В течение четырех лет Реберы, изгнанные очаровательной женой управляющего из ее кружка, столько натерпелись от почитателей супругов Моро, что жизнь стала бы им невыносимой, если бы их не поддерживала мысль о мести.
Архитектор Грендо, бывший в приятельских отношениях с супругами Моро, известил их о скором приезде художника, которому поручили закончить декоративную роспись в замке, после того как основные полотна были написаны Шиннером. Знаменитый художник рекомендовал для обрамления, арабесок и прочих украшений того самого пассажира, которого сопровождал Мистигри, И г-жа Моро все глаза проглядела, вот уже два дня готовясь к бою. Художнику предстояло в течение нескольких недель быть ее гостем, а значит, ей надо было быть во всеоружии. Когда в Прэле жил Шиннер, ему и его жене было отведено помещение в замке и, по распоряжению графа, стол их ничем не отличался от стола его сиятельства. Грендо, столовавшийся в семье Моро, относился с такой почтительностью к великому художнику, что ни управляющий, ни его жена не решились познакомиться с ним поближе. К тому же самые знатные и богатые окрестные помещики наперебой приглашали к себе Шиннера и его жену и задавали в их честь балы. И теперь г-жа Моро была очень довольна, что может отыграться, хвастаясь своим художником, и собиралась разблаговестить повсюду о его таланте, ничуть не уступающем таланту Шиннера.
Обворожительная г-жа Моро отлично учла свои возможности и, хотя в четверг и пятницу уже щеголяла в изящных туалетах, все же приберегла самое нарядное платье к субботе, ибо не сомневалась, что приезжий художник в субботу уж непременно появится за ее столом. Итак, на ней были бронзового цвета ботинки и фильдекосовые чулки. Розовое платье в мелкую полоску, розовый пояс с золотой пряжкой тонкой работы, золотой крестик на шее и браслетки из бархаток на обнаженных руках (у г-жи де Серизи были очень красивые руки и она отнюдь не прятала их) -- в таком наряде г-жа Моро вполне могла сойти за настоящую парижанку. На ней была прелестная шляпка из итальянской соломки, украшенная букетиком роз от Натье , из-под полей шляпки на плечи ниспадали блестящие белокурые локоны. Она заказала изысканный обед, еще раз осмотрела комнаты и теперь, изображая из себя помещицу, прогуливалась возле дома с тем расчетом, чтобы оказаться на фоне клумбы перед парадным подъездом к моменту появления почтовых карет. Над головой она раскрыла очаровательный розовый на белом шелку зонтик с бахромой. Тут она увидела Пьеротена, который отдавал привратнице странный багаж Мистигри, но пассажиров не было, и разочарованная Эстель пошла обратно, досадуя, что она опять нарядилась зря. Как и большинство людей, разодевшихся в пух и прах для приема гостей, она почувствовала, что не может ничем заняться, разве только побездельничать у себя в гостиной в ожидании бомонского дилижанса, который хоть и отправляется из Парижа в час дня, но проезжает мимо замка вскоре после Пьеротена; и она вернулась домой, а наши художники тем временем занялись своим туалетом. И молодой художник и его ученик уже успели порасспросить садовника и, наслышавшись от него похвал очаровательной г-же Моро, почувствовали необходимость прифрантиться и нарядились во все лучшее для своего появления в доме управляющего; их туда отвел Жак, старший из сыновей Моро, бойкий мальчик, одетый, по английской моде, в курточку с отложным воротником. Каникулы он проводил в деревне, где мать его жила владетельной герцогиней и где он чувствовал себя как рыба в воде.
-- Маменька, -- сказал он, -- вот художники, которых прислал господин Шиннер.
Приятно пораженная, г-жа Моро встала, велела сыну подать стулья и рассыпалась в любезностях.
-- Маменька, Оскар Юссон приехал, он с папенькой,-- шепнул Жак на ухо матери, -- я его сейчас приведу...
-- Не спеши, займись с ним чем-нибудь,-- остановила его мать.
Уже по тому, как было сказано это "не спеши", художники поняли, что их дорожный знакомый невелика птица; но в этих словах чувствовалась также и неприязнь мачехи к пасынку. И в самом деле, г-жа Моро, которая за семнадцать лет супружеской жизни несомненно слышала о привязанности своего мужа к г-же Клапар и Оскару, не скрывала своей ненависти к матери и сыну; поэтому вполне понятно, что управляющий долго не мог решиться пригласить Оскара в Прэль.
-- Нам с мужем поручено, -- сказала она художникам,-- принять вас и показать вам замок. Мы очень ценим искусство, и особенно служителей искусства, -- прибавила она жеманясь, -- и я прошу вас: будьте как дома. В деревне стесняться нечего; здесь надо пользоваться полной свободой; иначе не выдержишь. Господин Шиннер уже был у нас....
Мистигри лукаво взглянул на своего товарища.
-- Вы его, вероятно, знаете? -- спросила Эстель, помолчав.
-- Кто же его не знает, сударыня! -- ответил художник.
-- Знают, как белую корову, -- прибавил Мистигри.
