Посмотрел на табличку и с удовлетворением
отметил:
— А краска-то эмалевая, не смоет.
— От кого же они его охранять вздумали? — недоумевала Лизавета.
— От нас с тобой. Ты вот что, Лизавета, найди председателя и скажи, что мы, мол, согласны строиться за водокачкой.
— Как это согласны? Я отсюда никуда не уйду!
— Я тоже, — успокоил жену Дионис, — а участок для дома пусть выделят, хоть у черта на куличках.
Уходя, Лизавета неодобрительно покачала головой:
— Оф, недоброе ты затеял, Дионис.
В калитку вошел Ионел, за ним еще один красный следопыт, на животе которого болтался фотоаппарат.
— Поздравляю вас, мош Дионис, с большим событием, — торжественно произнес Ионел, — с включением вашего дома в список этнографических памятников нашего села. Аурел, ты готов?
— Всегда готов, — сказал юный фотограф и на них объектив.
Ионел протянул руку мошу Дионису. Щелчок — и это историческое рукопожатие было зафиксировано на пленку.
— Дубль два — сказал Аурел.
Ионел снова протянул руку старику. Тот нехотя пожал:
— Ну что, следопыты, про моего Архипа прознали что-нибудь?
— Узнаем, — заверил Ионел. — Мы ведем комплексный поиск, действуют четыре поисковые группы, общее руководство программой поручено мне.
Старик смотрел на него с почтением.
— Но это не важно, — с важностью сказал мальчик. — Мош Дионис, вы ведь жили при буржуазно-помещичьем строе?
— Пришлось.
— У вас что-нибудь осталось от него?
Мош Дионис похлопал себя по затылку, поморщился:
— Вот тут весь он у меня сидит.
— Да нет, нам для исторического музея экспонаты нужны, понимаете?
— Понимаю, — кивнул старик. — Нет, сынок, ничего не осталось, потому как ничего и не было.
Он взглянул на свои старые домотканые брюки, которые сохли на заборе, усмехнулся:
— Штаны вон остались.
— Вы их при короле носили? — оживился Ионел.
— Носил.
Ионел приблизился к реликвии, почтительно дотронулся до штанины:
— Вот это да!
— Дубль один? — изготовившись, спросил юный фотограф.
— Не надо, Аурел, постараемся достать оригинал. Мош Дионис, отдайте нам штаны.
— Чего? — опешил старик.
— Для вас они не представляют особой ценности, а на музейном стенде они станут серьезным обвинением в адрес буржуазно-помещичьего…
— Да что вы все привязались с этим музеем, будь ой неладен! — рассвирепел старик. — Мало, что я им дом отдаю, так они еще и последние штаны отбирают! А ну-ка, марш отсюда!
— Извините, — ретировался Ионел, — но мы не знали, что они у вас последние.
Мош Дионис ворошил сено за старой яблоней в глубине двора. Передвигался он как-то странно, словно ступал по заминированному полю. Позади него на дощатом заборе продолжали сохнуть штаны. Мош Дионис выпрямился, вытер изнанкой шляпы лицо. Услышав за спиной шорох, оглянулся: штаны стали сползать с забора.
Старик успел ухватиться за край штанины, рывком потянул к себе и оказался лицом к лицу с длинноногой старухой. Через ее плечо была перекинута десага, в которой уже скрылась остальная часть брюк.
— День добрый, Дионис, — без тени смущения заговорила старуха. — А я иду мимо, гляжу, негодные штаны висят, вот думаю, самый раз для огородного пугала. Воробьи, Дионис, мой подсолнух совсем исклевали. Я уже все свои кофты и платья на пугале перепробовала, да они, проклятые, не боятся женской одежки!…
— А ты, Катинка, встань сама посреди огорода, — посоветовал Дионис, перетягивая штаны на свою половину, — так они тебя за версту облетать будут. Па лицу старухи промелькнула недобрая улыбка:
— Короткая у тебя память, Дионис. А ведь всего каких-то пятьдесят лет назад ты меня хотел в жены взять!
