Точно ждала его на этом самом месте, точно видела его издали так же, как видел ее он.
У него вовсе запал язык – не сказал даже «здравствуй». Он только видел ее улыбку, только ее губы, красные, подобно клюквенному соку, только зубы, чуть обнаженные и очень похожие на снежинки в январские морозы, когда они сверкают под лунным голубым светом.
На ней было длинное шерстяное одеяние из очень теплой домотканой шерсти. Оно было тщательно отбелено и тоже сверкало. Посреди ярчайшей весенней зелени, вся в белом, Гудрид походила на некую жительницу лесов.
Не зная, что и сказать, он подошел к лодке и тронул ее нос. Потом попробовал, прочны ли уключины? Ему показалось, что на донышке больше воды, чем полагалось бы: значит, неважно просмолена лодка или рассохлась и швы незаметны для глаза, но на воде дают о себе знать.
Он не без труда выдавил из себя:
– Эта лодка требует внимания. Водичка на донышке.
– Правда?
Гудрид приблизилась к лодке, заглянула в нее. Она скрестила на груди руки – перед ним словно сверкнули две белые молнии. И ослепили его на мгновенье.
– И в самом деле вода, – сказала весело Гудрид. – А я и не заметила. Села – и поплыла.
Гудрид глядела не на лодку, а на Кари. Он это чувствовал, хоть и не отрывал глаз от лодки, вернее, от ее днища. Но по правде, сейчас Кари не до лодки. Когда Гудрид рядом – у него мешаются мысли. То ли она умеет привораживать, то ли у него лишь одна слабость вместо силы. Одно из двух…
– Придется ее конопатить…
– Лодку? – смеется Гудрид.
– Да, лодку. – Голос у Кари сделался каким-то глухим, точно он говорил из подземелья. – Сначала конопатить, а потом смолить.
– Это недолго? – спросила Гудрид по-прежнему весело.
– Недолго, если делать как-нибудь, – заметил Кари, – а если как следует, то придется повозиться.
Гудрид приметила в траве цветок и сорвала его. Кари только сейчас увидел в ее руках букетик из маленьких цветов.
– Цветы, – сказал он.
– Да. – Гудрид улыбнулась и прижала цветы к груди.
Он не глядел на нее. Только скользнул взглядом по букетику. «Она собирала цветы», – подумал Кари. И почему-то нахмурился. Бог с ними, с цветами, а как быть с лодкой…
– Надо конопатить, – повторил он деловито.
Он был почти сердит: неужели нельзя присмотреть за лодкой, раз на ней плавают? Нет, Гудрид, конечно, ни при чем, не женское это дело. Но куда смотрит отец, чего зевают братья? Если человек живет у фиорда, в двух шагах от воды, то лучший его друг – лодка. Спрашивается: разве так обращаются со своим лучшим другом?
Кари все это высказал вслух. Немного сердито. Немного озабоченно. И довольно громко…
– Кари…
Он молчал.
– Кари, – повторила она.
– Слушаю.
– Мне кажется, что ты прав. Ведь нет ничего проще, как просмолить лодку. Немного вару, немного пеньки.
– Верно. Мне рассказывали про одного самонадеянного жителя севера. У него был корабль. И он поплыл на нем с двумя сыновьями. Ему говорили знающие дело люди: «Очень сильная течь в корабле». – «А на что же бадейка? – отвечал этот самонадеянный. – Нас трое, и мы выльем всю воду за борт». Сыновья были под стать отцу. Они сказали, что плюют на все, что ходили в море не раз, что море для них что соседняя комната. Такие это были люди.
Он замолчал. Осматривал со всех сторон лодку,
– А дальше? – спросила Гудрид.
– Что?..
– Что стряслось с тем человеком?
– Утонул, конечно. И он, и его сыновья. Не успевали они воду вычерпывать.
Она понюхала цветы, глубоко вздохнула. Все это не ускользнуло ни от его глаз, ни от его ушей. «Нет, – подумал он. – Гудрид существо особенное». И у него сперло дыхание от этой мысли. Он не посмел взглянуть на нее лишний раз.
Она протянула ему цветы:
– Понюхай, Кари.
Он стоял как истукан, не смея шевельнуться.
– Понюхай, какой нежный запах! Такой запах бывает только в эту пору. Потом он делается более острым, неприятно шибает в нос.
Кари походил на обиженного бычка. Глядел исподлобья на воду.
– Понюхай же, Кари…
Он с замиранием сердца наклонился чуть книзу, к ее руке. Вроде бы понюхал цветы. Но ему показалось, что аромат исходит от ее пальцев: они были тонкие, почти прозрачные и нежные, как облака в летний день.
– Гудрид, – промычал он, – ты когда приплываешь сюда за цветами?
Она расхохоталась. А он обмяк, слушая ее веселый смех.
– Кари, я приплыла…
– А когда же еще раз?
– Еще раз? – Гудрид снова прижала цветы к своей груди. – Не знаю. А что?
– Просто так. Хотел сказать тебе кое-что…
– Снова про лодку, что ли?
Она осмелела. Стала перед ним так, что он даже не мог отвести глаза в сторону.
– Зачем про лодку? – проговорил он.
– А про что?
У нее были золотистые волосы, словно бы они из солнечных лучей. Глаза – большие-большие. Он не мог еще раз не посмотреть на пальцы, державшие цветы: неужели они из плоти, как у всех?
