Она лакомилась мясом, селедкой и пивом, а думала о том, что надо бы пойти посмотреть корабль, может быть, перебрать такелаж, проверить и просушить паруса, просмолить борта. Прежде она любила праздники, но так было в то время, когда еще жил Регнвальд и не подрос Орм. Дети, само собой, праздники ждали с нетерпением, веселились от всей души и, глядя на них, женщина поневоле начинала радоваться тоже. Но Орм давно вырос, Дистинг он справлял далеко, в Англии, а Регнвальда не было на свете.
Осталась лишь Алов. Но она тоже далеко, в Трандхейме. Рядом друзья — Хольгер, Торстейн и Харальд, и из них троих лишь последний ведет себя, будто сущий мальчишка — затеял игру в мяч на льду ближайшего озерца, а потом и состязание в беге. На вытоптанной площадке перед поместьем один из молодых ярлов Хакона предложил побороться, и тут же вызвалось столько желающих, что не хватило места. Гутхорм предложил побороться и Хильдрид, и это предложение вызвало у окружающих взрыв гомерического хохота. Женщина еще не успела ничего ответить, как еще с десяток мужчин вызвались побороться именно с ней, причем с таким пылом, что у Альва на скулах заходили желваки.
— Ну, нет, — сказала Гуннарсдоттер. — Не пойдет. Чтоб меня еще в снегу валяли!..
— А если на тулупах? — находчиво предложил Гутхорм.
Хильдрид невольно покраснела.
— Договоришься у меня, — буркнул Альв, пытаясь отодвинуть женщину. — Может, хочешь со мной побороться?
— Ну, распетушились, — тихо сказала Гуннарсдоттер. — Хватит!
Но ее слова не возымели действия. Подзуживаемые окружающими, Альв и Гутхорм скинули меховую тяжелую одежду. Викинги, стоявшие рядом, свистели и весело кричали — любой человек не прочь посмотреть, как двое мужчин спорят из-за женщины. То, что спорят именно из-за женщины, не вызывало сомнений. Вздохнув, дочь Гуннара тоже осталась. Она и самой себе не признавалась, насколько ей приятно смотреть на этот полушутливый спор. Посмеиваясь, она с любопытством следила, как Альв с гулким ревом ринулся на своего противника, повалил на снег, и они принялись мутузить друг друга. Впрочем, было видно, что они не всерьез, и, хотя во время борьбы, как и во время учебных поединков случалось, что состязающиеся гибли, здесь никакой угрозы не чувствовалось. Хлопая себя по бедрам, викинги, наблюдавшие за схваткой, выкрикивали советы и остроты. Вскоре посыпались и шутливые намеки — как в адрес Хильдрид, ждущей, кто же победит, так и в адрес дерущихся.
— Хватит, поваляли друг друга! — крикнула Гуннарсдоттер, увидев, что Гутхорм прижал Альва к земле и вцепился ему в плечи. — Не надоело?
Альв, извернувшись, спихнул с себя противника и, навалившись, окунул его лицом в снег. А потом отпустил и поднялся, тяжело дыша.
— Эй, а награду победителю? — весело выкрикнул Харальд. — А, Равнемерк?
— Завидуешь, сопляк? — проворчал Альв, который был его старше лет на одиннадцать. Подобная фраза в адрес тридцатидевятилетнего матерого викинга звучала, как плоская шутка.
Харальд не обиделся. Он вообще не привык обижаться.
Все ожидали, что сразу после Дистинга, как и предполагал, конунг прикажет готовить корабли, но получилось иначе. Отряд вновь рассеялся по области и собрался вновь лишь после Весеннего Равноденствия.
— Хватит объедать гостеприимных соседей, — сказал, улыбаясь, юный конунг. — Пора бы и отправляться дальше.
Лед с берегов давно сошел, и на гальке недалеко от линии прибоя запахло дымком и смолой. Вскоре после праздника корабли были спущены на воду, и армада конунга отправилась на север, к Вестфольду, где скорее можно было узнать какие-нибудь новости об Эйрике. Хакон не торопился — каждый вечер он останавливался на берегу, каждый раз близ нового поместья. Эстфольд показался Хильдрид огромной областью — если следовать всем изгибам берега, как это делал Воспитанник Адальстейна, то не хватит двух недель, чтоб миновать ее. Впрочем, она допускала, что у конунга могут быть свои резоны. Да и зачем торопиться, в самом деле? Битва за власть над всей страной не минует ни одного из претендентов.
В Вестфольде Хакон задержался еще дольше. Он казался задумчивым, но больше молчал, а если и говорил, то вовсе не о своем настроении или планах. И когда он подошел к Хильдрид, во время каждой стоянки возившейся на своем драккаре то с петлями, крепящими рулевое весло, то с деревянными талрепами[24] и веревками, она сперва решила, что беседа и на этот раз пойдет о чем-нибудь второстепенном.
— Славная погода, верно? — спросил ее Воспитанник Адальстейна и, прищурившись, посмотрел на небо. Оно было ясное, бледно-голубое и ласковое. Хильдрид, удивленная, тоже подняла голову, втянула носом воздух. Слабый ветерок, аромат соли в ветре.
