https://wodolei.ru/catalog/accessories/derzhatel-tualetnoj-bumagi/s-polochkoj/
Холодные стрелы дождя водопадами низвергались на го род. Реки небесные хлынули, реки земные вышли из берегов, и все слилось в одну черно-желтую стену, которую временами пронзали яркие молнии.
Сянцзы весь вымок, с его соломенной шляпы струями стекала вода. Дождь хлестал по лицу, трепал штаны. Сянцзы не мог поднять головы, открыть глаз; он задыхался и едва передвигал ноги, бредя наугад по щиколотку в воде. Холод пробирал до мозга костей. Сердце сжималось, в ушах шумело. Он не мог найти подходящего места, чтобы поста вить коляску. Хотел бежать мешала вода. Еле живой, он медленно тащился вперед. Пассажир скорчился в коляске, предоставив рикше одному бороться со стихией.
Наконец дождь начал стихать. Распрямив спину, Сянцзы проговорил:
– Укроемся на время, господин, переждем!
Но пассажир затопал ногами, заорал:
– Вези скорее! А то бросишь на полдороге!
Сянцзы хотел было переждать грозу, но понял: если остановится, сразу замерзнет и, стиснув зубы, побежал дальше. Небо опять потемнело, сверкнула молния, дождь хлестал в лицо.
Когда приехали на место, пассажир, рассчитываясь, не прибавил ни медяка, но Сянцзы смолчал: ему было все равно!
Дождь то стихал, то усиливался, но уже не был так беспощаден. Сянцзы, не переводя дыхания, добежал до дому. Сел к очагу, но продолжал дрожать, как лист на ветру. Хуню дала ему горячей сладкой воды с имбирем. Он обеими руками схватил чашку, залпом выпил все до капли и забрался под одеяло. В ушах шумел дождь. Сянцзы впал в забытье…
К четырем часам вспышки молнии стали реже, гроза начала терять силу. Вскоре тучи на западе разошлись, по краям окаймленные золотом. Но пелена дождя все еще висела в воздухе. Громовые раскаты становились все тише, удаляясь на Юг. Наконец появилось солнце, и мокрые листья засверкали как малахит.
На востоке в прояснившемся небе вспыхнула радуга, только концы ее еще прятались в низких тучах. Когда же радуга исчезла, не осталось ни облачка.
Все вокруг было омыто дождем. Казалось, из грозового хаоса возник новый, прекрасный мир. Даже над сточными канавами кружились разноцветные стрекозы.
Но во дворе никто, кроме босоногих ребятишек, гонявшихся за стрекозами, не радовался ясному небу и солнцу.
В комнате Сяо Фуцзы обрушилась часть стены; пришлось снять с кана циновку и заткнуть дыру. Во многих местах обвалился забор, но до забора ли было. Одним приходилось то совком, то миской вычерпывать воду, залившую пол, другим – заделывать дыры в стене, вытаскивать промокшие вещи во двор и сушить их на солнце или у огня.
Во время ливня бедняки прячутся в своих каморках, готовых в любую минуту обрушиться и заживо похоронить всех обитателей. Люди словно вверяют себя милости Неба. А после дождя подсчитывают убытки. Возможно, теперь, когда засуха миновала, рис и подешевеет на полмедяка, но это не возместит потерь. Хозяева ремонтируют дома, лишь когда комнаты становятся совершенно непригодными для жилья. Один, в лучшем случае, два штукатура наскоро заделывают дыры глиной и мелким щебнем – до следующего ливня! Но стоило какому-нибудь жильцу хоть на день задержать плату, как его сразу же выгоняли, а вещи отбирали. Никому не было дела до того, что такой дом может в любой момент рухнуть и погибнут люди – на лучшее жилье у бедняков не было денег.
Больше всего обитатели этих нищих лачуг страдают после дождей от простуды. Весь день и ребята и взрослые проводят на улице, тяжелым трудом зарабатывая на жизнь. Когда потные и разгоряченные, они попадают под дождь, обычно очень холодный на севере, а то и под град величиной с грецкий орех, то сразу заболевают и долго валяются в жару на сыром кане. Лекарство им купить не на что.
