И этот тип, кто бы он ни был, лежал на твоем матраце, под твоим одеялом, на твоей подушке. Его туфли валялись на ковре, который ты старательно выбирал, потому что тебе нравится, когда из постели ты опускаешь ноги на мягкий и пушистый ковер. Внутри тебя все горело, готовое к взрыву бессильной ярости. Такое никто не смеет делать, это не по-человечески. "Ублюдок, ублюдок", - твердил ты вслух.
И среди этой злобы ты вдруг ощутил внезапное чувство облегчения; ты освободился от нее! Как только значение этого озарило тебя, возмущение исчезло, и весь ты, снаружи и внутри, стал спокойным, в этом подскакивающем на неровностях дороги такси. Казалось, у тебя почти перестало биться сердце; бодро, но осторожно, чтобы не вспугнуть это умиротворение, ты начал его исследовать. Возможно ли это? Почему твоя ярость не была направлена против нее? Ты намеренно воображал себе сцены с участием этих двоих - и ты задрожал, а это было опасно. Ты больше никогда туда не вернешься, больше никогда не увидишь этого дома. И ее тоже. И ее!
Тебя поражало то, что ты не просто говорил это себе, ты действительно так думал и верил этому. В первый раз убежденность в этом пришла к тебе изнутри, от сердца.
Ты чувствовал внутри великую свободу и очищенность - тебе хотелось смеяться вслух, - проклятые чары были разрушены!
У тебя оставались там некоторые вещи и одежда. Что ж, она может прислать их тебе, вольна продать или подарить своему гостю. Конечно, не в первый раз твой матрац служил для развлечения ее приятелей - ты был дураком, когда не понимал этого. Мистер Гоуэн, мистер Пефт и бог знает кто еще. Собственно, ты знал это. Нет, не так, ты не знал, что они бывали в твоем доме. В других местах, где-нибудь в гостинице, пожалуй. Ты с удивлением понял, что все это время, с самого начала, в глубине твоего сознания было определенное убеждение - она продолжает поддерживать отношения с другими мужчинами. Ты не испытывал из-за этого ни ревности, ни негодования - просто не думал об этом. Что же ты за рыба такая? Наверное, это стало твоей второй натурой после десяти лет жизни с Эрмой. Самая хорошая тренировка для благодушного мужа. Вздор! Ты никогда не любил Эрму, так какое для тебя это имело значение? И Миллисент тоже не любил. Господи, что за пышное имя - Миллисент! Ты никогда об этом не думал. Миллисент, леди Пемброук сэра Джошуа Рейнольдса.
Ты вернулся на Парк-авеню вовремя, и вы успели с Эрмой выпить кофе перед тем, как отправиться на Лонг-Айленд.
Это было веселое Рождество. Сначала легкая прогулка на такси, чтобы подарить Миллисент меховую шубку. Затем в машине всю дорогу до дома Дика Эрма грызла тебя за то, что ты был недостаточно вежлив с тем толстым немцем, который зашел накануне вечером в библиотеку.
Она была в плохом настроении и вымещала его на тебе, как обычно.
После того как вы оказались у Дика, все пошло нормально. Были все, кроме Ларри и Розы. Даже Маргарет появилась со своим знаменитым ученым - он оказался нормальным парнем. За столом тебя посадили между Джейн и Мэри Элейр Керью Беллоуз Карр, Джейн заняла место справа от тебя, и, когда она поблагодарила тебя за подарки, которые ты послал ее детям, похлопала тебя по руке и улыбнулась тебе, ты подумал: "Милая старая Джейн"..У тебя так сдавило горло, что ты не мог говорить. Но тебе хотелось говорить, ты хотел рассказать ей о благословенном освобождении, которое обрушилось на тебя, ты хотел сказать ей: "Я счастлив, чист и свободен!" А потом, если бы она не поняла, как это для тебя важно, ты усмехнулся бы и повторил старую рождественскую шутку: "Дай мне печенье!"