— Верно. Отличная погода для путешествия.
— Путешествие и в самом деле будет. Пока только в Скирингссаль. А оттуда, видимо, отправимся обратно в Трандхейм.
— В Трандхейм? — Хильдрид встревоженно нахмурилась. — Что-то случилось? Почему ты возвращаешься в Трандхейм?
— Дело в том, что я узнал, где Эйрик.
— Он в Трандхейме?
— Нет. В том-то и дело, — Хакон пожал плечами. — Эйрик покинул Ослофьорд две недели назад. Я узнал об этом, когда мы были в Эстфольде.
— Ты не будешь его преследовать?
— Нет, не буду, — Воспитанник Адальстейна внимательно смотрел на Гуннарсдоттер. — Не буду, потому что, судя по всему, он не хочет встречаться со мной в бою. И знаешь, почему? Мне сказали, что он не смог набрать себе войско. Против моих пяти тысяч воинов… уже больше, чем пять тысяч… Против моих пяти тысяч у него триста человек.
Хильдрид с интересом покосилась на морскую даль. Оттуда несся ветер, напоенный соленой влагой и запахом водорослей — самый сладостный аромат для викинга. Над головой парили чайки, белые, как комки снега, они то взлетали к облакам, то падали к самым волнам — ловили рыбу. Погода — мечта для того, кто пускается в путь. Достаточно лишь пошире растянуть парус драккара — и вперед, к далеким берегам.
— Меня нисколько не удивляет эта ситуация, — сказала она негромко. — Тебя признали тинги всех областей Нордвегр. Если Эйрик и мог бы набрать воинов, то лишь из числа молодежи свободных бондов. А какой бонд отпустит своего сына воевать за конунга, лишенного власти, за правителя, который обидел его или кого-то из друзей, родственников, соседей. Кровавая Секира сам виноват, — она помолчала. — Ты знаешь, куда он направляется?
— Потому и собираюсь остановиться в Скирингссале. Там я смогу все узнать. Я должен быть уверен, что Эйрик не появится в Нордвегр через пару месяцев — палить поместья и убивать бондов.
— Бонды тоже не беззащитны. Если Эйрик примется разорять страну, тинг соберет армию даже без твоего приказа.
— Пусть так. Но если у него будет пять тысяч воинов…
— Тогда подоспеешь ты, — Хильдрид затянула узел на веревочной петле и отпустила рулевое весло. Встала. — Я очень рада, что все так обернулось.
Хакон пожал плечами.
— Полагаю, что часть моих людей будет разочарована, — он улыбался, и Хильдрид поняла, что это шутка.
— Наименее разумная. Кроме того, уверена, поводов помахать мечом у них еще будет немало.
В Скирингссале известие о том, что могучий Эйрик Кровавая Секира, жестокий и умелый воин, сын и наследник Харальда Прекрасноволосого бежал из страны со всей своей семьей, стало известно всем воинам Воспитанника Адальстейна. Сперва известие восприняли с недоверчивым недоумением — подобного от Эйрика никто не ожидал — но когда стало ясно, что новость — абсолютная правда, когда об этом рассказали люди, заслуживающие уважения, в ответ зазвучал хохот. И в самом деле, вот так дело, Кровавая Секира просто сбежал. Сбежал от собственного брата, не решившись скрестить с ним мечи.
Конечно, никто не ждал от Эйрика самоубийственного поступка. Нападать тремястами, или даже пятьюстами воинами на пять тысяч — самоубийство, но и бегство выглядело некрасиво. Впрочем, у Эйрика не оставалось выхода. Нет ничего более жалкого, чем правитель, власть которого не признает никто из его подданных.
— Главное — не сделать такой же ошибки, — сказала Хакону Хильдрид.
Юный конунг дернул плечом, и на лице у него появилось выражение, которое она не раз видела у своего пятнадцатилетнего сына, которому пыталась давать советы.
— Я это понял еще год назад.
И путешествие полугодовой давности повторилось с точностью до наоборот. Как и осенью, корабли, обогнув мыс Мандале, останавливались почти у каждого поместья по пути, и воинов становилось все меньше и меньше, потому что они, покидая армию конунга, возвращались к себе домой. Хакон прощался с каждым из них, в поместьях задерживался ненадолго, потому что в страду ни времени, ни желания кого-то принимать в гостях у бондов нет. Он оглядывал их хозяйства оценивающими взглядами, и Хильдрид почувствовала, что в юном конунге пробуждается хозяин.
— В Англии поместья устроены по-другому. Наделы там меньше…
— Что ж… На севере живут большими семьями, иначе никак.
— Хорошие хозяйства. Богатые. Сразу видно.
Дочь Гуннара развела руками.
— Я думаю, за полгода ты успел убедиться, что бонды гостеприимны и щедры. Особенно с конунгом, который им по вкусу.