Для урожая дождь благо – поднимаются кукуруза и гаолян, но в городе он уносит в могилу сотни детей бедняков. Когда заболеет взрослый, еще тяжелее. Поэты воспевают жемчуг брызг на лотосе и двойную радугу после дождя, но беднякам не до красот. Если заболеет кормилец, в дом входит голод. Недаром после дождей возрастает число проституток, воришек и вообще всяких преступников: когда болен отец, сыновья идут воровать, а дочери торгуют собой. Все лучше, чем умереть с голоду! Дождь идет для всех: для богатых и бедных, для праведников и злодеев, но одним он приносит богатство и радость, другим – смерть и горе, ибо изливается на землю, лишенную справедливости.
Сянцзы заболел. Слегли и многие соседи.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Двое суток Сянцзы проспал мертвым сном, и Хуню забеспокоилась. Она отправилась в храм Императрицы, раздобыла всякие чудодейственные травы, растертые с пеплом от благовоний. Когда в Сянцзы влили это снадобье, он открыл глаза, огляделся, но вскоре снова впал в забытье и начал бредить. Тогда Хуню решила пойти за врачом. Два укола, лекарство – и Сянцзы пришел в себя.
– Дождь еще идет? – первым делом спросил он.
Лекарства Сянцзы решил больше не принимать: жаль денег. Он очень досадовал, что заболел. Незачем пить всякое зелье из-за какой-то простуды! Сянцзы храбрился, но когда попытался встать, перед глазами поплыли огненные круги, и он снова упал. Делать нечего, пришлось глотать лекарства.
Сянцзы пролежал десять дней. И с каждым днем все больше расстраивался. Уткнется в подушку и плачет. Сейчас за все платит Хуню. Но что будет, когда кончатся ее деньги? Ведь он не может обеспечить семью. Хуню чересчур расточительна, любит полакомиться. А скоро появится ребенок!…
Сянцзы поправлялся медленно. Его грызло беспокойство, и это усугубляло болезнь.
– Что с коляской? – спросил Сянцзы, когда ему полегчало.
– Не волнуйся, отдала Динсы напрокат!
– Ай-я!
Сянцзы боялся, как бы не сломали коляску, однако Хуню поступила правильно: не стоять же коляске без дела! Он подсчитал, что зарабатывал пять-шесть мао в день. Этого хватало на плату за жилье, на рис, топливо, масло для лампы и еще оставалось ему на чашку чая. На жизнь достаточно, если, конечно, тратить расчетливо, не так, как Хуню. А сейчас они получали всего мао в день, да еще покупали лекарства. Что, если болезнь свалила его надолго? Не удивительно, что Эр Цянцзы пьет, да и остальные рикши живут сегодняшним днем. Рикшу на каждом шагу подстерегает смерть! Как бы усердно он ни работал, каким бы упорным ни был, он не имеет права обзаводиться семьей, не имеет права болеть – словом, ни на что не имеет права!
Сянцзы вспомнил свою первую коляску, вспомнил пропавшие деньги, добытые с таким трудом… Кого винить в этих несчастьях? Не из-за болезни и не из-за семьи он потерял тогда все. Видно, как ни бейся, толку не будет. Да, неизвестно откуда придет погибель.
Тоска уступила место полному безразличию. Пропади все пропадом! Будет валяться, пока не поправится!
Несколько дней он лежал спокойно, ни о чем не думая, но вскоре им вновь овладело желание поскорее приняться за дело: бегать, трудиться в поте лица. Пусть он погибнет, но человек, пока жив, до последнего вздоха надеется на лучшее. Вот только никак он не поправится.
– Помнишь, я говорил, что эта коляска несчастливая! – без конца твердил он Хуню.
– Ты лучше выздоравливай скорей! Совсем помешался на своей коляске…
Что тут скажешь! Он и в самом деле помешан на коляске! До сих пор верит, что она может принести счастье. Да, видно, зря верит…
Почувствовав себя немного лучше, Сянцзы поднялся, поглядел в зеркало и не узнал себя: щеки впали и обросли щетиной, глаза провалились, возле шрама прибавилось морщин.
В комнате было нестерпимо душно, но выйти во двор он не решался. Первоклассный рикша, а худой и бледным, как привидение, еле ноги волочит. Пусть лучше его не видят таким. Экая досада! Нет у него пока сил взяться за коляску! Увы! Болезнь приходит и уходит, когда ей вздумается.
Сянцзы провалялся с месяц. Потом снова впрягся в работу, хоть еще не окреп. Он надвигал шапку поглубже, чтобы его не узнали. Он не мог теперь бегать быстро, как раньше, и боялся вызвать презрение.
