили, чтобы воспротивиться этому. И минутой позже Железный эскадрон исчез за поворотом улицы.
— А теперь — нашу долю! — сделав шаг вперед, вежливо попросил Тринкмаль.
— Нашу долю? — возмутился Корподьябль. — Какого черта! Здесь все наше!
— Заткнитесь же, сучьи дети! — заорал Руаяль.
— Сент-Андре, — спокойно сказал Генрих, вкладывая шпагу в ножны, — отдай свой кошелек этим славным парням, и пусть они отправляются к чертовой матери!
«Славные парни», задрожав от радости, сняли шляпы, галантно взмахнули ими, сделали выпад правой ногой и поклонились чуть ли не до земли. Но Сент-Андре не пошевелился, да он и не слышал приказа. Получив сквозную рану в плечо, он валялся без сознания на земле прямо под веревочной лестницей.
— Гляди-ка! — удивился Генрих. — Да он мертв… Хотя, ей-богу, рано или поздно это должно было с ним случиться. Сударь, — обратился он к Руаялю де Бореверу, — я очень обязан вам. Без вас, вполне может быть, я лежал бы сейчас рядом со своим спутником. Скажите, пожалуйста, кто вы такой?
— Меня зовут Руаяль де Боревер, — холодно ответил молодой человек.
Генрих нахмурил брови.
— Молодой человек, — сказал он, — мне уже говорили о вас. Услуга, которую вы мне оказали, еще слишком свежа в моей памяти, чтобы я мог передать вам, что именно говорили. Но все, что я могу для вас сделать, это — отсрочить на неделю исполнение приказа, отданного в отношении вас. Следовательно, вам нужно использовать эту неделю, чтобы отправиться куда-нибудь подальше от Франции и постараться применить там свои способности…
— Сударь, — отозвался Боревер, — вы попросили меня назвать свое имя, и я сделал это. А теперь, пожалуйста, скажите ваше.
Король мрачно улыбнулся. И произнес ледяным тоном, сопровождая свои слова жестом, подобным удару топора:
— Послушай, милейший, убирайся-ка сию минуту, если не хочешь, чтобы я отнял у тебя ту милость, коей только что пожаловал!
— Господи боже мой! Пощупаем-ка его немножко, этого нахала!
— Точно, пощупаем! Мне нужны деньги для завтрашней мессы!
— Давай деньги, черт тебя побери! — прорычал Буракан.
— Danaro, madona ladra!.
Четыре разбойника сделали два шага к королю. Но сразу же были отброшены назад на четыре шага ударами мощных кулаков.
— Ах, проклятые псы! Ах, чертовы язычники! Вон отсюда, выродки! Вы мешаете мне поговорить с этим господином и преподать ему урок вежливости. Ну-ка, несчастные, по кому веревка плачет! Марш! Вот вам экю! Вот вам су! Вот вам денье!
«Экю», «су» и «денье» градом сыпались на головы, спины и плечи четырех разбойников в виде ударов и сыпались с такой потрясающей скоростью, что те отступали и отступали в молчаливом восхищении.
— А ну, пьяницы, собаки паршивые, бесстыжие грабители, убирайтесь и держитесь подальше отсюда, пока я сам вас не позову! А теперь, мсье, — прибавил он, оборачиваясь к Генриху II, — ваше имя, мы ведь остались одни…
Генрих скрипнул зубами. Он огляделся, пытаясь сдержать гнев. Они действительно остались одни. Бешенство душило короля, но страсть, одолевавшая его, оказалась сильнее бешенства.
— Молодой человек, — сказал он холодно, — в последний раз говорю вам: уходите. У меня дела в этом доме.
— Ради которых вы хотели подняться по веревочной лестнице?
— Да, — процедил Генрих сквозь зубы. — Как видишь. Речь идет о любовном свидании.
— Вы лжете! — заявил Руаяль де Боревер, ставший бледным, как смерть.
— Проклятие! — вне себя проревел король. — Да ты знаешь, с кем говоришь, болван?!
— Битый час прошу вас назвать свое имя, мсье! Но кем бы вы ни были, вы лжете. Эта лестница ведет в резиденцию великого прево. А мадемуазель Флориза де Роншероль никому не назначает любовных свиданий. Потому я и говорю вам: вы лжете!
— Ничтожество! На колени, несчастный, и проси прощения! Раз уж тебе так хочется знать, сейчас скажу. Так вот: я — король!
