Моим родителям едва перевалило за шестьдесят; не имея особых проблем со здоровьем, они после раннего выхода на пенсию усердно учились наслаждаться вынужденным бездельем. Отец тридцать лет оттрубил пилотом на гражданских самолетах, мать была банковским менеджером. Всю жизнь они истово работали, откладывая неплохие деньги. Жили мы в просторном уютном доме, каковой и приличествует семье, относящейся к верхушке среднего класса. Два моих брата и я получили образование в частных школах, самых лучших из известных нашим родителям.
Отец с матерью были людьми надежными, основательными, консервативными, патриотично настроенными, свободными от дурных привычек и на редкость преданными друг другу. Церковь по воскресеньям, парад на Четвертое июля, раз в неделю Ротари-клуб <Местное отделение элитарной общественной организации, объединяющей влиятельных представителей деловых кругов> . А еще они любили путешествовать и могли поехать куда угодно.
Родители до сих пор переживали по поводу распавшегося три года назад брака Уорнера. Брат был адвокатом в Атланте и женился на сокурснице, девушке из Мемфиса, с чьей семьей мы поддерживали давние дружеские отношения.
После рождения второго ребенка супружеская жизнь дала глубокую трещину. Оформив развод и получив алименты, бывшая жена переехала в Портленд. Раз в год отец с матерью навещали внуков.
Этой темы в разговорах с родителями я не касался.
В мемфисском аэропорту я взял напрокат машину и отправился на восток. В Мемфисе жили преимущественно негры, белые предпочитали пригород. Время от времени случались массовые миграции: стоило одной чернокожей семье устроиться поближе к природе, как белые тут же гуськом перебирались в другое место. Подчиняясь стремлению рас к взаимоизоляции, Мемфис потихоньку сползал к востоку.
Родители жили по соседству с полем для гольфа. Их новый дом с широкими окнами выходил на основную площадку. Я его втайне терпеть не мог, потому что на площадке вечно толпились игроки.
Из аэропорта я позвонил родителям, так что к моему прибытию мать сгорала от нетерпения. Отец, по ее словам, застрял где-то у девятой лунки.
– У тебя усталый вид, сынок, – после неизбежных объятий и поцелуев заметила мать. Впрочем, эту фразу я слышал от нее в каждый приезд.
– Спасибо, ма. Зато ты выглядишь чудесно.
Что правда, то правда. Ежедневная партия в теннис помогала ей сохранять стройную фигуру, а кварцевая лампа обеспечивала ровный бронзовый загар.
Сидя во внутреннем дворике, мы потягивали чай со льдом и наблюдали за пенсионерами, разъезжающими в гольф-карах.
– Что-то случилось? – неожиданно спросила мать.
– Нет, все в порядке.
– А где Клер? Почему вы ни разу не позвонили? За последние два месяца я ни разу не слышала ее голоса.
– У Клер тоже все хорошо, мама. Мы живы и здоровы, работаем.
– И вам хватает времени друг на друга?
– Нет.
– Но вместе вы бываете?
– Редко.
Мать встревоженно округлила глаза:
– Что-то не так?
– Да.
– Так я и знала! По твоему голосу в телефоне поняла. Но ты-то хоть не собираешься разводиться? А договориться вы не пробовали?
– Нет. Оставим это, ма.
– Ну почему не попробовать? Клер – замечательная женщина, Майкл. Постарайтесь отдать совместной жизни все, что у вас есть.
– Мы пытаемся, мама. Это очень трудно.
– Да почему? Связи на стороне? Наркотики? Спиртное? Азартные игры? Что-нибудь похуже?
– Нет. Просто каждый живет своей жизнью. Я провожу на работе восемьдесят часов в неделю. Она тоже.
– Сбросьте темп. Деньги – это еще не все. – Голос матери дрогнул, глаза увлажнились.
– Мне очень жаль, мама. Хорошо хоть у нас нет детей.
Она прикусила губу, стараясь не выдать, что обмерла в Душе. Мамино горе было мне понятно: у двух сыновей жизнь не сложилась, теперь вот у третьего… Мой развод станет крахом ее надежд. И во всем она будет винить только себя.
Не желая быть объектом жалости, я перевел разговор в иное русло и поведал историю с Мистером, несколько приуменьшив, ради маминого спокойствия, опасность, которая мне угрожала. Если мемфисские газеты и сообщали о служившемся, то родители заметки точно не читали.
– С тобой все в порядке? – потрясение спросила мать.
– Естественно. Пуля прошла мимо. Я же здесь.
– Слава Богу! Но я имею в виду твое моральное состояние.
– Я в полном душевном равновесии, никаких истерик. Мне дали пару выходных, вот я и приехал.
– Бедненький. Сначала проблемы с Клер, теперь это.
