От ножек стола возле стены остались следы. Он взглянул на них – и как живую увидел Хуню. Не так просто забыть человека и то, что связано с ним.
Сянцзы присел на кан, вытащил сигарету, а с ней – измятую бумажонку в один мао. В последние дни ему было не до денег. Сейчас он сгреб их в кучу: серебряные, медные, бумажные. Кучка получилась солидная, но в ней не набралось и двадцати юаней. Вместе с десятью юанями, вырученными за вещи, у него было тридцать юаней.
Он положил деньги на кан и долго смотрел на них, не испытывая ни радости, ни печали. Опять он остался один с кучкой старых, грязных денег.
С тяжелым вздохом сунул он деньги за пазуху, свернул постель и платья и отправился к Сяо Фуцзы.
– Платья оставь себе! Постель тоже пусть пока полежит здесь. Найду работу, приду заберу.
Он выпалил все это одним духом, не решаясь взглянуть на Сяо Фуцзы.
В ответ услышал всего одно слово:
– Хорошо.
Позднее, когда Сянцзы пришел за постелью, Сяо Фуцзы встретила его с опухшими от слез глазами. Он не знал, как утешить ее, и пообещал:
– Когда устроюсь, приду, непременно приду! Жди! Она молча кивнула.
Сянцзы отдохнул день и снова взялся за коляску. Но прежнего рвения не было. Он стал ко всему безразличен и уныло влачил свои дни.
Прошел месяц, и сердце его успокоилось. Лицо пополнело немного, но, прежде румяное, приобрело желтоватый оттенок. Сянцзы оправился от болезней и горя, но уже не казался таким здоровяком.
В глубине его глаз притаилась печаль, взгляд стал невидящим, тусклым. И прежде несловоохотливый, Сянцзы стал еще молчаливее. Он походил на дерево после бури: израненное, но все еще могучее, неподвижно стоит оно под лучами солнца, ни единый листок не шелохнется.
Дни были на редкость теплые, деревья зазеленели. Сянцзы часто останавливал коляску, чтобы погреться на солнце, а иногда, разморенный теплом, чуть не засыпал на ходу. С людьми Сянцзы заговаривал лишь в случае необходимости, но все время что-то бормотал про себя.
Сянцзы пристрастился к курению. Как только садился передохнуть, рука сама тянулась за сигаретой. Он не спеша затягивался, раздумчиво следил за поднимающимися кверху кольцами дыма и кивал головой, словно в подтверждение каких-то своих мыслей. Бегал он по-прежнему быстрее многих рикш, хотя особенно не старался. На поворотах, спусках и подъемах был осторожен, даже чересчур. Как ни подзадоривали его другие рикши – кто, мол, кого обгонит, Сянцзы бежал спокойно, не торопясь. Только теперь он по-настоящему понял, что значит возить коляску, и не думал больше ни о славе, ни о похвалах.
У него появились друзья: дикие гуси и те летают стаей. Без друзей, пожалуй, пришлось бы совсем худо. Портсигар он пускал по кругу, а если оставалась последняя сигарета, говорил беззаботно:
– Берите! Еще куплю!
Он теперь не сторонился, как прежде, тех, кто играл на деньги, подходил поглядеть, а то и сам делал ставку. Выиграет или проиграет, не все ли равно, главное, не быть одному, а вместе со всеми. Он понял, что после целого дня труда надо хоть немного развлечься. Выпить за компанию Сянцзы тоже не отказывался, хотя пил немного, чаще угощал других. Он перестал презирать нехитрые радости жизни, в которых раньше не видел смысла. Раз не удалось добиться своего, значит, он был неправ. Он охотно помогал деньгами на свадьбу или на похороны, вносил свою долю на «подарок от всех» и даже сам ходил поздравлять или выражать соболезнование, так как понял, что деньги – не самое главное, гораздо важнее участие. У бедняков все общее – горе и радости.
Сянцзы не решался прикасаться к оставшимся у него тридцати юаням. Вооружившись большой иглой, он неумело зашил деньги в белый пояс и всегда носил при себе. О своей коляске он больше не думал: пусть деньги лежат; кто знает, какие еще болезни или несчастья обрушатся на его голову! Надо иметь запас на черный день. Человек не железный, в этом он убедился.
Перед наступлением осени Сянцзы нанялся на постоянную работу. Дел здесь было меньше, чем обычно, – это его и привлекло. Сянцзы научился выбирать хозяев и поступал на место лишь в том случае, если условия были подходящие. Главное – беречь себя. Надорвешься, погубишь здоровье – тогда конец. А жизнь дается только раз!
Итак, Сянцзы поселился неподалеку от храма Юнхэгун, у хозяина по фамилии Ся, мужчины лет за пятьдесят, с виду образованного и воспитанного. Семья у него была большая: жена и двенадцать душ детей. Еще Ся завел наложницу, для которой тайком от жены снял домик в уединенном месте близ храма. Кроме самого господина Ся и его наложницы, там жили служанка и Сянцзы.