Боревер скрестил руки на груди и отозвался совершенно спокойно:
— Значит, король? Что ж, король Франции, вы солгали. Король Франции, — продолжал он голосом, в котором звучали угрожающие нотки, — я, Руаяль де Боревер, запрещаю вам оскорблять девушку, которая живет в этом доме! Король Франции, сию минуту убирайтесь отсюда, и предупреждаю: отныне все, что я могу сделать для вас, — это отпустить с миром вместо того, чтобы заткнуть обратно вам в глотку те оскорбления, которые только что сорвались с вашего поганого языка.
Генрих простоял минуту в немом изумлении. Он поднял глаза к небу: не поразит ли молния наглеца? Потом он взглянул тому под ноги: не разверзнется ли земля? Ни грозы, ни землетрясения… Ничего…
— Пошел отсюда! — загремел вместо того Руаяль, еще более прямой и несгибаемый, чем всегда.
И тогда Генрих вспомнил, что он мужчина. Ему претила мысль о том, чтобы запятнать свою шпагу презренной кровью этого мужлана, но он постарался отогнать эту мысль и вынул оружие из ножен, правда, проворчав:
— Посмотрим, хватит ли ему наглости замахнуться на своего короля!
Нет, на это у Боревера не хватило наглости. Он просто-напросто выхватил из рук Генриха королевскую шпагу и… разломал ее надвое о колено.
— Ничтожество, — только и смог сказать Генрих упавшим голосом.
— Эй вы, бродяги, сюда! — крикнул между тем Руаяль.
Четверка висельников не заставила себя долго ждать. Издали, ничего не слыша, ночные разбойники наблюдали за всем происходящим, еще потирая намятые бока, и вот теперь приблизились — торопливым шагом и сияя улыбками.
— Помните мое убежище на улице Каландр?
— А как же, — просто ответил Буракан.
— Отлично, — сказал Руаяль. — Отведите его туда и хорошенько стерегите, пока я не приду. Если его там не окажется — слышите? — если его там не окажется, куда бы вы ни спрятались, я найду вас даже под землей и спущу шкуру!
Несколько секунд у бандитов ушло на обмен восторженными взглядами и подталкивание друг друга локтями, но, спохватившись, они окружили царственного пленника, правда, понятия не имея, кто он таков, и почти сразу же исчезли вместе с ним за поворотом улицы. Издали их передвижения напоминали бегство теней или призраков, сопровождающееся молчаливой, но чрезвычайно взволнованной жестикуляцией.
И тут оказалось, что за всем происходившим наблюдал еще один человек. Он все видел, все слышал. Когда тени испарились, он прошептал:
— Только сын короля мог так говорить с королем. Это странно и замечательно. Рок, некоторые, говоря о тебе, утверждают, что ты — всего лишь слово. Но я ощущаю тебя, я дотрагиваюсь до тебя, я сжимаю тебя в объятиях. Вот и возникла непримиримая ненависть между отцом и сыном. И я, я зажег этот факел. Где возгорится пожар от его искр?
Говоря это, Нострадамус дрожал. Обуревавшие его мысли можно было легко прочесть на бледном лице мага. Руаяль де Боревер, обнаружив безмолвного свидетеля, подошел к нему.
— Вы видели? Вы слышали?
— Все видел и все слышал. Дитя мое, что ты теперь сделаешь с королем?
— Не знаю, — пожав плечами, ответил Боревер.
Нострадамуса охватила сумасшедшая радость. Ответ молодого человека открывал ему путь на седьмое небо мести. Если бы Руаяль сказал: «Я его убью!» — у Нострадамуса возникли бы опасения, что его мечты пойдут прахом. Но Боревер не знал, что делать! Значит, в его мозгу прокручивалась идея осуществления чего-то куда более ужасного, чем смерть! Нострадамус не стал настаивать. Иногда случается произнести решающие, не подлежащие пересмотру слова. Боревер только что произнес именно такие.
— Я пошел, — после минутной паузы сказал молодой человек.
— Куда же?
— К нему.
Нострадамус усмехнулся, и от этой усмешки кровь в жилах Боревера побежала куда быстрее, на него словно лихорадка напала. И не зря. Потому что маг приблизился к веревочной лестнице, все еще свисавшей из окна второго этажа резиденции великого прево, и спросил:
— А это как же?
Боревер вздрогнул. Лицо его залила краска. Весь дрожа, он пробормотал:
— Что — «как же»?