— Безлошадный я был, потому и хотел.
Старуха обиженно фыркнула и пошла прочь.
Мош Дионис вернулся на площадку для сушки сена, опять ступая, как по невидимому канату. Но, вероятно, длинноногая старуха всколыхнула в нем воспоминания полувековой давности. Его движения стали замедленными, он то и дело застывал с задумчивой улыбкой на лице. Сделав очередной шаг, он исчез, как сквозь землю провалился. И действительно, в сене, где он только что стоял, зияла небольшая дыра, из которой доносился его тихий стон. Поэтому старик не мог видеть, как его брюки снова зашевелились и стали сползать с забора…
Зажав вилы между колен, Дионис сидел в траншее для фундамента. Сверху она была перекрыта досками, на которых лежало сено. В дыре показалось испуганное лицо Лизаветы:
— Ты чего туда забрался, Дионис?
— От жары спрятался, — соврал старик.
Ухватившись за вилы, Лизавета помогла ему выбраться из траншеи. Дионис осторожно дотронулся до затылка, поморщился.
— Опять за шею держишься? Господи, сколько ты ее будешь ломать?
— Сколько надо, столько и буду… Ты вот что, передай мастерам, что завтра вечером начинаем нулевой цикл.
— Чего?
— Темнота! Фундамент нового дома начнем, вот что.
Лизавета выпрямилась. Вместе они долго смотрели на свой старенький домишко, в котором прожили всю жизнь и в окнах которого сейчас догорали лучи заката…
Стояла лунная ночь. Площадка с сеном во дворе Калалбов, словно черной рамкой, была обведена траншеями. По углам робко светились лампочки, замаскированные таким образом, чтобы свет не был виден с улицы. В дальнем углу между камней и корыт с раствором расположилось пятеро мужчин. Кроме моша Диониса, мы уже видели еще одного — Филиппа. Все сидели вокруг скатерти, на которой были разложены огурцы, помидоры, лук, брынза, стояла плетеная бутыль с вином.
Фары проезжающей машины на мгновение осветили площадку. Все участники тайной вечери бросились в траншею, один Дионис не шевельнулся, продолжая сосредоточенно жевать. Вскоре и остальные заняли свои места.
— А ты, Дионис, чего не прятался? — спросил худой старик. — Нас заставляешь, а сам…
— Зачем ему прятаться, если он здесь хозяин? — сказал Филипп, подливая себе вина. — Разве не может человек выйти к себе во двор, чтобы покушать на свежем воздухе?
— В три часа ночи? — подал голос мужчина с одутловатым лицом.
— Шея у меня, — сказал Дионис и потер ее рукой, — не сгинается. Потому и прятаться не могу… Ну как, братцы, не напортачим впотьмах-то? Фундамент все-таки.
— Нам, шахтерам, не привыкать, — сказал мужчина с морщинистым лицом.
— Я тоже под землей работал, метро строил, — сказал худой старик.
— Я на подлодке служил, — сказал одутловатый.
— И я на кинопередвижке вкалывал, — вставит Филипп.
— При чем здесь кинопередвижка? — спросил метростроевец.
— Тоже работа впотьмах, — объяснил Филипп.
К площадке снова метнулся сноп света автомобильных фар.
— Погружение! — скомандовал подводник.
— Отставить, — сказал Дионис. — Давайте лучше список уточним. — Он вынул из кармана лист бумаги, развернул его и передал бывшему шахтеру. — Читай, у тебя глаз острый.
— Одобеску. Это который — Василе?
— Отец его, Думитру.
— Не староват для такого дела?
— Да ему всего восьмой десяток пошел.
— Серьезно? А выглядит куда старше.
— Чиботару.
— Надежный.
— Павлкж.
— Сойдет.
— Кэпрарь.
— Может донести.
— Он мне двести пять рублей должен, — сказал Дионис.