Сянцзы здесь очень нравилось. Дом состоял из шести комнат, три занимали господа, в одной помещалась кухня, в двух – прислуга. Дворик был маленький, Сянцзы подметал его двумя-тремя взмахами метлы. У южной стены росла невысокая финиковая пальма с десятком незрелых фиников на макушке. Цветы поливать не приходилось, потому что их не было. Сянцзы хотел от скуки привести пальму в порядок, но вспомнил, как капризны эти деревья, и решил ничего не трогать.
В общем, работы было немного. Утром господин Ся уезжал на службу и возвращался к пяти часам. Сянцзы отвозил его и привозил домой.
Господин Ся никуда не выезжал, словно чего-то боялся. Младшая госпожа, наоборот, выходила из дому довольно часто, но к четырем часам возвращалась, чтобы послать Сянцзы за господином, Сянцзы привозил хозяина, и… на этом его рабочий день кончался. Младшая госпожа выезжала только на рынок или в парк имени Сунь Ятсена, и, когда Сянцзы довозил ее до места, у него оставалось довольно много времени на отдых. С такой работой Сянцзы справлялся шутя.
Господин Ся был скуп и дрожал над каждым медяком Он даже не смотрел по сторонам, когда ехал в коляске, словно боялся купить что-нибудь ненароком. Младшая госпожа была щедрой и часто выезжала за покупками. Если еда ей была не по вкусу, она отдавала прислуге, не нравилась вещь – тоже дарила, чтобы легче было уговорить мужа купить новую. Всю жизнь, всего себя господин Ся посвятил наложнице. На себя он ничего не тратил, не говоря уже о других. Рассказывали, что его законная жена и дети, которые жили в Баодине, по пять месяцев не получали от него ни медяка.
Сянцзы не любил господина Ся: сутулый, ходит, втянув голову в плечи, как вор, глаза устремлены на носки ботинок; слова лишнего не скажет, мао не потратит, не засмеется и вообще походит на тощую обезьяну. А если и обронит слово-другое, то так презрительно, будто все вокруг – негодяй? только он – порядочный.
Сянцзы не терпел таких людей. Но работа есть работа. Платят чего же еще? Видно, придется возить эту мерзкую обезьяну! Тем более что госпожа держится просто, не задается.
Сянцзы видел в ней лишь хозяйку, которая иногда угощает его, дарит всякие мелочи, изредка дает немного на чай. Как женщина она ему не очень нравилась, хотя была красива, душилась, пудрилась, наряжалась в шелка. И Сяо Фуцзы, конечно, не могла с ней сравниться! Однако Сянцзы, глядя на госпожу, почему-то вспоминал Хуню. Чем-то она на нее походила – не одеждой, не внешностью, а манерами и складом характера. Сянцзы чувствовал, что покойная Хуню и госпожа Ся люди одного сорта. Ей было года двадцать два, не больше, а держалась она как старая продувная бестия, а не девушка, едва вышедшая замуж.
Как и Хуню, она не отличалась девичьей скромностью, завивала волосы, носила плотно облегающие платья и туфли на высоком каблуке, в общем, одевалась по последней моде. И все же не выглядела настоящей госпожой – даже Сянцзы это видел. Но и на продажную женщину не походила. Одно Сянцзы понимал: госпожа Ся опасна, как Хуню, даже опаснее, потому что молода и красива. И Сянцзы сторонился госпожи, словно в ней таилось все зло, весь яд женского племени. Он боялся смотреть ей в глаза. И с каждым днем чувство страха усиливалось.
Сянцзы никогда не видел, чтобы хозяин тратил деньги, разве что на лекарства. Что за лекарства, Сянцзы не знал, но каждый раз, когда господин их привозил, его подружка казалась особенно оживленной. Да и у господина Ся поднималось настроение. Но проходило три дня, хозяин мрачнел и еще больше сутулился. Он вел себя как рыба, купленная на базаре: пустишь в воду – оживет, вытащишь – затихнет. Как только господин Ся начинал походить на покойника, Сянцзы знал, что подходит время ехать в аптеку. И всякий раз, сворачивая к аптеке, невольно проникался жалостью к этой высохшей обезьяне. Когда господин Ся возвращался домой со своим лекарством, Сянцзы вспоминал Хуню, и на сердце становилось невыносимо тяжело. О покойниках плохо не говорят, но ведь это из-за нее он потерял силу и здоровье!
Сянцзы не нравились ни хозяин, ни хозяйка, но бросать из-за этого работу не стоило. «Какое мне до них дело?» – говорил он себе, попыхивая сигаретой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Как-то раз госпожа поругалась со служанкой, тетушкой Ян – та разбила один из четырех только что купленных горшочков с хризантемами. Тетушка Ян, женщина деревенская, не считала цветы драгоценностью, но все равно чувствовала себя виноватой, потому что разбила чужую вещь. Когда же госпожа принялась обзывать ее по-всякому, тетушка Ян не выдержала. Деревенские в гневе не помнят себя, и служанка ответила госпоже самой отборной бранью. Топая ногами, госпожа велела ей собрать свои пожитки и немедленно убраться вон.