N
Рука его, сжимавшая в кармане пальто рукоятку пистолета, разжалась, он попытался выпрямить пальцы в узком пространстве, затем снова обхватил рукоятку, стиснул ее еще крепче. И опять расслабил пальцы, они стали влажными и липкими. Он вынул руку и потер ладонь о пальто, поднес ее к самому лицу и стал рассматривать, в сумраке она казалась очень белой, а пальцы короткими. Он засунул руку в карман, касаясь пистолета, но не обхватывая его.
Ты боишься, вот в чем дело, сказал он себе, застенчивый, безответный, ты просто боишься...
14
И не только потому, что стоишь здесь, на лестнице, с пистолетом в кармане. Ты всегда боишься, когда необходимо что-нибудь сделать. Ты боишься даже слов, если они ведут к поступкам. Бескровная болтовня. Чушь.
"Надеюсь, скорее я увижу ад, чем это место". Разве ты не обсуждал это наедине сам с собой? "Вели своему парню одеться, сама тоже одевайся, и убирайтесь отсюда через пять минут, чтобы духу вашего здесь не было!" Это звучит так похоже на тебя; возможно, ты и сказал это, но она не слышала тебя.
У Дика было хорошее вино, лучше того, что поставляют Эрме. Мэри напилась до идиотизма, и, когда Дик сказал ей, что она ведет себя как истеричка из Армии спасения, она разозлилась и сразу протрезвела. Этот рождественский день, наверное, был первым за месяц, когда они разговаривали. Ты сам порядочно выпил, ровно столько, чтобы хорошо танцевать. Ты был почти пьян, Маргарет начала учить тебя новому степу, который подхватила в Гарлеме. Ты поскользнулся и упал бы на пол, если бы рядом не оказался стол. Джейн сказала:
- В чем дело, Билл? Я никогда не видела тебя таким веселым. На тебя подействовало зимнее солнцестояние?
- Нет, сегодня мое возрождение, - засмеялся ты и поцеловал ее.
Затем ты почувствовал желание расцеловать и остальных, и Мэри, эта шлюха, приняла твой поцелуй, встав с кресла. Дик это заметил и засмеялся, она так взбесилась, что чуть его не убила.
Вы уехали от Дика с Маргарет и ее гением. Он вполне нормальный парень, только из-за сильного акцента трудно понять, что он говорит. Уже за полночь ты высадил их на Одиннадцатой улице. По дороге домой Эрма сказала:
- Должно быть, это тройня.
- Что?
- Я говорю, такое ликование может быть только из-за тройни. Какого пола оказались младенцы?
- В полном соответствии с современными требованиями. По полтора каждого пола.
Она засмеялась, но была раздражена и снова стала приставать к тебе с вопросами. Господи милостивый, неужели она не понимала, что здесь не о чем говорить? Она никогда не была глупой, кроме таких случаев, когда ее терзало любопытство. Она бы разрезала тебя, чтобы вынуть тайну, если бы считала, что сможет ее понять.
В ту ночь или, вернее, в те несколько часов, которые от нее оставались, ты спал как мертвый. На следующий день в офисе от нее не было звонка; ты подумал, что и не будет никогда, ты на это надеялся. Тебя немного беспокоили твои одежда и вещи - ты не хотел, чтобы у нее был предлог появиться снова. Теперь, после того, как прошли сутки и ты отлично выспался, тебе казалось, что эта история отошла в прошлое, и ты спокойно обдумывал незначительные оставшиеся проблемы. Особенно тебя смущала молчаливая неопределенность. Необходимо было заявить ей, что все закончилось окончательно и бесповоротно. Ты не хотел писать ей - на пишущей машинке, без подписи? Нет, она ответит на письмо.
