— сказал Федор. — Приведет ее сюда и дело с концом.
— Его оженишь!… Он скорее голову в петлю сунет, чем палец в обручальное кольцо.
— Тогда давай ты сюда.
— Не смогу я, Федя, не выдержу, — признался Георге, — тебе здесь тесновато, а мне, — он усмехнулся, — глуховато…
Федор почесал грудь, зевнул:
— В любом случае дом — это надежное вложение капитала. Так что пусть стоит себе, не развалится. Квартирантов пустят, если что.
— Верно, сынок, он нас всех перестоит. — К столу подходил отец, обводя комнату довольным взглядом. — И жилец для него славный нашелся.
Братья переглянулись. Отец заметил спящего Хари:
— Небось, со своей коняки свалился? Кобыла, она что баба, сразу не обуздаешь, всю дорогу брыкаться будет.
Он снял с пальца Хари связку ключей:
— А вы чего не ложитесь? Поздно уже. И пошел к выходу.
— Какой жилец, батя? — спросил Федор.
Отец остановился, взглянул на него ясным взором:
— Архип, какой же еще? Он с фронта так и писал в последнем письме: вернусь, такой домище отгрохаем, не дом, а настоящий храм… Вот он и вернулся, брат ваш…
Гремя ключами, отец скрылся за дверью. Георге настороженно взглянул на брата:
— Что это с ним?
— Ну и ну, — протянул Федор, по-бычьи наклонил голову и направил на нее струю сифона.
Утром в председательском кабинете было полно народу: Апостол подписывал наряды. Между бригадирами протиснулся мош Дионис, протянул председателю листок:
— Подпиши и мне, Гриша. Апостол прочел:

«Заявление
Прошу назначить меня сторожем, а мою жену Лизавету уборщицей музея истории села.
Дионис Калалб».
Председатель закатил глаза, показывая этим, что говорить со стариком выше его сил. Все же он собрался с силами и простонал:
— Но ведь помещения для музея нету! И, по твоей милости, еще долго не будет!
— Есть, — сказал мош Дионис и выложил на стол связку ключей. — Помещайтесь. Новый дом — это дар колхозу от семьи павшего героя.
Тихо стало в кабинете. Старик напялил потертую шляпу и степенной походкой мецената пошел сквозь живой коридор оторопевших колхозников.
Апостол привычным движением открыл стоящую на столе аптечку, не глядя, сыпанул в ладонь каких-то таблеток, проглотил, запил прямо из кувшина и подошел к открытому окну.
— Андрей Никифорович, — сказал он, следя за удаляющейся фигурой старика. — Сейчас же верни мош Диониса и оформи с ним дарственную по всем статьям. А ты, Костикэ, собирай людей на митинг. Да поживей, пока старик не передумал и не подарил дом какой-нибудь развивающейся стране. От него всего можно ожидать.
Двор Калалбов был запружен народом. Духовой оркестр беспрерывно играл туш, и под его звуки в воздух взлетали тела Диониса, Лизаветы, Федора и Георге. Тетушка Лизавета сначала кричала от ужаса, потом освоилась в воздушном пространстве и даже умудрилась дать наказ порхающему рядом Дионису:
— Шею! Шею береги!
С каждым новым взлетом лица Федора и Георге прояснялись, их улыбки становились естественнее и шире…
На крыльце появился сонный, взъерошенный Хари. Несмотря на то, что видел он лишь одним глазом, парень быстро оценил обстановку, и через несколько секунд его тело уже мягко пружинило на руках молодых колхозниц…
На крыльцо «храма Диониса», превращенное в трибуну, один за другим взбирались ораторы. Оркестр заглушал их голоса, но не трудно было догадаться, о чем, например, говорил Дионис, вручая еще раз ключи Апостолу, Апостол, передавая их Ионелу, Ионел, деловито пристегивая их к поясу, где и без того уже висело много ключей…
На фасаде особняка, вместо прежней «охранной» таблички Хари, Филипп прибил новую, имитирующую мрамор:

МУЗЕЙ ИСТОРИИ СЕЛА СТАРЫЕ ЧУКУРЕНЫ
Один из вколоченных в нее гвоздей был согнут наполовину…
На вершину холма взлетела белая «Волга». Не выходя из нее, Апостол приник к биноклю и стал насвистывать туш. Вскоре свист прекратился:
— Почему бульдозеры стоят? Я же им приказал, чтобы с утра взялись за дорогу! Бригаду асфальтировщиков вызвал, понимаешь… И Бузилэ на гравий поставил, тоже не видно…
— Лежит Бузилэ, — сказал Вася.
— Что с ним? Такой лоб!
— Живот болит, отравился, говорит, чем-то.
— Знаю я чем, в столовой салату съел, — догадался Апостол, — я ж им говорил, чтоб заменили!
— И его дружки-бульдозеристы тоже, видать, поотравлялись. Сенька хромает, а у другого рука на привязи.
— Хорошо, хоть иностранцы не пострадали, — сказал Апостол.
— Дочка, налей мне четверть стакана вермута, — сказал Филипп буфетчице.
— Чего? — подбоченилась та.
— Четверть, — начал Филипп и умолк.
В открытую дверь ворвался раскат грома:
— Филипп, немедленно выйди из буфета! Повторяю…
— А ну-ка убирайся отсюда, живо! — прикрикнула на него буфетчица.
Филипп поплелся к выходу:
— Я ж ему говорил, не дадут у нас четверть стакана, а он: разводи, разводи!…
На окраине села старухи уже заняли свои места перед ямой-кормушкой. Прошел самосвал, груженный бутом. Его так тряхнуло, что один камень свалился на дорогу. Длинноногая попыталась сдвинуть его на свою сторону, не получилось.
— Подсоби, — попросила она соседку.
С трудом они подкатили камень к калитке, разогнулись, чтобы передохнуть.
— Задумала что? — спросила толстушка.
— Ежели колхоз крупное строительство затеял, может, на глухую стену соберу, она у меня отходит.
— Больно долго их собирать, — растирая поясницу, рассуждала толстушка. — Вот, если бы они возили эти крупные, как их…
— Панели, что ли?
— Вот-вот, я б тоже переложила ту, что во двор выходит…
Послышался мощный рокот. На старух грозно надвигалось что-то, похожее на первые паровозы. Это был агрегат для приготовления асфальта. Следом двигалась машина для укладки асфальта. Процессию заключал каток. Стараясь перекрыть шум моторов, Длинноногая крикнула толстушке:
— Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Хотят как в городе сделать!
— Если как в городе, — прокричала в ответ толстушка, — тогда живем! Они этот асфальт завтра же перекопают!
— Зачем?
— Чем? — не расслышала толстушка. — Забыла, как называется! Да вон они, голуби!
Догоняя остальные машины, мимо них прогромыхал колесный трактор, волоча за собой дизельную установку. На ней, свесив ноги, сидели двое рабочих с отсутствующим выражением на лицах и с пневматическими молотками на коленях.
1975

1 2 3 4 5 6 7 8