Сянцзы из кожи вон лез, чтобы наверстать упущенное, ни одного пассажира не упускал. Но через несколько дней опять слег. На этот раз с дизентерией. От досады он хлестал себя по щекам – но что поделаешь! Болезнь окончательно измотала Сянцзы. Он до того обессилел, что не мог даже подняться без помощи. О работе не могло быть и речи. Снова месяц прошел впустую. Деньги Хуню были на исходе.
Лишь в середине августа он решился наконец выехать с коляской: если опять заболеет – поклялся себе Сянцзы, – бросится в реку.
Во время первой болезни Сяо Фуцзы заходила проведать Сянцзы. С женой он не любил разговаривать, а с Сяо Фуцзы перебрасывался словом-другим. Это злило Хуню. Когда Сянцзы работал, Сяо Фуцзы была для нее хорошей и выгодной подругой. А теперь ей казалось, что бесстыжая соседка заигрывает с ее мужем. Хуню потребовала, чтобы Сяо Фуцзы уплатила ей все, что задолжала, и не смела больше переступать их порог.
Теперь Сяо Фуцзы негде было принимать «гостей». В ее комнате даже циновку сняли с кана, чтобы законопатить стену. Куда ей было деваться? Разве только зарегистрироваться на бирже живого товара. Но там предпочитали девушек «образованных» или «из богатых семей» – товар посолиднев, подороже. Кому нужны такие, как она? Можно, конечно, пойти в публичный дом, но там она навсегда потеряет свободу. А кто будет заботиться о братишках? Лучше смерть, чем вечная неволя.
Сяо Фуцзы не боялась смерти, но ей хотелось совершить в жизни что-то большое, достойное. Вот поставит на ноги братьев, тогда и умереть можно. Рано или поздно смерть все равно придет, но, пока жива, она должна спасать братьев!
Сяо Фуцзы думала, думала и наконец решила принимать самых простых клиентов. Кто согласится войти в ее лачугу, разумеется, заплатит немного! Зато она сэкономит на одежде, на креме, на пудре: в такой каморке не до моды, хватит и того, что она молода. По деньгам и удовольствие.
Между тем Хуню становилось все труднее двигаться: она даже боялась выходить за покупками. Сянцзы пропадал целыми днями, Сяо Фуцзы не показывалась, и Хуню чуть не скулила от тоски, словно собака в конуре. Она решила, что это ей назло Сяо Фуцзы стала принимать самых простых гостей. Хуню открывала дверь, садилась на пороге и ждала. Как только появлялся клиент, Хуню начинала выкрикивать всякий вздор, чтобы досадить бывшей подруге. «Гостей» у Сяо Фуцзы становилось все меньше, а Хуню злорадствовала.
Сяо Фуцзы понимала, что вскоре все соседи последуют примеру Хуню и тогда ей совсем не станет житья. Однако сердиться не смела. В ее положении гневом беде не поможешь. И вот Сяо Фуцзы пришла с младшим братом к Хуню на поклон. Она ничего не сказала, но молчание было красноречивее всяких слов.
Хуню поняла, что несчастной уже и смерть не страшна. Но страшнее смерти – позор. А сколько можно терпеть позор? Даже самого робкого человека нельзя доводить до отчаяния!
Хуню растерялась: теперь ей нельзя ни скандалить, ни браниться. Лучше, пожалуй, уступить. Кто мог подумать, что дело примет такой оборот? Глупышка Сяо Фуцзы не поняла: Хуню ведь шутила!
Подруги помирились, и Хуню, как прежде, принялась во всем помогать Сяо Фуцзы.
Сянцзы снова взялся за коляску, но стал более осторожен, понял, что и он не железный. Конечно, желание заработать побольше не исчезало, но теперь он знал, что надо беречь себя. Человек, каким бы сильным он ни был, не всегда может выдержать удары судьбы.
После дизентерии у Сянцзы часто болел живот. Хочется подналечь, побежать быстрее, но вдруг ни с того ни с сего так скрутит, что приходится замедлять шаг, останавливаться и переводить дух. Ладно, когда один везешь пассажира! Но если несколько рикш бегут вместе, напарники удивляются, и это ранит самолюбие Сянцзы. Ему только двадцать с небольшим, а жизнь так над ним подшутила! Что же будет с ним в тридцать лет, в сорок? От этих мыслей прошибал холодный пот.