Лучше всего было бы позвонить. Это можно было сделать в двух-трех решительных фразах. Ты спустился на лифте и перешел на другую сторону в тот табачный магазин, где был телефон-автомат. Но ты не стал набирать номер, ты не смог. При мысли, что сейчас услышишь ее голос, тебя охватила слабость, в желудке поднялась тошнота. Ты просто не хочешь когда-либо слышать ее голос и не станешь. Ты, вернувшись в кабинет, стал расхаживать по нему, время от времени останавливаясь у окна и поглядывая вниз на пигмеев в глубокой бездне и обдумывая план действий.
Вскоре после пяти ты ушел из офиса и на такси отправился прямо на Восемьдесят пятую улицу; из-за пробок на дорогах ты прибыл туда только в четверть шестого и боялся, что уже не увидишь, как она выходит, но, к твоему облегчению, в комнате, выходящей на улицу, горел свет.
Ты попросил водителя остановиться напротив дома на другой стороне улицы и притаился в углу неосвещенного салона. Через несколько минут свет в окнах погас, чуть позже распахнулась парадная дверь, она вышла, одна, и направилась в сторону Бродвея. Она выглядела поникшей и неопрятной; тебя бесила ее дерганая походка. Ну ладно, больше тебе не придется этого видеть. Как только она скрылась из виду, ты быстро перебежал улицу, поднялся по лестнице и вошел в квартиру. Окликнув: "Есть кто-нибудь?" - и не получив ответа, ты прошел в спальню.
Кровати были аккуратно застелены; ты подошел к своей, откинул покрывало и одеяло и увидел, что простыня и наволочка были чистыми и свежими; из-под подушки торчал уголок твоей сложенной пижамы.
- Черта с два! - вслух заметил ты.
Чтобы сэкономить время, ты заранее напечатал в офисе записку: "Я забираю все, что мне нужно. Прилагаемые пятьсот долларов - мой подарок на прощание.
Я не хочу тебя слышать. Прощай". Ты заглянул в конверт, чтобы убедиться, что не забыл вложить деньги, и засунул его под ее подушку. На полу расстелил захваченную с собой газету и торопливо уложил в сверток несколько вещей, которые решил забрать: шелковый халат, тапочки, расческу и щетку для волос, несколько рубашек и галстуков, маленькую бронзовую вазу, которая тебе нравилась. Затем вернулся в гостиную, огляделся и, усмехаясь, снова прошел в спальню, достал конверт и добавил приписку: "Можешь оставить себе Уильяма Завоевателя. Укладывай его спать в кровать, когда она свободна". Надев шляпу и пальто, ты взял сверток под мышку. Стоя в дверях, оглянулся и подумал: это в последний раз... О, черт! Через минуту ты уже спустился и мчался в такси на Парк-авеню.
- Вот и все, - сказал ты вслух и повторил: - Вот и все!
Ты с неудовольствием заметил, что все еще напряжен и дрожишь. Тебе хотелось, чтобы такси ехало быстрее.
Добравшись до дому, отнес сверток в свою комнату и бросил его в стенной шкаф и, пока переодевался к обеду, выпил подряд три коктейля.
Первый телефонный звонок от нее последовал на следующий день.
- Да?
- У телефона миссис Льюис.
- Миссис... Скажите ей, что меня нет, что я ушел на весь день.
- Да, сэр.
Миссис Льюис! Какого черта она не назвалась миссис Грин?! Ведь это было ее имя. Значит, она пытается достать тебя?
На следующее утро она звонила два раза, и, когда сразу после ленча последовал третий звонок, ты решил, что это бесполезно, и взял трубку:
- Алло?
- О... Это ты, Уилл?
- Да. Что тебе нужно?
- Не думаю, что с твоей стороны это любезно...
- Что тебе нужно?
- Ну, я просто хотела узнать, придешь ли ты сегодня вечером...
- Забудь об этом. И перестань трезвонить.
- Но мне приходится звонить, раз ты...
Ты отнял трубку от уха и, слыша невнятный звук ее голоса, медленно положил ее на рычажки. Через пару минут ты снова снял трубку и сказал миссис Кэролл:
- Пожалуйста, скажите операторам, что, если мне снова позвонит миссис Льюис, меня нет. Или миссис Грин... Грин. В любое время. И не пишите мне записки о ее звонках.
