Глазам мешал фальшивый солнечный свет, вспышками отражавшийся от мечей, ослеплявший его.
– Подожди, сейчас отрублю твою поганую башку, – заявил Миколас и парировал очередной удар. – Я ее, – еще одно оборонительное движение, пробное нападение, – в шляпную коробку упакую. Крысам скормлю.
Он сделал выпад, взмахнул мечом, рубанул, отступил.
– Интересно, что будет? Может, у нее новое тело вырастет? Или у тела отрастет новая голова? Как думаешь?
Он задел плечом манекен, отчего тот в дергающемся танце отлетел в сторону. Бехайма вдруг осенило. Конечно, в исходе его задумки уверенности нет, зато есть полная уверенность в том, что произойдет, если в это уравнение не внести какую-нибудь новую переменную.
Еще около минуты он потратил на то, чтобы уверить Миколаса в своем якобы изнеможении, и наконец стал отступать, словно вот-вот готовый сдаться, вынуждая Миколаса гнаться за ним по зале и все ближе и ближе подходить к столбу. В какой-то миг он уж чересчур убедительно изображал усталость, и острие вражеского меча полоской жгучей боли скользнуло по его бедру, но он почувствовал, как рана почти сразу стала затягиваться, и укол не причинил ему ни малейшего неудобства. Миколас продолжал сыпать насмешками и угрозами, по которым видно было, как растет его самонадеянность. И вот, уже по-настоящему выбиваясь из сил, Бехайм рванулся к столбу, надеясь, что выбрал правильный угол движения. Миколас последовал за ним и не мог снова не задеть плечом манекен. Бехайм ткнул в верхнюю кнопку на столбе.
Несколькими жутковатыми движениями манекен-фехтовальщик привел себя в состояние боевой готовности, принял позу человека и, пошатываясь, двинулся вперед. Отвечая на толчок Миколаса, он полоснул его по спине и нацелился в шею, но тот, обернувшись, сумел отбить удар. Воспользовавшись моментом, Бехайм вонзил свой меч Миколасу в бок, под самые ребра, и подцепил его клинком, вспарывая плоть. Миколас взвыл, извиваясь, и выронил меч. В это время манекен проткнул ему живот: жертву пронзили с двух сторон. Миколас покачнулся, глаза у него закатились, его рвало кровью. Затем манекен и Бехайм одновременно выдернули из него мечи, и он рухнул на пол. Кровь окрашивала его брюки и впитывалась в красную рубашку. Бехайм бросился к Александре, которая сидела на полу, держась рукой за висок. Манекен погнался за ним с саблей на изготовку, позади гудели провода, проворные ноги клацали по полу.
Бехайм предполагал, что манекен будет только отвечать на наскоки. Но в этот момент он не нападал, и, глядя на деревянную башку, словно источавшую враждебность, на покрытое царапинами туловище с выцветшим сердечком – как с валентинки, – он понял, что ошибался, что какое-то неслыханное чудо науки наделило куклу убийственной самостоятельностью. Манекен бросился на него. Таинственное сочленение отдельных частей тела придавало его движениям жесткость, как у богомола, но перемещался он куда проворнее, чем любая ползучая тварь. Непрестанное щелканье и громыхание рук и ног придавало его свирепости особо зловещий оттенок. Бехайму оставалось только отражать удары. О том, чтобы самому перейти в нападение, не могло быть и речи. Перемещаясь по зале, увертываясь от противника, он думал, что в лучшем случае, когда он получит серьезную рану, устройство, управляющее чучелом, будет удовлетворено и прекратит преследование. Сабля манекена зацепила его плечо. Потом резанула по груди. В отчаянии он нырнул под занесенный клинок и обхватил врага. Лицо его уперлось в холодный и гладкий овал его головы. Но тут манекен задрожал, затрясся, задергался так, что его было не удержать, и швырнул Бехайма на пол. Тот откатился от опускавшейся на него сабли, вскочил на ноги и ринулся к столбу в центре зала, надеясь добраться до кнопок и обездвижить врага. Но вдруг, к его изумлению, громоздкое тело манекена взлетело на невероятную высоту и, приземлившись на пути у Бехайма, повернулось к нему. Его руки и ноги двигались в зловеще стройном механическом ритме, и Бехайм представил себе краба, подкрадывающегося по морскому дну к беспомощной мягкотелой жертве.
Глядя ему в лицо, склонив голову набок, манекен будто в недоумении изучал его, нацелившись саблей ему в грудь. Волокна бледно-коричневого дерева сложились в некое подобие страшного безглазого лица. Бехайм мог бы поклясться, что чувствует, как от этой деревяшки исходит слабый поток энергии, словно от живого существа, и у него было такое ощущение, что его оценивают, взвешивают его мастерство с точки зрения тактических возможностей.
– Сдаюсь, – сказал он, вопреки всем доводам разума уповая на то, что его услышат.
Он оглянулся на Миколаса. Тот распластался на полу. Александра лежала без движения.
– Стоять! – велел он манекену: может быть, нужна простая команда, волшебное слово?