Чтобы сберечь здоровье, он охотно взялся бы возить коляску помесячно у одного хозяина. Конечно, на такой работе бегать нужно быстро, зато чаще отдыхаешь. Это куда легче, чем возить случайных пассажиров. Но Хуню на это ни за что не согласится. С тех пор, как Сянцзы женился, он потерял свободу. И за что ему досталась такая жена? Злосчастная судьба!
Прошло еще полгода. Наступила зима. Сянцзы почти смирился со своей долей и по-прежнему работал из последних сил. Он ни о чем больше не мечтал, ни к чему не стремился, но бездельничать не мог. Работал вяло, по привычке опустив голову. Это уже не был прежний беспечный рикша, которому все нипочем! Он зарабатывал больше других, потому что никогда не стоял без дела, за исключением тех случаев, когда мучали колики. Возил любых пассажиров, не только выгодных, и не хитрил, как другие, не набивал цену, не перехватывал клиентов. Сянцзы сильно уставал, но не было дня, чтобы он не принес домой хоть немного денег.
Однако заработка его не хватало. Дневную выручку Хуню тут же тратила всю, до последнего медяка. Он умел экономить, но еще лучше умела тратить Хуню. О покупке второй коляски нечего было и думать.
Родить Хуню должна была в начале февраля. Уже к Новому году живот ее стал заметен. К тому же она выпячивала его, словно желая подчеркнуть всю значительность своего положения. Теперь она больше лежала. О еде заботилась Сяо Фуцзы. Хуню отдавала ей для братьев остатки пищи. Это увеличивало расходы.
Хуню считала, что ей полезно есть побольше вкусных вещей, постоянно что-то жевала. Накупит всякой всячины, да еще Сянцзы заказывает то одно, то другое. Она тратила все, что зарабатывал муж. Сколько бы он ни принес. А Сянцзы слова не смел сказать. Когда он болел, она тратила свои деньги, теперь пришло время расплачиваться. Стоило Сянцзы попридержать хоть медяк, жена тут же начинала причитать:
– Ничего ты не понимаешь! Беременность – это болезнь, и продолжается она девять месяцев.
Сянцзы и в самом деле ничего в этом не понимал.
Хуню становилась все капризнее, не вставала с кана и по нескольку раз на дню посылала Сяо Фуцзы за покупками, досадуя, что не может выйти сама. Она любила бывать на людях. Сидеть дома ей было скучно, и она забавлялась тем, что накупала всякой всячины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Сянцзы весь вымок, с его соломенной шляпы струями стекала вода. Дождь хлестал по лицу, трепал штаны. Сянцзы не мог поднять головы, открыть глаз; он задыхался и едва передвигал ноги, бредя наугад по щиколотку в воде. Холод пробирал до мозга костей. Сердце сжималось, в ушах шумело. Он не мог найти подходящего места, чтобы поста вить коляску. Хотел бежать мешала вода. Еле живой, он медленно тащился вперед. Пассажир скорчился в коляске, предоставив рикше одному бороться со стихией.
Наконец дождь начал стихать. Распрямив спину, Сянцзы проговорил:
– Укроемся на время, господин, переждем!
Но пассажир затопал ногами, заорал:
– Вези скорее! А то бросишь на полдороге!
Сянцзы хотел было переждать грозу, но понял: если остановится, сразу замерзнет и, стиснув зубы, побежал дальше. Небо опять потемнело, сверкнула молния, дождь хлестал в лицо.
Когда приехали на место, пассажир, рассчитываясь, не прибавил ни медяка, но Сянцзы смолчал: ему было все равно!
Дождь то стихал, то усиливался, но уже не был так беспощаден. Сянцзы, не переводя дыхания, добежал до дому. Сел к очагу, но продолжал дрожать, как лист на ветру. Хуню дала ему горячей сладкой воды с имбирем. Он обеими руками схватил чашку, залпом выпил все до капли и забрался под одеяло. В ушах шумел дождь. Сянцзы впал в забытье…
К четырем часам вспышки молнии стали реже, гроза начала терять силу. Вскоре тучи на западе разошлись, по краям окаймленные золотом. Но пелена дождя все еще висела в воздухе. Громовые раскаты становились все тише, удаляясь на Юг. Наконец появилось солнце, и мокрые листья засверкали как малахит.
На востоке в прояснившемся небе вспыхнула радуга, только концы ее еще прятались в низких тучах. Когда же радуга исчезла, не осталось ни облачка.