— Тогда на крючке… Так, Вылвой, Бойко, Степанов. Тут все в ажуре… Когда клаку собираешь, Дионис?
— На пятницу.
— В ночь с пятницы на субботу? — шахтер отложил список. — Ну что, люди, по-моему, подходящие. Почти все на пенсии, значит, соскучились по работе.
— Еще как, — поддакнул Филипп, подливая себе вина.
— Ты, Филипп, этим делом не злоупотребляй, — посоветовал кто-то.
— А то спишем на берег, — добавил подводник.
— А меня сухое не берет, — заверил Филипп и, по обыкновению, качнулся вперед, опрокинув бутыль.
Была лунной и ночь с пятницы на субботу. Сном праведника спали Старые Чукурены. Лишь у Калалбов царило бесшумное оживление. Одна за другой во двор проскальзывали тени. Дионис стоял в воротах, пристально вглядываясь в лица, и крестиком отмечал в списке прибывающих. Подвешенная на столбах гирлянда мощных ламп освещала площадку для сушки сена. С десяток стариков и старух сгребали сено, другие укладывали его в стог. На свет появился готовый фундамент для дома. Стоя на нем, как на постаменте, мош Дионис сказал краткую речь. Выстроившись в относительно ровную шеренгу, ему внимали старики и старухи, разбитые на четыре бригады. Во главе каждой стояли бригадиры: шахтер, метростроевец, подводник, Филипп.
— Главное, братцы, — сказал в заключение мош Дионис, — до третьих петухов успеть стены поставить.
Он подозвал Филиппа. Тот достал из сумки бутылку водки, протянул Дионису:
— Шампанского не нашел, но ничего! Сбегать за стаканчиками?
— Не надо стаканчиков. Ну что ж, как говорится, в добрый час!
И Дионис разбил бутылку о фундамент. Филипп в ужасе закрыл глаза.
…Стены дома росли на глазах. В жилистых руках мелькали мастерки, корыта с раствором. Бригадиры покрикивали на своих помощников, те на старых, подносивших раствор и камни, старухи кричали друг на друга. Царила та приподнятая атмосфера, какую можно встретить на стройке, куда завтра должна явиться приемная комиссия…
Подводник, бригаде которого досталась глухая стена, застыл на мгновение, глядя на светящееся окно соседнего дома.
— Твоя-то чего не пришла? — спросил помощник.
— В положении она.
— А не спит почему?
— Без меня она не уснет…
— А моя наоборот, чуть ли не силой меня на эту клаку погнала. Хоть раз в жизни, говорит, высплюсь по-человечески…
— Небось, мучаешь ее? — подмигнул подводник.
— Угу, — признался тот. — Храплю я очень. И к фельдшеру обращался, а он говорит: медицина пока бессильна. Что за наука? Сердце запросто пересаживают, а от храпа излечить не могут…
Пропели первые петухи, возвещая, что скоро рассвет.
На вершине холма стоял Апостол и, глядя в бинокль на залитое утренним солнцем село, весело мурлыкал под нос.
Из «Волги» выглянул водитель Вася:
— Может, врубить мегафоны?
— А что такое? — насторожился Апостол, шаря биноклем по улицам и переулкам.
— Хорошо поете, Григоре Алексеевич, — пошутил Вася. — Да и народу не мешает хоть раз услышать от вас что-нибудь другое, чем «немедленно явиться в правление!» Истосковался народ по доброму слову, Григоре Алексеевич,…
В это время бинокль, как артиллерийский прицел; впился в поднятые за ночь белые стены. Апостол, естественно, не поверил и протер глаза — стены не исчезли. Он протер окуляры — стены казались еще выше, еще белее…
— По доброму слову, говоришь, истосковались? Микрофон!
Словно раскат грома прокатился над селом:
— Пенсионеру Калалбу немедленно явиться в правление!
Второго раската не получилось: слишком много страсти вложил Апостол в первый, и у него сел голос.
— Повторяю, кхе, кхе, — закашляли мегафоны, — бывший пенсионер Калалб, кхе, кхе, немедленно явитесь в правление!