– Я отлично себя чувствую. Вчера у нас был сильнейший снегопад, самый подходящий момент убраться на время из города.
– А Клер?
– Как и все в Вашингтоне. Живет в госпитале, это, пожалуй, самое спокойное сейчас место.
– Я очень за тебя волнуюсь. В газетах пишут про рост преступности. Вашингтон становится все более опасным.
– Да почти таким же, как Мемфис.
Около низкого заборчика приземлился мяч. Через минуту на гольф-каре подъехала его владелица, тучная дама. Она вылезла из крошечной машины, подошла к мячу, неловко взмахнула клюшкой. Удар оказался слабым.
Мать направилась к дому, чтобы принести чаю и утереть слезы.

* * *

Не знаю, кого из родителей сильнее расстроил мой приезд. Мать мечтала о крепких семейных узах для сыновей и о возне с внуками. Отцу хотелось, чтобы его сыновья как можно быстрее взбирались по служебной лестнице к честно заработанному успеху.
Ближе к вечеру мы с отцом вышли на площадку. Он играл, а я пил пиво и разъезжал по полю на машинке. Гольфу пока предстояло найти в моем лице страстного поклонника.
Две бутылки холодного пива развязали мне язык, а после того как за обедом опять прозвучала грустная повесть о Мистере, я решил, что собрался с силами, дабы выйти на ринг.
– Знаешь, папа, от работы в большой фирме меня начинает тошнить.
Пройдя три лунки, перед четвертой отец присел передохнуть. Я нервничал и, понимая это, раздражался сильнее. В конце концов, речь шла о моей жизни, не о его.
– И что это означает?
– Я устал от того, чем занимаюсь.
– Поздравляю. Значит, ты считаешь, будто рабочий у станка не устает? Ты хоть богатеешь.
Первый раунд по очкам остался за ним, еще немного – отец пошлет меня в нокаут.
– Собираешься искать новое место? – спросил он, посматривая по сторонам в поисках улетевшего мяча.
– Подумываю.
– И что же ты надумал?
– Говорить слишком рано. В данный момент у меня нет ничего конкретного.
– Тогда откуда эта уверенность, что на новом пастбище тебя ждет более сочная трава? – Ударом клюшки отец подбросил найденный мяч и зашагал к следующей лунке.
Следя за ним, я направил карт по узкой гравийной дорожке. Любопытно, чем меня пугал этот рослый седовласый человек? Он поднял на ноги трех сыновей, научил их добиваться поставленной цели, привил здоровое честолюбие, стремление зарабатывать хорошие деньги, собственными руками воплощая в жизнь великую Американскую мечту. Своим трудом он оплатил все, чего достигли его дети.
Как и братья, я появился на свет без чувства долга перед обществом. Мы опускали монетки в кружку для церковных подаяний – потому что так велит Библия. Мы платили налоги – потому что так требует закон. Безусловно, часть денег шла на добрые дела, мы вроде принимали в них участие.
Политикой занимались те, кто хотел играть в большие игры, а порядочные люди знали, что честным трудом богатства не наживешь. Нас учили приносить пользу, дескать, чем большего успеха добьемся мы, тем богаче станет общество. Ставь ель, трудись не покладая рук, будь порядочным, и тебя ждет процветание.
Вот почему я боялся отца – у него все было разложено по полочкам, ему не хватало снисходительности.
Потерпев неудачу на пятой лунке и виня в этом клюшку, отец забрался в карт.
– А если тучное пастбище меня не интересует?
– Почему бы тебе не выложить все начистоту?
Я замялся – так бывало, когда мне не хватало решительности говорить откровенно.
– Меня интересует вопрос защиты интересов простого человека.
– Это еще что за чертовщина?
– Это когда люди работают на пользу общества, не стремясь сделать кучу денег.
– Ты что, превратился в демократа? Наверное, слишком долго прожил в Вашингтоне.
– В Вашингтоне есть и республиканцы. Вообще-то их там больше, чем демократов.
До следующей лунки мы добрались в полном молчании.
Несмотря на то что отец всегда был умелым игроком, сейчас его коротким ударам не хватало точности. Я мешал ему сосредоточиться.
– Выходит, к мысли переустроить общество тебя подтолкнула смерть какого-то бродяги-алкоголика? Так? – спросил он, в очередной раз промахнувшись.
– Он не был алкоголиком. Он воевал во Вьетнаме.
В самом начале вьетнамской войны отец летал на “Б-52”.
На мгновение он смутился, но, не считая себя вправе отступать, перешел в контратаку:
– Один из этих, да?
Я промолчал. Мяч прокатился мимо от лунки, однако отец, похоже, потерял интерес к игре. Еще один неудачный удар, и мы направились в сторону дома.
– Я бы очень не хотел, чтобы ты поставил крест на блестящей карьере, сынок. Слишком много сил положено. Ведь осталось всего несколько лет до компаньонства.