— Лестница. Никто ею так и не воспользуется?
Нострадамус не успел еще произнести последние слова, а Руаяль уже ухватился за веревки… И только тогда Нострадамус отошел от дома и удалился, не попрощавшись и склонив голову под тяжестью чудовищных мыслей, крутившихся в его мозгу…
Когда и он, в свою очередь, скрылся за поворотом, маршал де Сент-Андре, до тех пор валявшийся у стены бездыханным трупом, испустил вздох, открыл глаза и осмотрелся по сторонам. Там, наверху, он увидел, как какой-то мужчина, достигнув последней ступеньки веревочной лестницы, перелезает через подоконник открытого окна. Сент-Андре, пошатываясь, поднялся с игривой улыбкой на губах. Он проворчал:
— Ого! Что тут делается? Да-да… Черт побери, что за неожиданное нападение! А где эти негодяи? Слава богу, король обратил их в бегство. Хм! Мне кажется, я получил хорошенький удар шпагой в плечо… Но, в конце концов, мне же светит за это аж двадцать тысяч!
Он быстренько ощупал карман, убедился, что драгоценная бумажка при нем, нежно ее погладил и расхохотался.
— Двадцать тысяч экю! Еще шестьдесят — и вот он, мой шестой миллион!
Есть люди, которые произносят слово «миллион» в точности так же, как первые христиане в катакомбах произносили слово «бог». Сент-Андре был именно из таких людей. Он молился деньгам. И, удостоверившись, что его не разлучили с божеством, которому он поклоняется, забыл о ране и предался радостным мыслям.
— Скоро настанет утро и можно будет отправиться за ними, чтобы добавить эти жалкие двадцать тысяч к тому, что уже хранится в моих чудесных сундуках… Прощайте, сир, развлекайтесь, как можете!
Бросив последний взгляд на распахнутое окно, он тоже удалился.
Поле недавнего сражения опустело.
А что же стало с Лагардом?
Мы помним, что его, бесчувственного, подняли с земли и унесли с собой головорезы из Железного эскадрона, счастливые от того, что сравнительно легко отделались.
Это были жестокие убийцы, сотни раз они рисковали своей шкурой и делали это, испытывая не больше чувств, чем в момент, когда опустошали кувшин с вином. Но с таким они столкнулись впервые. Ничего себе потасовка! Откуда, черт возьми, взялся этот парень, этот бешеный, который заставил их позорно бежать? Где он научился этим невероятным, непонятным, чисто дьявольским приемам, этим ударам, которыми он их безжалостно осыпал? И никакого позора! Ничуть не стыдно отступить перед шпагой, которая и не оружие вовсе, а буря, смерч, гром и молния!
Едва придя в себя, Лагард кинулся в Лувр. Его там ждали, это было понятно сразу. Все двери оказались распахнуты перед ним. Екатерину Медичи он обнаружил в молельне. Увидев Лагарда, она побледнела. Ей не надо было спрашивать, достаточно было одного взгляда, чтобы понять: дело проиграно. Только губы королевы задрожали. Лагард не смог вынести тяжести взгляда устремленных на него светлых глаз, он опустил голову и пробормотал:
— Что можно было сделать, мадам, нас оказалось слишком мало: для того, чтобы победить, потребовался бы вдвое, втрое больший эскадрон…
— Это опасно. Двенадцать и так слишком много.
— Тогда не надо на меня сердиться и убивать своим взглядом!
— Я на тебя не сержусь.
— Их было на полсотни больше, чем нас.
Екатерина побледнела, она почувствовала, как леденеет кровь у нее в жилах.
— Значит, он знал заранее? — прошептала она, сжимая кулаки.
— Нет, мадам. Это был сброд, разбойники. Несчастный случай, просто проклятие. Банда, которая искала, чем бы поживиться у запоздалых прохожих. А главарь у них — дьявол во плоти, хотя, может быть, и человек, но со шпагой самого Люцифера!
— И его зовут?
— Руаяль де Боревер.
— Руаяль де Боревер, замечательно, — сказала Екатерина задумчиво. Имя навеки запечатлелось в ее памяти. — Значит, Руаяль де Боревер… Начнем с того, что постараемся избавиться от этого человека.
— Он умрет, мадам! — твердо пообещал Лагард, и в глазах его сверкнуло бешенство, поражение не просто обозлило начальника Железного эскадрона, оно вызвало дикую жажду мести.
