Скучными стали вечера из-за угрюмой печали и вялости Валтасара. Хотя Эммануилу и удалось приучить химика к игре в триктрак, Валтасар играл рассеянно; да и вообще этот человек столь большого ума производил теперь впечатление глупца. Потеряв надежду, униженный тем, что поглотил три состояния, чувствуя себя игроком, у которого нет денег, он сгибался под тяжестью разорения, под бременем надежд, обманутых, но не разрушенных. Человек гениальный, которому нужда связала руки, который сам себя проклинал, являл собою зрелище поистине трагическое, способное растрогать человека самого бесчувственного. Даже Пьеркен с невольным уважением смотрел на этого льва в клетке, который только взглядом, исполненным затаенной силы, спокойным и печальным, потускневшим от слишком яркого света, просил милостыни, не смея ничего произнести устами. Порой молния пробегала по иссохшему лицу, оживлявшемуся от мысли о каком-нибудь новом опыте; иногда - если, окидывая взором залу, он глядел на то место, где умерла его жена,- скупые слезы, как горячие крупицы песку, навертывались в пустыне его глаз, широко раскрытых в созерцании какой-то идеи, и он низко опускал голову. Он, как титан, поднял на своих руках мир, и вновь мир, еще тяжелее, упал ему на грудь. Эта скорбь гиганта, которую он мужественно сдерживал, действовала на Пьеркена и на Эммануила, иногда они бывали растроганы до того, что готовы были предложить ему сумму, необходимую для ряда опытов,- так заразительна убежденность гения! Оба они начинали понимать, как могли г-жа Клаас и Маргарита бросать в пучину миллионы; но разум вскоре останавливал порывы сердца, и их растроганность выражалась лишь в словах утешения, от которых только острее становились муки пораженного молнией титана. Клаас совсем не говорил о своей старшей дочери, не беспокоился о том, что ее здесь нет, что она хранит молчание, не пишет ни ему, ни Фелиции. Когда Солис и Пьеркен спрашивали о ней, казалось, это действовало на Клааса неприятно. Предчувствовал ли он, что Маргарита замышляет что-то против него? Или сознавал он себя униженным тем, что передал дочери свои высокие отцовские права? Меньше ли стал любить ее оттого, что она становилась отцом, а он - ребенком? Быть может, много причин, много необъяснимых чувств, проносящихся в душе, как облака, обусловили ту молчаливую немилость, на которую он обрекал Маргариту. Как ни велики в своих исканиях великие люди, известные или неизвестные, счастливые или несчастливые, но им тоже свойственна мелочность, роднящая их с обыкновенными людьми. Вдвойне несчастные, они не меньше страдают от своих достоинств, чем от недостатков; быть может, и Валтасару пришлось свыкаться с муками оскорбленного тщеславия. Жизнь, какую он вел, и вечера, когда в отсутствие Маргариты они собирались вчетвером, были, таким образом, отмечены печалью, полны смутных опасений. То были дни бесплодные, как сухие степи, где тем не менее они подбирали кое-какие цветы, редкие утешения. Атмосфера казалась туманной в отсутствии старшей дочери, сделавшейся душой, надеждой и силой семьи. Так прошло два месяца, в течение которых Валтасар терпеливо дожидался приезда Маргариты. Ее привез в Дуэ дедушка, который, вместо того чтобы возвратиться в Камбрэ, остался в доме Клаасов, вероятно, рассчитывая своим авторитетом поддержать государственный переворот, задуманный племянницей. Приезд Маргариты стал маленьким семейным праздником. Фелиция и Валтасар пригласили в этот день к обеду нотариуса и Эммануила де Солиса. Когда дорожный экипаж остановился у ворот дома, все четверо, громко выражая свою радость, вышли встретить путешественников. Казалось, Маргарита была счастлива вновь очутиться под отчим кровом, глаза ее наполнились слезами, когда она проходила через двор, направляясь в залу. Однако, когда она обнимала отца, в ласках ее чувствовалась какая-то затаенная мысль. Маргарита краснела, как виноватая жена, не умеющая притворяться; но вновь стали ясными ее глаза, когда она взглянула на Эммануила, в котором, казалось, она черпала силы, чтобы осуществить до конца свой тайный замысел. За обедом, несмотря на веселость, оживлявшую лица и речи, отец и дочь посматривали друг на друга недоверчиво и пытливо. Валтасар не спрашивал Маргариту о пребывании ее в Париже, конечно, из чувства отцовского достоинства. Эммануил де Солис подражал ему в сдержанности. Но Пьеркен, привыкший узнавать все семейные тайны, сказал Маргарите, прикрывая любопытство притворным простодушием:
- Ну, как же, дорогая кузина, посмотрели вы Париж, побывали в театрах?
- Ничего не видала я в Париже, не для развлечений ездила я туда,- ответила она.- Дни у меня шли так печально, слишком нетерпеливо я ожидала, когда снова увижу Дуэ.