Вот так и нужно поступать, думал ты. Как сказала бы Эрма, тебе нужно сложить руки на груди и выглядеть уверенным. Наплевать на жесты, важно то, что хотя бы раз в жизни ты решился держаться решительно; если бы все это продлилось дольше, ты закончил бы свои дни в сумасшедшем доме.
Три-четыре дня прошло без малейших признаков. Ни звука, ничего. Ты испытывал беспокойство и замешательство, уверяя себя, что это из-за неуверенности в том, что она может выкинуть. Были десятки способов, которыми она могла тебе досаждать, и она все их перепробовала бы, если бы считала это нужным. Она могла звонить на Парк-авеню, могла даже появиться там, и что, если Эрма увидит ее? Она же не выпустит ее из лап! Что за лакомый для нее кусочек! Каждый вечер, возвращаясь домой, ты ожидал, что Эрма встретит тебя с этой ужасной улыбочкой: "Сегодня сюда приходила мать тройняшек".
Но от Миллисент не было ни звука. Раздраженный оттого, что твое беспокойство и тревога все нарастают, ты дошел до такого состояния, которое уже невозможно было выносить. Ты подскакивал при телефонном звонке, ты не мог продиктовать ни единого письма, чтобы без всяких причин не вспылить на мисс Мэллоу - затем ты извинялся, отпускал ее, передавал письма Лаусону и сидел за своим столом, тупо глядя в окно.
Однажды днем, вернувшись после ленча в свой кабинет, ты стоял у окна и смотрел на Бродвей, шумящий тремястами футами ниже, и поймал себя на мысли:
"Если я открою сейчас окно и спрыгну с подоконника, через две секунды мое тело шлепнется на асфальт. Может, даже через одну секунду. И я никогда не узнаю, обо что разбился. Если я упаду на какого-нибудь прохожего, я и его убью вместе с собой. Не так давно на Тридцать девятой улице один парень выпрыгнул из окна магазина на двенадцатом этаже и угодил прямо на крышу седана".
Ты круто отвернулся от окна и вызвал мисс Мэллоу, чтобы сказать ей, что уходишь до конца дня. Тебе определенно нужно с кем-нибудь поговорить и взять себя в руки. Добравшись подземкой до угла Восьмой улицы и Бродвея, ты зашел к Джейн. К твоей крайней досаде, ее не было дома, но горничная сказала, что она вернется к четырем часам, и ты решил дождаться ее, нашел себе книгу и уселся с ней в кресло. Рэй, твой маленький крестник, который всегда был твоим любимцем, вошел в гостиную, и ты забавлялся, задавая ему разные вопросы о школе. Затем ты вернулся к своей книге, а он включил радио. Уже через минуту тебя это так взбесило, что ты закричал: "Выключи эту гадость!" С удивленным видом он выключил радио и собрался выйти.
Ты снова начал читать. Через минуту радио опять заорало у тебя над ухом. Подняв голову, ты увидел, что Рэй стоит у приемника и шаловливо смотрит на тебя.
Ты бросился к нему с криком: "Я тебе сказал, чтобы ты его выключил, или нет?!" - и ударил его по лицу с такой силой, что он чуть не упал. Ты в ужасе отпрянул, весь дрожа; он глядел на тебя с таким удивлением, что, видно, не чувствовал боли, пораженный тем, как ты вдруг у него на глазах превратился в какое-то чудовище. Ты круто отвернулся и двинулся в холл, где быстро оделся и зашагал по Пятой авеню.
"Теперь он все расскажет Джейн, - думал ты. - Господи, что же со мной творится?"
На Тридцать шестой улице ты зашел в магазин игрушек и купил набор для фехтования (недавно ты слышал, как Рэй просил Джейн купить это ему) и отослал ему с запиской:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35