Екатерина еще минутку размышляла, потом, уже успокоившись, спросила:
— А король? Наверное, вернулся во дворец?
— Не знаю, мадам.
Екатерина жестом отослала наемного убийцу. Она провела ночь в молельне, поминутно выглядывая в окна, прислушиваясь к тишине. Около восьми утра вошла одна из ее служанок, совершенно растерянная.
— Мадам, знаете, что говорят? Что Его Величества нет в Лувре!
Екатерина прикусила губу, чтобы не закричать. Но нашла в себе мужество беззаботно ответить:
— Ну и что? Разве впервые король не ночует во дворце?
И эти жестокие слова, которые позволили ей мгновенно выработать линию поведения, были и впрямь восхитительны. Теперь Екатерина могла, не вызывая никаких подозрений, быть встревоженной, мятущейся, раздраженной: а какой еще может быть униженная и оскорбленная жена? К тому же теперь она могла позволить себе разрыдаться и снять тем самым дикое напряжение. Но король не вернулся в Лувр и к десяти часам утра. И тут Екатерина почувствовала, как у нее замирает сердце.
К полудню Генриха все еще не было. Королева подумала: а может быть, этот Руаяль де Боревер выполнил задачу, поставленную перед Лагардом? В Лувре тем временем поднялась страшная суматоха. Король! Где король? Екатерина подняла пылающий взгляд на распятие, висевшее над алтарем ее молельни, прошептала: «Господи, неужели Ты наконец услышал меня?» — и отдала приказ собирать Совет.
V. Лицом к лицу
Руаяль де Боревер спрыгнул с подоконника и оказался в комнате, где, кроме него, находились две женщины.
— Монсеньор, — сказала одна из них, — это здесь!
Она указала на дверь спальни Флоризы.
Дверь, словно по мановению ее руки, распахнулась, Флориза показалась на пороге. Но Боревер этого не заметил, он, склонившись к служанке, схватил ее за запястья и больно сжал их. Женщина в ужасе упала на колени.
— Это ты выбросила из окна лестницу? — грозно спросил Руаяль.
— Да, — еле вымолвила негодяйка, — но разве я что-то сделала неправильно?
Руаяль подтащил ее к окну и продолжил:
— Слушай. Я не стану убивать тебя, поскольку ты женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— А теперь — нашу долю! — сделав шаг вперед, вежливо попросил Тринкмаль.
— Нашу долю? — возмутился Корподьябль. — Какого черта! Здесь все наше!
— Заткнитесь же, сучьи дети! — заорал Руаяль.
— Сент-Андре, — спокойно сказал Генрих, вкладывая шпагу в ножны, — отдай свой кошелек этим славным парням, и пусть они отправляются к чертовой матери!
«Славные парни», задрожав от радости, сняли шляпы, галантно взмахнули ими, сделали выпад правой ногой и поклонились чуть ли не до земли. Но Сент-Андре не пошевелился, да он и не слышал приказа. Получив сквозную рану в плечо, он валялся без сознания на земле прямо под веревочной лестницей.
— Гляди-ка! — удивился Генрих. — Да он мертв… Хотя, ей-богу, рано или поздно это должно было с ним случиться. Сударь, — обратился он к Руаялю де Бореверу, — я очень обязан вам. Без вас, вполне может быть, я лежал бы сейчас рядом со своим спутником. Скажите, пожалуйста, кто вы такой?
— Меня зовут Руаяль де Боревер, — холодно ответил молодой человек.
Генрих нахмурил брови.
— Молодой человек, — сказал он, — мне уже говорили о вас. Услуга, которую вы мне оказали, еще слишком свежа в моей памяти, чтобы я мог передать вам, что именно говорили. Но все, что я могу для вас сделать, это — отсрочить на неделю исполнение приказа, отданного в отношении вас. Следовательно, вам нужно использовать эту неделю, чтобы отправиться куда-нибудь подальше от Франции и постараться применить там свои способности…
— Сударь, — отозвался Боревер, — вы попросили меня назвать свое имя, и я сделал это. А теперь, пожалуйста, скажите ваше.
Король мрачно улыбнулся. И произнес ледяным тоном, сопровождая свои слова жестом, подобным удару топора:
— Послушай, милейший, убирайся-ка сию минуту, если не хочешь, чтобы я отнял у тебя ту милость, коей только что пожаловал!
— Господи боже мой! Пощупаем-ка его немножко, этого нахала!