До Трандхейма Хакон, его ярлы и оставшиеся девять кораблей добрались только к празднику летнего солнцестояния. Берега, встречавшие Хильдрид, зеленели так богато и пышно, что Хильдрид показалось, будто она и не на родине, а вновь вернулась в Англию. Всюду, даже, как казалось, на совершенно бесплодных скалах, зацвели цветы, появились метелочки травы, заиграл изумрудной зеленью свежий мох. Среди скал гнездились птицы, и многие юноши, выбирая время между работой и сном, лезли на скалы. Они собирали яйца, но куда ценнее был пух, самый ценный и самый нежный, который охотно покупали купцы. Хильдрид вспомнила, как на скалы ловко лазал ее брат, Эгиль, и загрустила. Теперь он в Исландии, вместе со своей семьей — женой и единственным выжившим сыном. Он тоже в свое время не стал ждать, когда Эйрик примется выживать его из Нордвегр.
Среди валунов уже отцветали белые с желтыми сердцевинами цветы, каждая лужайка, каждый уголок леса радовал глаз своей красотой. Курган, в котором спал вечным сном Регнвальд, походил на веселый холм из тех, что британцы называют сидами, разве что был поменьше размерами. Хильдрид, сидя рядом с камнем, на котором было высечено «мужество, мудрость, хамингия», жалела только об одном — что не была здесь на зимний Йоль, когда полагалось поминать тех, кто ушел.
— Но ты же не сердишься на меня, верно? — улыбнулась она, глядя на жухнущий белый цветок, качающий головкой у нее перед лицом. — Ты же знаешь, что я тебя помню.
На празднование ночи летнего солнцестояния к Хладиру собрались жители многих окрестных поместий, и даже гости из соседних областей. Хакона чествовали, как конунга, его положение в глазах бондов уже стало незыблемым. Даже длинный дом Хладира не смог бы вместить всех гостей, и потому столы расставили во дворе поместья и даже за воротами. Как и полагалось, для конунга поставили высокое кресло, для Сигурда, хладирского ярла — сидение пониже, а ярлов рассадили по обе руки от правителя. Хильдрид сидела близко к конунгу, а рядом с ней, будто желая пошутить, Хакон посадил Гутхорма.
Альв, которому досталось место почти в самом конце почетного стола во дворе поместья, все косился на викинга, сидящего рядом с женщиной. Гутхорм, то ли желая подразнить соперника, то ли всерьез рассчитывая на успех, усиленно ухаживал за Гуннарсдоттер, подливал ей пива, подкладывал самые лучшие куски. Но он нисколько не походил на Регнвальда — ни жестами, ни манерой говорить — и Хильдрид лишь слегка забавляли его попытки добиться ее благосклонности. Этот викинг был ей совершенно неинтересен.
На праздник летнего солнцестояния разжигали костры, такие огромные, что огонь, казалось, лизал края облаков. В такие ночи хмельные мужчины и женщины плясали и веселились, и славили Фрейра. Густой и ласковый запах напоенной влагой земли кружил голову и будоражил кровь, напившись. Наевшись и наигравшись, обитатели поместья парочками исчезали в темноте, чтоб, вернувшись, с новыми силами наброситься на лакомства. Кто-то пошел купаться — вперемежку, мужчины и женщины. В такие ночи это было прилично.
Хильдрид заметила и Алов. Конечно, разве она могла остаться в стороне от веселья. Дочь встретила мать из похода очень сдержанно, а потом вдруг начала ластиться, ласкаться. Женщина видела, что дочь боится, как бы мать не попыталась отослать ее прочь и таким образом разлучить с конунгом. Но Гуннарсдоттер прекрасно понимала, что вставать между двумя молодыми людьми бессмысленно и даже опасно — смертельно ссориться с собственным ребенком она не хотела.
Дочь Гуннара, конечно, быстро заметила, какими глазами Алов поглядывает на Хакона, и как он смотрит на нее. Девушка танцевала у костра, кокетничала и строила глазки викингам, но по-настоящему жаркие взгляды она кидала только на конунга.
Впрочем, разгоряченные воины ничего не замечали. Разодетая Алов, маленькая и еще похорошевшая за этот год, и так-то была привлекательна, а теперь в их глазах превратилась в столь лакомый кусочек, что кое-кто забыл даже и о матери этой юной вертихвостки. Забыв, что Хильдрид держится поблизости, кто-то из них обхватил ее руками, прижал к себе и принялся целовать, не обращая внимания на ее попытки вырваться. Женщина шагнула было, чтоб вмешаться, но Хакон оказался быстрее. Он мигом оказался возле викинга и девушки, оторвал от нее мужчину и толкнул его прочь. А в следующее мгновение Алов оказалась в его объятиях, и ей явно было там очень уютно.
Гуннарсдоттер задержала шаг. Дочь, конечно, видела свою мать, но сделала вид, что не замечает. Конунг прижал ее к себе, а потом они оба принялись выбираться из толпы — в противоположную от Хильдрид сторону. Женщина посмотрела им вслед, а потом и сама отвернулась. Отчего-то щемило сердце. Что за тоска, отчего? Дочь счастлива. Пусть Хакон потом оставит ее — изменить ничего нельзя. Шишки подобного рода каждый должен набивать сам, так что слова матери до сознания девчонки просто не дойдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40