Все вокруг было омыто дождем. Казалось, из грозового хаоса возник новый, прекрасный мир. Даже над сточными канавами кружились разноцветные стрекозы.
Но во дворе никто, кроме босоногих ребятишек, гонявшихся за стрекозами, не радовался ясному небу и солнцу.
В комнате Сяо Фуцзы обрушилась часть стены; пришлось снять с кана циновку и заткнуть дыру. Во многих местах обвалился забор, но до забора ли было. Одним приходилось то совком, то миской вычерпывать воду, залившую пол, другим – заделывать дыры в стене, вытаскивать промокшие вещи во двор и сушить их на солнце или у огня.
Во время ливня бедняки прячутся в своих каморках, готовых в любую минуту обрушиться и заживо похоронить всех обитателей. Люди словно вверяют себя милости Неба. А после дождя подсчитывают убытки. Возможно, теперь, когда засуха миновала, рис и подешевеет на полмедяка, но это не возместит потерь. Хозяева ремонтируют дома, лишь когда комнаты становятся совершенно непригодными для жилья. Один, в лучшем случае, два штукатура наскоро заделывают дыры глиной и мелким щебнем – до следующего ливня! Но стоило какому-нибудь жильцу хоть на день задержать плату, как его сразу же выгоняли, а вещи отбирали. Никому не было дела до того, что такой дом может в любой момент рухнуть и погибнут люди – на лучшее жилье у бедняков не было денег.
Больше всего обитатели этих нищих лачуг страдают после дождей от простуды. Весь день и ребята и взрослые проводят на улице, тяжелым трудом зарабатывая на жизнь. Когда потные и разгоряченные, они попадают под дождь, обычно очень холодный на севере, а то и под град величиной с грецкий орех, то сразу заболевают и долго валяются в жару на сыром кане. Лекарство им купить не на что.
Для урожая дождь благо – поднимаются кукуруза и гаолян, но в городе он уносит в могилу сотни детей бедняков. Когда заболеет взрослый, еще тяжелее. Поэты воспевают жемчуг брызг на лотосе и двойную радугу после дождя, но беднякам не до красот. Если заболеет кормилец, в дом входит голод. Недаром после дождей возрастает число проституток, воришек и вообще всяких преступников: когда болен отец, сыновья идут воровать, а дочери торгуют собой. Все лучше, чем умереть с голоду! Дождь идет для всех: для богатых и бедных, для праведников и злодеев, но одним он приносит богатство и радость, другим – смерть и горе, ибо изливается на землю, лишенную справедливости.
Сянцзы заболел. Слегли и многие соседи.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Двое суток Сянцзы проспал мертвым сном, и Хуню забеспокоилась. Она отправилась в храм Императрицы, раздобыла всякие чудодейственные травы, растертые с пеплом от благовоний. Когда в Сянцзы влили это снадобье, он открыл глаза, огляделся, но вскоре снова впал в забытье и начал бредить. Тогда Хуню решила пойти за врачом. Два укола, лекарство – и Сянцзы пришел в себя.
– Дождь еще идет? – первым делом спросил он.
Лекарства Сянцзы решил больше не принимать: жаль денег. Он очень досадовал, что заболел. Незачем пить всякое зелье из-за какой-то простуды! Сянцзы храбрился, но когда попытался встать, перед глазами поплыли огненные круги, и он снова упал. Делать нечего, пришлось глотать лекарства.
Сянцзы пролежал десять дней. И с каждым днем все больше расстраивался. Уткнется в подушку и плачет. Сейчас за все платит Хуню. Но что будет, когда кончатся ее деньги? Ведь он не может обеспечить семью. Хуню чересчур расточительна, любит полакомиться. А скоро появится ребенок!…
Сянцзы поправлялся медленно. Его грызло беспокойство, и это усугубляло болезнь.
– Что с коляской? – спросил Сянцзы, когда ему полегчало.
– Не волнуйся, отдала Динсы напрокат!
– Ай-я!
Сянцзы боялся, как бы не сломали коляску, однако Хуню поступила правильно: не стоять же коляске без дела! Он подсчитал, что зарабатывал пять-шесть мао в день. Этого хватало на плату за жилье, на рис, топливо, масло для лампы и еще оставалось ему на чашку чая. На жизнь достаточно, если, конечно, тратить расчетливо, не так, как Хуню. А сейчас они получали всего мао в день, да еще покупали лекарства. Что, если болезнь свалила его надолго? Не удивительно, что Эр Цянцзы пьет, да и остальные рикши живут сегодняшним днем. Рикшу на каждом шагу подстерегает смерть! Как бы усердно он ни работал, каким бы упорным ни был, он не имеет права обзаводиться семьей, не имеет права болеть – словом, ни на что не имеет права!