- Не побрани я Маргариту, она и в Оперу не пошла бы, да и там, впрочем, скучала,- сказал г-н Конинкс.
Наступил тягостный вечер, все чувствовали себя стесненно, улыбались нерадостно или старались скрыть тревогу под показной веселостью. Маргариту и Валтасара охватило глухое, жестокое беспокойство, и это действовало на всех. С каждым часом отец и дочь все хуже сдерживали себя. Иногда Маргарита пыталась улыбнуться, но жесты, взор и звук голоса выдавали ее сильную озабоченность. Конинкс и де Солис знали причину тайного беспокойства благородной девушки и точно подбадривали ее выразительными взглядами. Задетый тем, что его не посвятили в планы и хлопоты, предпринятые ради него, Валтасар понемногу отдалялся от детей и друзей, предпочитая хранить молчание. Ему, вероятно, вскоре предстояло услышать от Маргариты, что она решила относительно него. Для незаурядного человека и для отца это положение было невыносимо. Дожив до такого возраста, когда от детей ничего не скрывают, когда широта мысли придает силу чувствам, он делался все более серьезным, задумчивым и печальным, видя, как приближается момент его гражданской смерти. Этот вечер принес с собой перелом во внутренней жизни семьи, которому можно дать лишь образное пояснение. На небе скопились тучи и молнии, в полях раздавался смех; было душно, жарко; все предчувствовали грозу, тревожно поднимали голову, но продолжали свой путь. Г-н Конинкс первый пошел спать, и Валтасар проводил его в отведенную ему комнату. Тем временем ушли Пьеркен и г-н де Солис. Маргарита благосклонно простилась с нотариусом и ничего не сказала Эммануилу, только пожала ему руку, бросив ему влажный взгляд. Она отослала Фелицию, и, когда Клаас вернулся в залу, он застал там только свою старшую дочь.
- Отец,- сказала она с дрожью в голосе,- только тяжелые обстоятельства, в каких мы очутились, могли заставить меня покинуть дом; но после многих тревог, преодолев неслыханные трудности, я возвращаюсь с кое-какими шансами на спасение всех нас. Благодаря вашему имени, влиянию дяди и протекции господина де Солиса мы добились для вас места управляющего окладными сборами в Бретани; оно дает, говорят, восемнадцать - двадцать тысяч в год. Дядя внес залог... Вот ваше назначение,- сказала она, вынимая из сумки письмо.- Жить здесь в эти годы жертв и лишений было бы для вас невыносимо. Наш отец должен остаться в положении по крайней мере таком же, какое он всегда занимал. Из вашего жалованья я ничего не потребую, употребляйте его, как вам заблагорассудится. Только умоляю вас подумать о том, что у нас нет ни копейки дохода и что мы все будем жить на то, сколько уделит нам Габриэль. В городе ничего не будут знать о нашей монастырской жизни. Если бы вы остались дома, то были бы помехой для того, что мы с сестрою предпримем с целью вернуть семье благосостояние. Злоупотребила ли я данной мне властью, ставя вас в такое положение, что вы сами можете поправить свои дела? Через несколько лет, если захотите, вы будете главноуправляющим окладными сборами.
- Итак, Маргарита,- кротко сказал Валтасар,- ты выгоняешь меня из моего дома.
- Я не заслуживаю такого сурового упрека,- ответила дочь, сдерживая бурное биение сердца.- Вы вернетесь к нам, когда вам можно будет жить в родном городе, как вам подобает. Впрочем, папенька, разве вы мне не дали слова? - продолжала она холодно.- Вы должны мне повиноваться. Дедушка остался, чтобы вы поехали в Бретань с ним вместе, а не путешествовали один.
- Не поеду! - воскликнул Валтасар, поднимаясь.- Ни в чьей помощи не нуждаюсь, чтобы поправить свои дела и выплатить долги детям.
- Но я вам предлагаю наилучший исход,- невозмутимо продолжала Маргарита.- Попрошу вас подумать о взаимных наших отношениях, которые я вам в немногих словах объясню. Если вы остаетесь в этом доме, ваши дети уедут отсюда, предоставляя вам здесь быть хозяином.
- Маргарита! - крикнул Валтасар.
- Затем,- продолжала она, не желая замечать раздражения отца,- придется уведомить министра о вашем отказе, раз вы не хотите принять доходного и почетного места, которого мы, несмотря на хлопоты и протекцию, не получили бы, если бы дядя ловко не вложил несколько тысячефранковых билетов в перчатку одной дамы...
- Покинуть меня!
- Или вы нас покинете, или мы бежим от вас,- сказала она.- Будь я единственным у вас ребенком, я подражала бы матери, не ропща на уготованную вами участь. Но сестра моя и оба брата не погибнут от голода и отчаяния возле вас; так обещала я той, которая умерла здесь,- сказала она, показывая на место, где стояло ложе матери.- Мы таили от вас наши горести, мы страдали молча; а теперь силы наши истощились. Мы уже не на краю пропасти, а на самом дне, отец! Одно только наше мужество нас не спасет, нужно еще, чтобы наши усилия не уничтожались беспрестанными прихотями страсти...