Сянцзы никогда не приходилось мирить людей, тем более женщин, поэтому он не вмешивался. Но когда тетушка Ян обозвала госпожу проституткой, он понял, что ее песенка спета, и решил, что настал его черед: госпожа вряд ли оставит рикшу, который знает о ней больше, чем положено. И он ждал, когда ему откажут от места. «Скорее всего, – думал он, – это случится, когда возьмут новую прислугу». Однако Сянцзы не особенно печалился. Жизнь научила его спокойно предлагать свои услуги и не огорчаться, выслушивая отказы. Не стоило из-за этого переживать.
Но как ни странно, после ухода тетушки Ян госпожа стала с ним особенно приветлива. Теперь ей приходилось стряпать самой, а за продуктами посылать Сянцзы. Когда он возвращался, она просила его что-нибудь почистить или помыть, а тем временем резала мясо и готовила еду. В такие минуты она не упускала случая заговорить с Сянцзы.
Госпожа обычно ходила в трикотажной кофточке розового цвета, голубых штанах и расшитых домашних туфлях из белого шелка. Сянцзы не решался на нее взглянуть. Его влекло к этой женщине; крепкий запах ее духов дурманил голову: так цветы привлекают ароматом бабочек и пчел. Порой Сянцзы не выдерживал и бросал на госпожу жадные взгляды.
Он не презирал эту женщину, это падшее создание, эту красавицу. И готов был сойтись с ней хотя бы для того, чтобы досадить господину Ся, этой полудохлой обезьяне. При таком муже госпожа была вправе делать что хотела, да и он мог не стесняться, имея такого хозяина. Сянцзы постепенно смелел, однако женщина не обращала на него внимания.
Как-то раз, приготовив обед, она села на кухне поесть и позвала Сянцзы.
– Ешь! А потом вымоешь посуду. Когда будешь встречать господина, заодно купи чего-нибудь на ужин, чтобы еще раз не ездить. Завтра воскресенье, господин дома, и я пойду искать служанку. Может, ты кого-нибудь знаешь? Теперь так трудно найти прислугу! Ну ладно, ешь, а то остынет!
Она была так великодушна, так просто говорила с ним! Даже ее трикотажная кофточка показалась Сянцзы много скромнее, и ему стало стыдно. Где же его порядочность? До чего он дошел!
От расстройства он съел целых две чашки риса. Затем вымыл посуду, ушел к себе в комнату и принялся курить сигарету за сигаретой:
Встречая в этот раз хозяина, Сянцзы испытывал к нему особую ненависть. Его так и подмывало бросить на ходу коляску, чтобы угробить эту тварь. Он нарочно дергал ручки, встряхивая старую обезьяну. Но обезьяна молчала, и Сянцзы опять стало стыдно. Он не мог себе простить, что хотел совершить подлость просто так, без всякой причины. Раньше с ним этого не бывало.
Но вскоре он успокоился и, вспоминая об этом случае, лишь посмеивался. Надо же, как он тогда разозлился!
На другой день госпожа пошла искать прислугу и при вела женщину, которую взяла на испытательный срок. Сянцзы перестал надеяться на благосклонность хозяйки, и теперь все в этом доме его раздражало.
Но в понедельник после обеда госпожа отказала служанке: та, мол, недостаточно чиcтoплoтнa. Затем послала Сянцзы купить жареных каштанов, а когда он вернулся крикнула:
– Неси ко мне!
Сянцзы вошел. Госпожа пудрилась перед зеркалом. На ней была все та же розовая кофточка, но голубые штаны она сменила на светло-зеленые. Увидев Сянцзы в зеркале, она быстро повернулась и встретила его улыбкой.
Неожиданно Сянцзы увидел перед собой Хуню, но молодую, прекрасную! Он остановился как вкопанный… Страх, осторожность – все исчезло, осталось лишь горячее, непреодолимое желание. Сянцзы потерял голову…
Дня через три Сянцзы со своей постелью вернулся в прокатную контору. Случилось то, чего он боялся больше всего. Прежде Сянцзы постыдился бы об этом говорить, но теперь со смехом рассказывал всем, как подцепил дурную болезнь.
Рикши наперебой советовали ему, какое лекарство купить, к какому врачу пойти. Никто не считал это позором, напротив, все сочувствовали Сянцзы и, немного смущаясь, делились с ним своим опытом. Молодые рикши заражались этой болезнью в публичных домах – за деньги. Пожилые подхватывали ее у старых потаскух считай что даром. А те, кому не пришлось переболеть, знали истории, приключившиеся с их хозяевами. У каждого было о чем рассказать.
Болезнь сблизила Сянцзы с товарищами. Гордиться нечем, но и стыдиться не стоит: он принял свою болезнь так же спокойно, как легкую простуду или расстройство желудка.
На лекарства и всевозможные снадобья ушло десять с лишним юаней, но вылечиться окончательно Сянцзы не удалось. Он относился к лечению небрежно, считал, что, раз полегчало, можно не принимать больше лекарств. Поэтому в пасмурную погоду и при смене сезонов у него начинали болеть суставы. Тогда он снова глотал лекарства пли старался сам как-нибудь побороть болезнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28