— Точно, пощупаем! Мне нужны деньги для завтрашней мессы!
— Давай деньги, черт тебя побери! — прорычал Буракан.
— Danaro, madona ladra!.
Четыре разбойника сделали два шага к королю. Но сразу же были отброшены назад на четыре шага ударами мощных кулаков.
— Ах, проклятые псы! Ах, чертовы язычники! Вон отсюда, выродки! Вы мешаете мне поговорить с этим господином и преподать ему урок вежливости. Ну-ка, несчастные, по кому веревка плачет! Марш! Вот вам экю! Вот вам су! Вот вам денье!
«Экю», «су» и «денье» градом сыпались на головы, спины и плечи четырех разбойников в виде ударов и сыпались с такой потрясающей скоростью, что те отступали и отступали в молчаливом восхищении.
— А ну, пьяницы, собаки паршивые, бесстыжие грабители, убирайтесь и держитесь подальше отсюда, пока я сам вас не позову! А теперь, мсье, — прибавил он, оборачиваясь к Генриху II, — ваше имя, мы ведь остались одни…
Генрих скрипнул зубами. Он огляделся, пытаясь сдержать гнев. Они действительно остались одни. Бешенство душило короля, но страсть, одолевавшая его, оказалась сильнее бешенства.
— Молодой человек, — сказал он холодно, — в последний раз говорю вам: уходите. У меня дела в этом доме.
— Ради которых вы хотели подняться по веревочной лестнице?
— Да, — процедил Генрих сквозь зубы. — Как видишь. Речь идет о любовном свидании.
— Вы лжете! — заявил Руаяль де Боревер, ставший бледным, как смерть.
— Проклятие! — вне себя проревел король. — Да ты знаешь, с кем говоришь, болван?!
— Битый час прошу вас назвать свое имя, мсье! Но кем бы вы ни были, вы лжете. Эта лестница ведет в резиденцию великого прево. А мадемуазель Флориза де Роншероль никому не назначает любовных свиданий. Потому я и говорю вам: вы лжете!
— Ничтожество! На колени, несчастный, и проси прощения! Раз уж тебе так хочется знать, сейчас скажу. Так вот: я — король!
Боревер скрестил руки на груди и отозвался совершенно спокойно:
— Значит, король? Что ж, король Франции, вы солгали. Король Франции, — продолжал он голосом, в котором звучали угрожающие нотки, — я, Руаяль де Боревер, запрещаю вам оскорблять девушку, которая живет в этом доме! Король Франции, сию минуту убирайтесь отсюда, и предупреждаю: отныне все, что я могу сделать для вас, — это отпустить с миром вместо того, чтобы заткнуть обратно вам в глотку те оскорбления, которые только что сорвались с вашего поганого языка.
Генрих простоял минуту в немом изумлении. Он поднял глаза к небу: не поразит ли молния наглеца? Потом он взглянул тому под ноги: не разверзнется ли земля? Ни грозы, ни землетрясения… Ничего…
— Пошел отсюда! — загремел вместо того Руаяль, еще более прямой и несгибаемый, чем всегда.
И тогда Генрих вспомнил, что он мужчина. Ему претила мысль о том, чтобы запятнать свою шпагу презренной кровью этого мужлана, но он постарался отогнать эту мысль и вынул оружие из ножен, правда, проворчав:
— Посмотрим, хватит ли ему наглости замахнуться на своего короля!
Нет, на это у Боревера не хватило наглости. Он просто-напросто выхватил из рук Генриха королевскую шпагу и… разломал ее надвое о колено.
— Ничтожество, — только и смог сказать Генрих упавшим голосом.
— Эй вы, бродяги, сюда! — крикнул между тем Руаяль.
Четверка висельников не заставила себя долго ждать. Издали, ничего не слыша, ночные разбойники наблюдали за всем происходящим, еще потирая намятые бока, и вот теперь приблизились — торопливым шагом и сияя улыбками.
— Помните мое убежище на улице Каландр?
— А как же, — просто ответил Буракан.
— Отлично, — сказал Руаяль. — Отведите его туда и хорошенько стерегите, пока я не приду. Если его там не окажется — слышите? — если его там не окажется, куда бы вы ни спрятались, я найду вас даже под землей и спущу шкуру!