Сянцзы вспомнил свою первую коляску, вспомнил пропавшие деньги, добытые с таким трудом… Кого винить в этих несчастьях? Не из-за болезни и не из-за семьи он потерял тогда все. Видно, как ни бейся, толку не будет. Да, неизвестно откуда придет погибель.
Тоска уступила место полному безразличию. Пропади все пропадом! Будет валяться, пока не поправится!
Несколько дней он лежал спокойно, ни о чем не думая, но вскоре им вновь овладело желание поскорее приняться за дело: бегать, трудиться в поте лица. Пусть он погибнет, но человек, пока жив, до последнего вздоха надеется на лучшее. Вот только никак он не поправится.
– Помнишь, я говорил, что эта коляска несчастливая! – без конца твердил он Хуню.
– Ты лучше выздоравливай скорей! Совсем помешался на своей коляске…
Что тут скажешь! Он и в самом деле помешан на коляске! До сих пор верит, что она может принести счастье. Да, видно, зря верит…
Почувствовав себя немного лучше, Сянцзы поднялся, поглядел в зеркало и не узнал себя: щеки впали и обросли щетиной, глаза провалились, возле шрама прибавилось морщин.
В комнате было нестерпимо душно, но выйти во двор он не решался. Первоклассный рикша, а худой и бледным, как привидение, еле ноги волочит. Пусть лучше его не видят таким. Экая досада! Нет у него пока сил взяться за коляску! Увы! Болезнь приходит и уходит, когда ей вздумается.
Сянцзы провалялся с месяц. Потом снова впрягся в работу, хоть еще не окреп. Он надвигал шапку поглубже, чтобы его не узнали. Он не мог теперь бегать быстро, как раньше, и боялся вызвать презрение.
Сянцзы из кожи вон лез, чтобы наверстать упущенное, ни одного пассажира не упускал. Но через несколько дней опять слег. На этот раз с дизентерией. От досады он хлестал себя по щекам – но что поделаешь! Болезнь окончательно измотала Сянцзы. Он до того обессилел, что не мог даже подняться без помощи. О работе не могло быть и речи. Снова месяц прошел впустую. Деньги Хуню были на исходе.
Лишь в середине августа он решился наконец выехать с коляской: если опять заболеет – поклялся себе Сянцзы, – бросится в реку.
Во время первой болезни Сяо Фуцзы заходила проведать Сянцзы. С женой он не любил разговаривать, а с Сяо Фуцзы перебрасывался словом-другим. Это злило Хуню. Когда Сянцзы работал, Сяо Фуцзы была для нее хорошей и выгодной подругой. А теперь ей казалось, что бесстыжая соседка заигрывает с ее мужем. Хуню потребовала, чтобы Сяо Фуцзы уплатила ей все, что задолжала, и не смела больше переступать их порог.
Теперь Сяо Фуцзы негде было принимать «гостей». В ее комнате даже циновку сняли с кана, чтобы законопатить стену. Куда ей было деваться? Разве только зарегистрироваться на бирже живого товара. Но там предпочитали девушек «образованных» или «из богатых семей» – товар посолиднев, подороже. Кому нужны такие, как она? Можно, конечно, пойти в публичный дом, но там она навсегда потеряет свободу. А кто будет заботиться о братишках? Лучше смерть, чем вечная неволя.
Сяо Фуцзы не боялась смерти, но ей хотелось совершить в жизни что-то большое, достойное. Вот поставит на ноги братьев, тогда и умереть можно. Рано или поздно смерть все равно придет, но, пока жива, она должна спасать братьев!
Сяо Фуцзы думала, думала и наконец решила принимать самых простых клиентов. Кто согласится войти в ее лачугу, разумеется, заплатит немного! Зато она сэкономит на одежде, на креме, на пудре: в такой каморке не до моды, хватит и того, что она молода. По деньгам и удовольствие.