- Милые дети,- воскликнул Валтасар, хватая руку Маргариты,- я буду вам помогать, буду работать, я...
- Вот пути к тому,- ответила она, показывая на министерское письмо.
- Ангел мой, для того чтобы поправить состояние таким способом, каким ты предлагаешь, потребуется слишком много времени! Из-за тебя я потеряю плоды десятилетних работ и огромные суммы, вложенные в мою лабораторию. Вот где,сказал он, указывая на чердак,- все источники нашего богатства.
Маргарита пошла к дверям со словами:
- Отец, выбирайте!
- Ах, дочь моя, вы очень суровы! - ответил он, садясь в кресло и предоставляя ей уйти.
На следующий день утром Маргарита узнала от Лемюлькинье, что Клааса нет дома. При таком простом сообщении она побледнела, и такой ужас был написан на ее лице, что старый лакей сказал ей:
- Будьте покойны, барышня, барин сказал, что вернется в одиннадцать часов к завтраку. Они не ложились. В два часа утра стояли еще в зале и смотрели в окно на крышу лаборатории. Я дожидался в кухне и видел, они плакали, у них горе. А ведь настал славный июль месяц, когда солнце способно всех нас обогатить, и если бы вам было угодно...
- Довольно! - сказала Маргарита, угадывая, какие мысли, должно быть, осаждали отца.
С Валтасаром в самом деле произошло то, что имеет силу над всеми домоседами; жизнь его зависела, так сказать, от мест, с которыми он себя отождествил, мысль его настолько была связана с лабораторией и домом, что они стали ему необходимы, как биржа игроку, для которого праздники потерянные дни. Здесь были его надежды, здесь нисходила с неба единственная атмосфера, в которой его легкие могли вдыхать живительный воздух. Такая зависимость от места и вещей, столь властная у натур слабых, становится почти тиранической у людей знания и науки. Покинуть свой дом - для Валтасара это значило отказаться от науки, от своей задачи, значило умереть.
Маргарита была в крайнем волнении до самого завтрака. Ей пришла на память сцена, чуть не доведшая Валтасара до самоубийства, и при том отчаянном положения, в каком находился отец, она боялась трагической развязки. Взад и вперед ходила она по зале, вздрагивая при каждом звонке у двери. Наконец, Валтасар вернулся. Пока он пересекал двор, Маргарита с тревогой приглядывалась к его лицу и увидала лишь выражение бурной скорби. Когда он вошел в залу, она подбежала к нему поздороваться; он нежно взял ее за талию, прижал к сердцу, поцеловал в лоб и сказал на ухо:
- Я ходил за паспортом.
Звук голоса, покорный взгляд и движения отца - все сокрушило сердце бедной девушки; она отвернулась, чтобы скрыть слезы, но, будучи не в силах справиться с ними, пошла в сад и вернулась, лишь когда наплакалась вволю. За завтраком Валтасар казался веселым, как человек, принявший решение.
- Значит, дядя, едем в Бретань,- сказал он г-ну Конинксу.- Мне всегда хотелось посмотреть эти края.
- Жить там дешево,- ответил старик.
- Папа уезжает? - воскликнула Фелиция.
Вошел де Солис, он привел Жана.
- Оставьте нам его нынче на весь день,- сказал Валтасар, сажая сына около себя.- Я завтра уезжаю, хочу проститься с ним.
Эммануил взглянул на Маргариту, которая опустила голову. Мрачен был этот день, все были печальны и боролись с тягостными мыслями или со слезами. То была не отлучка, а изгнание. Да и все инстинктивно чувствовали, сколько унижения для отца в том, что он так публично признается в своих неудачах, поступая на службу и, несмотря на свои преклонные годы, покидая семью. Но в нем чувствовалось величие, как в Маргарите - твердость; казалось, благородно несет он возмездие за ошибки, бывшие увлечениями его гениального ума. Когда вечер прошел и отец остался наедине с дочерью, Валтасар, весь день державший себя нежно и внимательно, как то было в лучшие дни его патриархальной жизни, протянул руку Маргарите и сказал ей голосом нежным и вместе с тем полным отчаяния:
- Довольна ты своим отцом?
- Вы достойны его,- ответила Маргарита, показывая на портрет Ван-Клааса.
На следующее утро Валтасар в сопровождении Лемюлькинье поднялся в лабораторию как бы для того, чтобы проститься с надеждами, которые он лелеял и которые здесь оживали перед ним в начатых работах. Хозяин и слуга обменялись меланхолическим взглядом, взойдя на чердак, быть может, в последний раз. Валтасар рассматривал машины, над которыми так долго парили его мысли: каждая была связана с воспоминаниями о каких-нибудь поисках, о каком-нибудь опыте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28