Несколько секунд у бандитов ушло на обмен восторженными взглядами и подталкивание друг друга локтями, но, спохватившись, они окружили царственного пленника, правда, понятия не имея, кто он таков, и почти сразу же исчезли вместе с ним за поворотом улицы. Издали их передвижения напоминали бегство теней или призраков, сопровождающееся молчаливой, но чрезвычайно взволнованной жестикуляцией.
И тут оказалось, что за всем происходившим наблюдал еще один человек. Он все видел, все слышал. Когда тени испарились, он прошептал:
— Только сын короля мог так говорить с королем. Это странно и замечательно. Рок, некоторые, говоря о тебе, утверждают, что ты — всего лишь слово. Но я ощущаю тебя, я дотрагиваюсь до тебя, я сжимаю тебя в объятиях. Вот и возникла непримиримая ненависть между отцом и сыном. И я, я зажег этот факел. Где возгорится пожар от его искр?
Говоря это, Нострадамус дрожал. Обуревавшие его мысли можно было легко прочесть на бледном лице мага. Руаяль де Боревер, обнаружив безмолвного свидетеля, подошел к нему.
— Вы видели? Вы слышали?
— Все видел и все слышал. Дитя мое, что ты теперь сделаешь с королем?
— Не знаю, — пожав плечами, ответил Боревер.
Нострадамуса охватила сумасшедшая радость. Ответ молодого человека открывал ему путь на седьмое небо мести. Если бы Руаяль сказал: «Я его убью!» — у Нострадамуса возникли бы опасения, что его мечты пойдут прахом. Но Боревер не знал, что делать! Значит, в его мозгу прокручивалась идея осуществления чего-то куда более ужасного, чем смерть! Нострадамус не стал настаивать. Иногда случается произнести решающие, не подлежащие пересмотру слова. Боревер только что произнес именно такие.
— Я пошел, — после минутной паузы сказал молодой человек.
— Куда же?
— К нему.
Нострадамус усмехнулся, и от этой усмешки кровь в жилах Боревера побежала куда быстрее, на него словно лихорадка напала. И не зря. Потому что маг приблизился к веревочной лестнице, все еще свисавшей из окна второго этажа резиденции великого прево, и спросил:
— А это как же?
Боревер вздрогнул. Лицо его залила краска. Весь дрожа, он пробормотал:
— Что — «как же»?
— Лестница. Никто ею так и не воспользуется?
Нострадамус не успел еще произнести последние слова, а Руаяль уже ухватился за веревки… И только тогда Нострадамус отошел от дома и удалился, не попрощавшись и склонив голову под тяжестью чудовищных мыслей, крутившихся в его мозгу…
Когда и он, в свою очередь, скрылся за поворотом, маршал де Сент-Андре, до тех пор валявшийся у стены бездыханным трупом, испустил вздох, открыл глаза и осмотрелся по сторонам. Там, наверху, он увидел, как какой-то мужчина, достигнув последней ступеньки веревочной лестницы, перелезает через подоконник открытого окна. Сент-Андре, пошатываясь, поднялся с игривой улыбкой на губах. Он проворчал:
— Ого! Что тут делается? Да-да… Черт побери, что за неожиданное нападение! А где эти негодяи? Слава богу, король обратил их в бегство. Хм! Мне кажется, я получил хорошенький удар шпагой в плечо… Но, в конце концов, мне же светит за это аж двадцать тысяч!
Он быстренько ощупал карман, убедился, что драгоценная бумажка при нем, нежно ее погладил и расхохотался.
— Двадцать тысяч экю! Еще шестьдесят — и вот он, мой шестой миллион!
Есть люди, которые произносят слово «миллион» в точности так же, как первые христиане в катакомбах произносили слово «бог». Сент-Андре был именно из таких людей. Он молился деньгам. И, удостоверившись, что его не разлучили с божеством, которому он поклоняется, забыл о ране и предался радостным мыслям.
— Скоро настанет утро и можно будет отправиться за ними, чтобы добавить эти жалкие двадцать тысяч к тому, что уже хранится в моих чудесных сундуках… Прощайте, сир, развлекайтесь, как можете!
Бросив последний взгляд на распахнутое окно, он тоже удалился.
Поле недавнего сражения опустело.
А что же стало с Лагардом?
Мы помним, что его, бесчувственного, подняли с земли и унесли с собой головорезы из Железного эскадрона, счастливые от того, что сравнительно легко отделались.