– Может быть.
– Тебе нужно отдохнуть.
Все считали отдых лучшим лекарством для меня.
Вечером я предложил родителям поужинать в приличном ресторане. Сидя за столом, мы старательно избегали разговоров о Клер, о моей карьере и о том, как редко дедуля и бабуля видят внуков. Вспоминали старых друзей, перемывали косточки соседям. Я внимательно слушал последние городские новости, до которых мне не было никакого дела.
В пятницу, простившись с родителями, за четыре часа до отлета я отправился в аэропорт навстречу поджидавшему меня в Вашингтоне туманному будущему.

Глава 7


Квартира, конечно, оказалась пустой. На кухонном столе лежала записка. Следуя моему примеру, Клер без всяких объяснений укатила на два дня в Провиденс. Просила только позвонить ей.
Звонком я оторвал ее от семейного ужина. В течение пяти минут мы уверяли друг друга в собственном и родительском отличном самочувствии. Вернуться Клер обещала в воскресенье после обеда.
Положив трубку, я выпил чашку кофе, глядя на поток машин, ползущий за окном спальни по заснеженной Пи-стрит. Сугробы так и не растаяли.
Я подозревал, что Клер сейчас ведет тот же безрадостный разговор с родителями, что сутки назад состоялся у меня.
В том, как мы, не осознав всей правды, старались быть честными перед родственниками, было нечто странное и печальное, однако я ничуть не удивился. Ситуация измотала меня; твердо решил: в ближайшие дни, может, даже в воскресенье сесть вместе с Клер здесь, на кухне, и предложить высказаться до конца. Пора назвать вещи своими именами, поделиться взаимными страхами, пришло время признать, что каждый хочет жить сам по себе. Я знал, что Клер не против, мне лишь было неизвестно, сколь велико ее стремление к свободе.
Выстраивая в голове доводы и подбирая убедительные формулировки, я вышел прогуляться. На улице было холодно, резкие порывы ветра продували пальто насквозь. Я шел мимо приветливо светящихся окон, за которыми улыбчивые, счастливые люди сидели у домашних очагов. Это были настоящие семьи.
Передо мной лежала Эм-стрит, заполненная оживленной толпой тех, кому одиночество внушало больший страх, чем морозная ночь. Я видел забитые битком бары и кофейни; у дверей ресторанов топтались очереди.
Не обращая внимания на застывшие ноги, я замедлил шаг у широкого окна какого-то клуба. Гремела музыка, молодежь за столиками поднимала бокалы, кое-кто танцевал.
Впервые я почувствовал, что весна жизни ушла безвозвратно. В свои тридцать два года за последние семь лет я отдал работе столько сил и энергии, сколько большинству хватило бы лет на двадцать. Возраст, пусть не старческий, тяжело давил мне на плечи. Пора признать: университетская скамья далеко позади, и вот эта беззаботная девушка за стеклом уже никогда не захочет взглянуть на меня дважды.
Вновь поваливший снег напомнил мне, как я продрог. С купленным сандвичем в кармане я вернулся домой. Плеснул в стакан хорошую порцию виски, разжег в камине небольшой огонь и при едва разгонявших темноту отблесках пламени скромно поужинал. В душе разрасталась щемящая пустота.
В добрые старые времена, когда Клер случалось оставить меня на выходные, я без всяких угрызений совести проводил ночь в офисе. При мысли о работе думы мои потекли в ином направлении. Мой уход ничего не изменит в “Дрейк энд Суини”, фирма так и будет стоять неколебимо и гордо, опираясь на легионы молодых способных юристов, готовых в любое время дня и ночи защищать интересы своих клиентов. Мое отсутствие вряд ли даже заметят, а роскошный кабинет, где я сидел, обретет нового владельца через несколько минут после того, как за мной навсегда захлопнется дверь.
Телефонный звонок в десятом часу вернул меня из элегической дремы к реальности.
– Вы чем-нибудь заняты? – донесся из трубки громкий голос Мордехая Грина.
– М-м… в общем-то нет. А что?
– Холод стоит собачий, началась метель, и нам опять катастрофически не хватает людей. Не хотите пожертвовать несколькими часами?
– На что?
– На работу. У нас большая нужда в крепких парнях. Приюты заполнены до отказа, кухни не справляются. Требуются добровольные помощники.
– Не уверен, что у меня есть соответствующая квалификация.
– Масло на кусок хлеба намазать сможете?
– Думаю, да.
– В таком случае вы нам подходите.
– Хорошо, где вас найти?
– Кварталах в десяти от нашей конторы. Знаете перекресток Тринадцатой и Евклида? По правую руку увидите желтое здание церкви. Христианское братство Эбенезера. Спуститесь в подвал.
Пока я записывал адрес, ручка в пальцах у меня подрагивала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40