-- Господин Грендо, -- сказала г-жа Моро, -- называл мне вашу фамилию, но я...
-- Жозеф Бридо,-- ответил художник, которого чрезвычайно занимал вопрос, с какого рода женщиной он разговаривает.
Мистигри в душе уже возмущался покровительственным тоном прекрасной супруги управляющего, но он, как и Бридо, выжидал, не вырвется ли у нее какого-нибудь словечка, которое сразу бы ему все разъяснило, или одного из тех жестов, на которые у художников особенно наметан глаз; ведь они от природы беспощадные наблюдатели и быстро подмечают все смешное, ценя в нем пищу для своего карандаша. Обоим художникам сразу бросились в глаза большие руки и ноги красавицы Эстель, бывшей крестьянки из окрестностей Сен-Ло; затем два-три словечка из лексикона горничной, обороты речи, не соответствующие изяществу ее туалета, помогли художнику и его ученику быстро разобраться, с кем они имеют дело. Они перемигнулись и тут же решили с самым серьезным видом позабавиться на ее счет и приятно провести время.
-- Вы любите искусство, сударыня? Может быть, вы и сами в нем преуспеваете? -- осведомился Жозеф Бридо.
-- Нет. Правда, я получила недурное образование, но чисто коммерческое. Однако я так глубоко и тонко чувствую искусство, что господин Шиннер каждый раз, закончив картину, приглашал меня посмотреть и высказать свое мнение.
-- Совсем так же, как Мольер советовался с Лафоре , --вставил Мистигри.
Госпожа Моро не знала, что Лафоре была служанкой, и весь ее вид свидетельствовал, что, по неведению, она приняла его слова за комплимент.
-- Неужели он не попросил вас служить ему натурой? -- удивился Бридо.--Художники лакомы до хорошеньких женщин.
-- Что вы хотите этим сказать? -- воскликнула г-жа Моро, на лице которой отразился гнев оскорбленной королевы.
-- На языке художников "натура" означает модель. Художники любят рисовать с натуры красивые лица, -- пояснил Мистигри вкрадчивым голосом.
-- Ах, вот что! Я не так поняла это выражение,-- ответила она, бросая на Мистигри нежный взгляд.
-- Мой ученик, господин Леон де Лора, -- сказал Бридо, -- проявляет большую склонность к портретной живописи. Он был бы наверху блаженства, если бы вы, чародейка, разрешили ему запечатлеть на память о нашем пребывании здесь вашу прелестную головку.
Жозеф Бридо подмигнул Мистигри, словно говоря: "Да ну же, не плошай! Она недурна!" Поймав его взгляд, Леон де Лора подсел на диван поближе к Эстель и взял ее за руку, чему она не воспротивилась.
-- О сударыня, если бы ради того, чтобы сделать сюрприз вашему супругу, вы согласились несколько раз, тайно от него, позировать мне, я бы самого себя превзошел. Вы так прекрасны, так свежи, так очаровательны!.. Человек бездарный, и тот станет гением, если вы будете служить ему натурой... В ваших глазах столько...
-- А потом мы изобразим на арабесках ваших милых деток, -- сказал Жозеф, перебивая Мистигри.
-- Я бы предпочла иметь их портрет у себя в гостиной; но, может быть, с моей стороны это нескромное желание,-- подхватила она, строя глазки Жозефу.
-- Сударыня, художники боготворят красоту, для них она -- владычица.
"Прелестные молодые люди", -- подумала г-жа Моро.
-- Любите ли вы вечерние прогулки, после обеда, в экипаже, в лесу?..
-- О! о! о! о! о! -- вздыхал Мистигри от восторга при каждом слове. --Прэль будет для нас земным раем.
-- И в этом раю будет Ева, молодая и очаровательная блондинка, --прибавил Бридо.
Госпожу Моро распирало от гордости. Она парила на седьмом небе, но тут ей пришлось спуститься на землю, как бумажному змею, когда его дернут за веревочку.
-- Барыня! -- крикнула горничная, пулей влетая в комнату.
-- Что это значит, Розали? Кто разрешил вам входить без зова?
Розали не обратила ни малейшего внимания на замечание и шепнула хозяйке:
-- Его сиятельство приехали.
-- Граф меня спрашивал? -- осведомилась г-жа Моро.
-- Нет... Но... граф спрашивают чемодан и ключи от своих апартаментов.
-- Ну так дайте, -- сказала Эстель раздраженно, стараясь скрыть свое смущение.
-- Маменька, вот Оскар Юссон! -- воскликнул ее младший сын, таща за собой красного, как пион, Оскара, который при виде расфранченных художников остановился, не решаясь двинуться с места.
-- Ах, вот и ты, милый Оскар, -- сказала Эстель, поджав губы. -- Я полагаю, что ты переоденешься, -- прибавила она, осмотрев его с ног до головы самым бесцеремонным образом.-- Надеюсь, мать не приучила тебя обедать в гостях в таком затрапезном виде.
-- Будущий дипломат должен знать, что как оденешься, так и оценишься...
-- Будущий дипломат? -- воскликнула г-жа Моро.