Между тем Хуню становилось все труднее двигаться: она даже боялась выходить за покупками. Сянцзы пропадал целыми днями, Сяо Фуцзы не показывалась, и Хуню чуть не скулила от тоски, словно собака в конуре. Она решила, что это ей назло Сяо Фуцзы стала принимать самых простых гостей. Хуню открывала дверь, садилась на пороге и ждала. Как только появлялся клиент, Хуню начинала выкрикивать всякий вздор, чтобы досадить бывшей подруге. «Гостей» у Сяо Фуцзы становилось все меньше, а Хуню злорадствовала.
Сяо Фуцзы понимала, что вскоре все соседи последуют примеру Хуню и тогда ей совсем не станет житья. Однако сердиться не смела. В ее положении гневом беде не поможешь. И вот Сяо Фуцзы пришла с младшим братом к Хуню на поклон. Она ничего не сказала, но молчание было красноречивее всяких слов.
Хуню поняла, что несчастной уже и смерть не страшна. Но страшнее смерти – позор. А сколько можно терпеть позор? Даже самого робкого человека нельзя доводить до отчаяния!
Хуню растерялась: теперь ей нельзя ни скандалить, ни браниться. Лучше, пожалуй, уступить. Кто мог подумать, что дело примет такой оборот? Глупышка Сяо Фуцзы не поняла: Хуню ведь шутила!
Подруги помирились, и Хуню, как прежде, принялась во всем помогать Сяо Фуцзы.
Сянцзы снова взялся за коляску, но стал более осторожен, понял, что и он не железный. Конечно, желание заработать побольше не исчезало, но теперь он знал, что надо беречь себя. Человек, каким бы сильным он ни был, не всегда может выдержать удары судьбы.
После дизентерии у Сянцзы часто болел живот. Хочется подналечь, побежать быстрее, но вдруг ни с того ни с сего так скрутит, что приходится замедлять шаг, останавливаться и переводить дух. Ладно, когда один везешь пассажира! Но если несколько рикш бегут вместе, напарники удивляются, и это ранит самолюбие Сянцзы. Ему только двадцать с небольшим, а жизнь так над ним подшутила! Что же будет с ним в тридцать лет, в сорок? От этих мыслей прошибал холодный пот.
Чтобы сберечь здоровье, он охотно взялся бы возить коляску помесячно у одного хозяина. Конечно, на такой работе бегать нужно быстро, зато чаще отдыхаешь. Это куда легче, чем возить случайных пассажиров. Но Хуню на это ни за что не согласится. С тех пор, как Сянцзы женился, он потерял свободу. И за что ему досталась такая жена? Злосчастная судьба!
Прошло еще полгода. Наступила зима. Сянцзы почти смирился со своей долей и по-прежнему работал из последних сил. Он ни о чем больше не мечтал, ни к чему не стремился, но бездельничать не мог. Работал вяло, по привычке опустив голову. Это уже не был прежний беспечный рикша, которому все нипочем! Он зарабатывал больше других, потому что никогда не стоял без дела, за исключением тех случаев, когда мучали колики. Возил любых пассажиров, не только выгодных, и не хитрил, как другие, не набивал цену, не перехватывал клиентов. Сянцзы сильно уставал, но не было дня, чтобы он не принес домой хоть немного денег.
Однако заработка его не хватало. Дневную выручку Хуню тут же тратила всю, до последнего медяка. Он умел экономить, но еще лучше умела тратить Хуню. О покупке второй коляски нечего было и думать.
Родить Хуню должна была в начале февраля. Уже к Новому году живот ее стал заметен. К тому же она выпячивала его, словно желая подчеркнуть всю значительность своего положения. Теперь она больше лежала. О еде заботилась Сяо Фуцзы. Хуню отдавала ей для братьев остатки пищи. Это увеличивало расходы.
Хуню считала, что ей полезно есть побольше вкусных вещей, постоянно что-то жевала. Накупит всякой всячины, да еще Сянцзы заказывает то одно, то другое. Она тратила все, что зарабатывал муж. Сколько бы он ни принес. А Сянцзы слова не смел сказать. Когда он болел, она тратила свои деньги, теперь пришло время расплачиваться. Стоило Сянцзы попридержать хоть медяк, жена тут же начинала причитать:
– Ничего ты не понимаешь! Беременность – это болезнь, и продолжается она девять месяцев.
Сянцзы и в самом деле ничего в этом не понимал.
Хуню становилась все капризнее, не вставала с кана и по нескольку раз на дню посылала Сяо Фуцзы за покупками, досадуя, что не может выйти сама. Она любила бывать на людях. Сидеть дома ей было скучно, и она забавлялась тем, что накупала всякой всячины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28