Тот сделал шаг вперед, держа саблю с необычно высокой гардой у щеки, указывая клинком на потолок. Застыв на секунду, он вихрем ринулся в атаку, описывая саблей большие круги над головой. Двигался он невероятно быстро. Бехайм бросился на пол, попытался отрезать провода, идущие к ногам манекена, но тот не подпускал его к себе. Он снова поднялся и стал отступать, ему удавалось лишь защищаться. Сил почти не оставалось. Каждый отраженный удар отдавался болью в локтях. Меч отяжелел, мокрый от пота эфес выскальзывал из руки. Он во второй раз схватился с манекеном в рукопашной, стараясь скрутить ему голову, вывихнуть и оторвать руки, но вновь оказался на полу, так и не сумев причинить врагу серьезного вреда.
И вдруг манекен осел, повис на своих проводах, бессильный, как марионетка, голова его упала вниз, сабля тащилась сзади по полу. Бехайм, пытавшийся встать, обмяк. Он увидел: Александра стоит у столба и с силой колотит булавой по кнопкам. Дети так и сидели под окном в безразличных позах, их белокурые волосы блестели в луче холодного света, так четко очерченном, что можно было принять его за покосившуюся хрустальную колонну. На белых лицах чернильными пятнами темнели глаза. Миколас из последних сил полз к двери, оставляя за собой кровавый след. Но вот он остановился и сел, подобрав под себя ноги и держась за рану на животе. Неимоверным усилием Бехайм встал на колени. Едва успев отдышаться, он поднялся, приблизился к Миколасу и пнул его в грудь, отчего тот упал плашмя на пол и, задыхаясь, закрыл глаза. Когда он их открыл, Бехайм вонзил меч ему в горло, повернул клинок, чтобы расширить рану, а затем проткнул ему пах. Его захлестнула бесконечная радость. Миколас зашевелил окровавленными губами, пытаясь что-то сказать, но мешала рана в горле. Он сверлил Бехайма злобным взглядом, и тот быстро отвел глаза.
– Довольно, – сказала Александра. – Это бессмысленно, если только вы не решили убить его.
– Хорошая мысль!
– Не стоит. – Она сомкнула длинные пальцы вокруг его запястья, на какой-то миг ему показалось, что в ее глазах заплясали огоньки и тени. – До сих пор это не помогало смягчить отношения между Валеа и де Чегами. Не надо усугублять.
– Ну, как хотите. Но я не желаю, чтобы он бегал за мной до конца расследования. Дайте булаву.
– Зачем?
– Раздроблю ему ноги. Это его обезвредит дня на два-три.
Миколас откатился и пытался дотянуться до своего меча. Бехайм за ремень оттащил его обратно и держал, а тот бился в бессильной злобе, из горла у него, пузырясь, поднималась розоватая жидкость – рана быстро заживала.
– А его брат? – сказала Александра. – А остальные де Чеги? У них-то ноги останутся целыми.
– По крайней мере один из них больше не будет представлять опасности. – Бехайм протянул к ней руку. – Дайте.
– Я вам не доверяю, – не сразу сказала она. – Я сама.
– Не смешите меня! Идите-ка лучше позаботьтесь о детях.
– Какой смысл? Если мы их уведем, они все равно к нему вернутся. Вы ведь знаете.
Он так и держал руку вытянутой. Александра с явной неохотой отдала ему булаву и отошла к окну, туда, где сидели дети.
– Знаешь, – сказал Бехайм Миколасу, не глядя ему в глаза, – я тебя понимаю. Мне приходилось арестовывать таких, как ты. А иногда и убивать. Я тебя очень хорошо понимаю.
Он легонько постучал булавой по колену Миколаса, глядя, как нога того опасливо напрягается. Потом высоко занес булаву, со всей силой обрушил ее на коленную чашечку и раздробил кость, смешав кусочки разорванной ткани брюк с кашей из крови и хряща. Миколас пронзительно взвыл и потерял сознание. Еще одним ударом Бехайм размозжил второе колено и сел, терпеливо ожидая, когда тот очнется. Он видел, как Александра опустилась на колени рядом с детьми, кажется пытаясь кому-то из них помочь. Наконец Миколас пошевелился. Веки его задергались и поднялись. Глаза уставились на Бехайма.
– А теперь я тебе расскажу историю, – сказал Бехайм, отвернув булавой от себя физиономию Миколаса, чтобы тот не смог прибегнуть к силе своего взгляда. – Не так давно в Париже объявился маньяк, он собственноручно убил четырех женщин. Между прочим, очень на тебя похож был. Потрясающий образчик физической силы, просто нечеловеческой. Это видно было по тем зверствам, что он творил с телами своих жертв. Слал нам письма, смеялся над нами, куражился – а ну-ка, мол, выловите меня. Хвастался, что укокошит любого, кто посмеет к нему приблизиться. Писал стишки о том, какие мы тупицы, и отправлял в газеты. В конце концов, мы выяснили, кто это, но жил он на улице, прятался в сточных трубах, во всяких темных углах и там своей силой мог подчинить кого угодно, так что вытащить его на белый свет было нелегкой задачей. Но вот однажды ночью нам все-таки удалось устроить ему ловушку на Монпарнасе, и мы загнали его на крыши.