Бедный Оскар переводил взгляд с Жозефа на Мистигри, и на глаза ему навертывались слезы.
-- Дорожные шутки, -- сказал Жозеф, из жалости стараясь выручить Оскара.
-- Мальчик хотел поострить, вроде нас, и прихвастнул, -- не унимался беспощадный Мистигри. -- Вот теперь и сидит как дурак на мели!
-- Барыня, -- сказала вновь появившаяся Розали. -- Его сиятельство заказали обед на восемь персон; кушать они будут в шесть часов. Что прикажете готовить?
Пока Эстель совещалась со старшей горничной, художники и Оскар обменялись взглядами, в которых отразились их ужасные предчувствия.
-- Его сиятельство! Кто это? -- спросил Жозеф Бридо.
-- Да это граф де Серизи, -- ответил младший Моро.
-- Уж не он ли ехал с нами в "кукушке", -- заметил Леон де Лора.
-- Что вы, граф де Серизи путешествует только в карете цугом,-- сказал Оскар.
-- Как приехал сюда граф де Серизи? -- спросил художник г-жу Моро, когда она в полном расстройстве чувств вернулась в гостиную.
-- Ничего не знаю, -- ответила она, -- сама не могу понять, каким образом и зачем приехал граф. И мужа как нарочно нет дома!
-- Его сиятельство просят господина Шиннера в замок, -- сказал вошедший садовник, обращаясь к Жозефу, -- отобедать вместе с его сиятельством, а также и господина Мистигри.
-- Влопались! -- весело воскликнул "мазилка".-- Оказывается, тот пассажир в пьеротеновой карете был не мещанин какой-то, а граф. Правильно говорят -- попался, который смеялся.
Оскар чуть не обратился в соляной столб; при этом известии в горле у него запершило, как если бы он хлебнул морской воды.
-- А вы-то ему рассказывали о поклонниках его жены и о его тайной болезни! -- напомнил Мистигри Оскару.-- Вот и выходит по поговорке: не зная броду, не лезь на подводу.
-- Что вы имеете в виду? -- воскликнула жена управляющего, глядя на художников, которые ушли, потешаясь над физиономией Оскара.
Остолбеневший и растерянный Оскар молчал, ничего не слыша и не понимая, хотя г-жа Моро сильно трясла его за руку и не отпускала, требуя ответа. Но ей пришлось оставить Оскара в покое, так ничего и не добившись, потому что Розали опять позвала ее, прося выдать столовое белье и серебро и присмотреть самой, как выполняются многочисленные распоряжения графа. Прислуга, садовники, привратник с женой -- все суетились в смятении, вполне понятном. Хозяин свалился как снег на голову. От Кава он пошел по знакомой ему тропинке к сторожке и поспел туда задолго до Моро. Сторож был поражен, увидя настоящего хозяина.
-- Значит, Моро здесь, раз здесь его лошадь? -- спросил у него г-н де Серизи.
-- Нет, ваше сиятельство; но ему надо до обеда побывать в Мулино, вот он и оставил здесь лошадь, а сам пока пошел в замок отдать кое-какие распоряжения.
Сторож не подозревал, какое значение имел его ответ, который при данных обстоятельствах для человека проницательного звучал как неопровержимое доказательство.
-- Если ты дорожишь местом, -- сказал граф сторожу, -- садись на лошадь, мчись во весь опор в Бомон и передай господину Маргерону записку, которую я сейчас напишу.
Граф вошел в сторожку, написал несколько слов, сложил записку так, чтобы ее нельзя было развернуть незаметно, и отдал сторожу, когда тот уже сидел на лошади.
-- Никому ни слова,--сказал он. -- А если Моро удивится, не найдя здесь своей лошади, скажите, что это я ее взял, -- прибавил он, обращаясь к жене сторожа.
И граф устремился в парк, калитку которого сейчас же отперли по его приказанию. Человек, самый привычный к политике, к ее волнениям и неудачам, если душа его достаточно молода, чтобы любить, даже в возрасте графа, страдает от измены. Г-ну де Серизи было так трудно поверить в подлость Моро, что в Сен-Брисе он склонен был считать его скорее жертвой дядюшки Леже и нотариуса, чем их сообщником. Поэтому во время разговора фермера с трактирщиком он все еще думал простить управляющего, задав ему хорошую головомойку. Странное дело! С той самой минуты, как Оскар рассказал о почетных недугах графа, вероломство его доверенного занимало этого неутомимого труженика, этого наполеоновского деятеля лишь как эпизод. Его тщательно хранимую тайну мог выдать лишь Моро, вероятно издевавшийся над своим благодетелем с бывшей горничной г-жи де Серизи или с бывшей Аспазией времен Директории. Уйдя в боковую аллею, этот пэр Франции, государственный муж, министр рыдал как ребенок. Он выплакал свои последние слезы! Он был так глубоко оскорблен во всех своих человеческих чувствах, что теперь, позабыв обычную сдержанность, шел по парку, разъяренный, как раненый зверь.
На вопрос Моро, где его лошадь, жена сторожа ответила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24