Это были жестокие убийцы, сотни раз они рисковали своей шкурой и делали это, испытывая не больше чувств, чем в момент, когда опустошали кувшин с вином. Но с таким они столкнулись впервые. Ничего себе потасовка! Откуда, черт возьми, взялся этот парень, этот бешеный, который заставил их позорно бежать? Где он научился этим невероятным, непонятным, чисто дьявольским приемам, этим ударам, которыми он их безжалостно осыпал? И никакого позора! Ничуть не стыдно отступить перед шпагой, которая и не оружие вовсе, а буря, смерч, гром и молния!
Едва придя в себя, Лагард кинулся в Лувр. Его там ждали, это было понятно сразу. Все двери оказались распахнуты перед ним. Екатерину Медичи он обнаружил в молельне. Увидев Лагарда, она побледнела. Ей не надо было спрашивать, достаточно было одного взгляда, чтобы понять: дело проиграно. Только губы королевы задрожали. Лагард не смог вынести тяжести взгляда устремленных на него светлых глаз, он опустил голову и пробормотал:
— Что можно было сделать, мадам, нас оказалось слишком мало: для того, чтобы победить, потребовался бы вдвое, втрое больший эскадрон…
— Это опасно. Двенадцать и так слишком много.
— Тогда не надо на меня сердиться и убивать своим взглядом!
— Я на тебя не сержусь.
— Их было на полсотни больше, чем нас.
Екатерина побледнела, она почувствовала, как леденеет кровь у нее в жилах.
— Значит, он знал заранее? — прошептала она, сжимая кулаки.
— Нет, мадам. Это был сброд, разбойники. Несчастный случай, просто проклятие. Банда, которая искала, чем бы поживиться у запоздалых прохожих. А главарь у них — дьявол во плоти, хотя, может быть, и человек, но со шпагой самого Люцифера!
— И его зовут?
— Руаяль де Боревер.
— Руаяль де Боревер, замечательно, — сказала Екатерина задумчиво. Имя навеки запечатлелось в ее памяти. — Значит, Руаяль де Боревер… Начнем с того, что постараемся избавиться от этого человека.
— Он умрет, мадам! — твердо пообещал Лагард, и в глазах его сверкнуло бешенство, поражение не просто обозлило начальника Железного эскадрона, оно вызвало дикую жажду мести.
Екатерина еще минутку размышляла, потом, уже успокоившись, спросила:
— А король? Наверное, вернулся во дворец?
— Не знаю, мадам.
Екатерина жестом отослала наемного убийцу. Она провела ночь в молельне, поминутно выглядывая в окна, прислушиваясь к тишине. Около восьми утра вошла одна из ее служанок, совершенно растерянная.
— Мадам, знаете, что говорят? Что Его Величества нет в Лувре!
Екатерина прикусила губу, чтобы не закричать. Но нашла в себе мужество беззаботно ответить:
— Ну и что? Разве впервые король не ночует во дворце?
И эти жестокие слова, которые позволили ей мгновенно выработать линию поведения, были и впрямь восхитительны. Теперь Екатерина могла, не вызывая никаких подозрений, быть встревоженной, мятущейся, раздраженной: а какой еще может быть униженная и оскорбленная жена? К тому же теперь она могла позволить себе разрыдаться и снять тем самым дикое напряжение. Но король не вернулся в Лувр и к десяти часам утра. И тут Екатерина почувствовала, как у нее замирает сердце.
К полудню Генриха все еще не было. Королева подумала: а может быть, этот Руаяль де Боревер выполнил задачу, поставленную перед Лагардом? В Лувре тем временем поднялась страшная суматоха. Король! Где король? Екатерина подняла пылающий взгляд на распятие, висевшее над алтарем ее молельни, прошептала: «Господи, неужели Ты наконец услышал меня?» — и отдала приказ собирать Совет.
V. Лицом к лицу
Руаяль де Боревер спрыгнул с подоконника и оказался в комнате, где, кроме него, находились две женщины.
— Монсеньор, — сказала одна из них, — это здесь!
Она указала на дверь спальни Флоризы.
Дверь, словно по мановению ее руки, распахнулась, Флориза показалась на пороге. Но Боревер этого не заметил, он, склонившись к служанке, схватил ее за запястья и больно сжал их. Женщина в ужасе упала на колени.
— Это ты выбросила из окна лестницу? — грозно спросил Руаяль.
— Да, — еле вымолвила негодяйка, — но разве я что-то сделала неправильно?
Руаяль подтащил ее к окну и продолжил:
— Слушай. Я не стану убивать тебя, поскольку ты женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63