К нему подошла Александра и заговорила было, но он поднял руку.
– Я недолго, – сказал он. – Уже почти закончил.
Миколас попытался повернуть голову и посмотреть на Александру, но Бехайм еще раз крепко ткнул его булавой.
– Дома в этой части Монпарнаса жмутся друг к другу, – продолжал он. – Узкие улочки – взрослый человек едва протиснется. А на крышах – целая отдельная страна: тут и там торчат верхушки, коньки, скаты крутые, с черепицей, ногам скользко даже в сухую погоду. Опасное место для охоты на такое чудовище, как наш маньяк. Мы знали, что ему от нас не уйти. Оцепили несколько кварталов. Рано или поздно мы должны были поймать его – на улицах или на крышах. Но нас беспокоило вот что. Во-первых, нам не хотелось, чтобы пострадало много народу. Если бы мы бросили большие силы на крыши, маньяк почти наверняка убил бы нескольких человек. Выскочил бы из какой-нибудь дыры, вспорол бы жертве живот или сбросил ее вниз. Требовалась крайняя осторожность. В то же время нужно было действовать быстро – нам было ясно, что, если мы скоро не схватим его, он ворвется к кому-нибудь в дом и учинит там резню. Мы, конечно же, постарались вывести людей из домов, но была поздняя ночь, и на это потребовалось бы много времени и труда. Надеяться, что мы успеем сделать это до того, как маньяк куда-нибудь вломится, не приходилось. Тупиковое положение, правда? Казалось бы, по-хорошему из него не выкрутиться. – Бехайм слегка толкнул Миколаса булавой. – Интересно, что бы ты придумал? Наверное, спалил бы, к чертовой матери, всю округу. Видишь ли, такие, как ты, не умеют действовать, когда на них давят обстоятельства. Вы считаете, что в таких переделках у человека не остается сил, что из тех, кто, подобно мне, попадает в них, можно веревки вить, как из дураков. Но вы ошибаетесь. В таких обстоятельствах рождается военная хитрость, которой и можно прихлопнуть таких, как ты, кто полагается на упрямство и грубую силу.
Он заметил, что Александра не сводит с него глаз, и раздраженно сказал:
– В чем дело? Где дети?
– Оба мальчика мертвы, – монотонно произнесла она. – Девочка… может быть, выживет. Я отослала ее кое-куда. Она будет в хороших руках.
Он бросил взгляд на две белокурые фигуры, застывшие под окном. Их смерть, казалось, почти не имеет отношения к той ненависти, что он чувствовал к Миколасу, а если и усиливает ее, то совсем немного. Наверное, потому, что он давно похоронил свои чувства, подумал он. Но весть о том, что дети погибли, все же подействовала на него: она отбила у него охоту откровенничать с Миколасом, теперь ему не терпелось снова взяться за дело.
– Остальное рассказывать не буду, – сказал он Миколасу. – Впрочем, пожалуй, скажу, чем все кончилось. Мы не потеряли ни единого человека, и через десять минут после того, как я один вышел на крышу, маньяк покончил с собой.
Он склонился к Миколасу, поддерживая его голову булавой, и прошептал:
– Я тебя не боюсь. Хочу, чтобы ты за мной погонялся. Конечно, если ты настоящий мужчина. Если тебе достанет смелости встретиться со мной лицом к лицу, не прибегая к помощи братика. Уверен, тебе очень захочется превратить личное дело в войну с Агенорами, но подумай, по-мужски ли это. Честно говоря, я не очень-то верю, что ты способен на борьбу, если заранее не известно, что победишь ты. Ты трус и забияка. Задира, но не такой уж и страшный. Ты не сумел убить меня здесь, на твоей территории, ну а в других местах мне будет легче. Буду тебя ждать.
Он распрямился, бросил булаву – она легко и быстро покатилась по полу в дальний угол – и в сопровождении Александры оставил Миколаса наедине с его ненавистью и болью.
Они шли от серой залы по коридору. Александра, все время выжидающе смотревшая на него, наконец спросила:
– Мне расскажете?
– О чем?
– О том, что произошло на крышах Монпарнаса. С вами и маньяком. Мне не терпится узнать, какой вы нашли выход.
Где-то рядом часы пробили полночь. Издалека доносились испуганные крики, безумный смех, лязг металла, и когда эти звуки, мрачно отдаваясь в пустом пространстве, слились в одно целое, Бехайм снова почувствовал чуждость и безмерность всего, что его окружало. Несмотря на прелесть и открытость лица Александры, ему вдруг почудился хитроумный обман, несший в себе такую же угрозу и столь же непонятный, как тот, что сквозил из безглазого и безротого деревянного лица манекена-фехтовальщика. В ее зеленых глазах таинственно мелькали, вспыхивая, переменчивые токи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34