Апостол сел в машину, отдышался и прошипел в микрофон:
— Отставить! Я сам, кхе, кхе, явлюсь!
Тетушка Лизавета и мош Дионис стояли рядом, как бы защищая собой стены нового дома. К ним пытался приблизиться Апостол, но это ему не удавалось: между ним и стариками по проволоке носился лохматый пес и заливался громким лаем. Приходилось ругаться на расстоянии.
— Я же вас предупреждал, — надрывался Апостол, — что строиться здесь нельзя, что здесь, по генплану, кхе, кхе…
— Всем можно, а нам нельзя? — перекричала его Лизавета, — Начхать нам на твой план, это наша земля!
— Не ваша, а колхозная!
— А мы что, не колхозные?
— Вы нарушили закон! Я сейчас же, кхе, кхе, вызову бульдозеры, и они снесут тут все, кхе, кхе, к чертовой, кхе, кхе, матери!
Апостол зашагал к калитке.
— Давай, давай! — крикнул Дионис, — посмотрим, кто кого снесет, кхе, кхе!
Апостол вернулся. Они еще что-то кричали друг другу, но, казалось, что они лаяли, поскольку собачий лай синхронно ложился на движение их губ.
По улице к дому Калалбов двигалось два бульдозера. Перед воротами у колодца, сжимая в руках бутылку, их поджидал мош Дионис. Бульдозеры доехали до развилки, проходившей у самого дома, и остановились. Из первой машины выпрыгнул чумазый парень и, на ходу засучивая рукава, направился к колодцу. Мош Дионис угрожающе поднял бутылку:
— Не подходи!
— Что с тобой, мош Дионис? — парень в недоумении остановился.
— Ничего. В сорок четвертом я вот такой бутылкой германскую штабную машину подпалил!
Парень стал пятиться.
— Мне бы орден дали! Да свидетелей, как назло, не было!
Парень вскочил в кабину. Бульдозер с грохотом покатил вниз по улице. Лишь теперь заметил Дионис, что один тащил другого на буксире. Во второй кабине сидели парень и девушка и вместе ели большую скибку арбуза. Им было очень весело. Спрятав бутылку под пиджак, старик поспешил к калитке.
К нему в дом заглянул Ионел:
— Мош Дионис, мне срочно нужна фотография вашего сына.
— Ну, раз срочно.
Старик снял со стены портрет Архипа, протер рукавом и отдал мальчишке:
— Только верни, не забудь.
— Сделаем копию и тут же возвратим.
— Ну как дела следопытские?
— Нормально. Мы ведем поиск по наиболее вероятным адресам. Главное здесь — оперативная переписка. Мне ее, правда, не доверяют, да я бы и сам отказался.
— Чего?
— У меня по языку тройка. Не люблю я грамматику, мош Дионис, она сковывает свободное течение мысли. Ну, ладно, я пошел.
В дверях он столкнулся с тетушкой Лизаветой.
— Возьми, Ионел, — она протянула крупную гроздь винограда.
Тот облизнул губы и упрямо мотнул головой:
— Спасибо, тетушка Лизавета, но красные следопыты взяток не берут.
И он с достоинством удалился.
— И в кого они такие удались? — недоумевала Лизавета.
— Башковитый парень, — согласился Дионис, — а ведь третий год без отца. Не слыхала, как он там — из Сибири той не собирается возвращаться?
— Оттуда мало кто возвращается, — обобщила Лизавета, — вон Федя наш считай двенадцатый год как завербовался… И что там на этом севере? Одни льды да бегемоты…
— Мамонты, — поправил жену Дионис. — Ладно, пойду за мастерами.
Во дворе Калалбов стояла бригада Филиппа из четырех человек.
— Здравствуйте, — приветствовала их Лизавета.
Опустив очи долу, те промычали что-то невнятное, неловко пряча за спинами ломы и заступы.
1 2 3 4 5 6 7 8