Кари сказал, что у него на уме нечто важное. Что он желает открыть ей тайну. Что он мог бы хоть сейчас сказать об этом, тайном, да время поджимает, надо, дескать, торопиться…
– А куда ты торопишься, Кари?
– К скальду.
– Тейту?
– К нему.
– Не люблю его.
– Почему? – поразился Кари.
– Сама не знаю почему. Я боюсь мужчин, которые живут в лесу, у которых нет ни жены, ни детей.
Она подошла к лодке, чуть приподняла подол и уселась на узкую перекладину.
– Кари, ты подтолкнешь лодку?
Он ничего не ответил. Уперся ногами в песок, а руками в нос лодки. И легко спустил ее на воду.
– Надо просмолить, – сказал он громко.
Гудрид взмахнула веслами.
«Кажется, улыбнулась», – сказал он себе, стараясь не глядеть на лодку,
VI
Сколько он простоял столбом на берегу фиорда? Кари этого точно сказать не мог.
Когда же он, услышав какой-то треск за спиной, повернулся к чаще, увидел перед собой трех всадников. Были они одеты так, словно собирались на битву: в руках у каждого секира.
Кари от неожиданности опешил. А потом, хорошенько разглядев бородатые лица всадников и секиры, сказать по правде, оробел. Да, бородачи ничего хорошего не сулили.
– Кто ты? – спросил один из них.
– Я?
– А кто же еще? Не прикидывайся дурачком!
– Я – Кари, сын Гуннара.
– Которого? Того, что на хуторе у моря живет? Близ Безымянной скалы?
– Того самого.
Спрашивавший был рыж, лицо его было округло и походило на медную тарелку, на которой подают яблоки. Его товарищ, напяливший на голову некое подобие кожаного шлема, походил лицом на лося: вытянутые далеко вперед челюсти и приплюснутый нос. Лошадь третьего – совсем молодого щенка с дурацкими глазами – стояла поодаль.
– Послушай, – продолжал рыжий, – говорят, что ты и твой отец Гуннар вместе с соседями собираетесь на ловлю трески… Правда ли это?
– Правда, – сказал Кари, который никак не мог взять в толк, что же, собственно, происходит и чем вызван этот вопрос.
– Если так, – говорил рыжий, – если ты и впрямь собираешься на рыбную ловлю, если ты, сын Гуннара, полагаешь плыть со своим отцом… то не кажется ли тебе странным, что ты находишься здесь, на этой лужайке, а не там, где чинят снасти, конопатят бока кораблям и запасают ворвани на дорогу?
– Нет, не кажется.
– Это почему же?.. Почему ты так говоришь?
– Каждый говорит то, что думает.
Рыжий переглянулся со своими товарищами. Его, казалось, озадачили слова молодого человека – одинокого и безоружного.
– А по моему разумению, Кари, каждый думает, что ему в голову взбредет, но говорит – лишь трижды подумав.
– Так полагают многие…
Лось открыл рот, чтобы проворчать:
– Уж больно мы заболтались.
– Слышишь? – обратился рыжий к Кари.
– Каждый, кто не глух, слышит.
Рыжий удивился.
– Послушай, Кари, или как там тебя зовут!.. Разве ты ничего не смыслишь? Или прикидываешься простачком? Так знай: моя секира рубит от макушки до паха. Не так ли? – Рыжий с этим вопросом обратился к Лосю.
– Так! – поддакнули и Лось и юнец.
– На то и секира, чтобы она рубила, как полагается, – заметил Кари. Был он с виду очень спокоен. – Плох тот, кто, владея ею, не умеет ею пользоваться.
Лось рассмеялся:
– Да это же настоящий скальд! Где он поднабрался всего этого?
– У скальда же, – объяснил рыжий.
«Им все известно, – подумал Кари. – Следили они за мною, что ли?»
– А все-таки, Кари, ты должен дать ответ.
– Какой?
– Когда ты поплывешь со своими?
– За рыбой?
– Да, за рыбой.
– Это лучше всего знает мой отец.
Рыжий, казалось, едва сдерживал себя. Да и конь его нетерпеливо бил копытами землю.
– Хорошо, – сказал рыжий, – положим, ты – несмышленыш. Хотя, наверное, с удовольствием жрешь форель…
– Я не жру, – мрачно сказал Кари.
Все три сотоварища дружно прыснули. Рыжий сказал, что допускает, что Кари не жрет форель, а вкушает ее, подобно иному конунгу. Вполне допускает!
Вдруг он взмахнул секирой – воздух аж засвистел! – и сказал громко:
– Ну, вот что: я соглашусь с тобой, что ты ничего не знаешь о том, куда и когда уплываете вы за рыбой, но ты должен ответить и без промедления: зачем ты здесь, на этом самом месте, на этой зеленой лужайке, в это время?
«Наконец-то он спросил о том, что его больше всего интересует».
– Разве это твоя земля? – спросил Кари.
– Нет!
– Разве я твой раб?
– Нет! – У рыжего брызнула слюна.
– Объясни мне: в чем же я должен давать тебе отчет?
Кари рассудил так: «Если до сих пор они не убили меня, то несомненно хотят услышать от меня нечто…» И в этом он оказался прав.
Рыжий, казалось, набрался терпения. Он сказал:
– Здесь ты был не один.
– Верно.
– Здесь была Гудрид.
– И это правда.
– Что тебе от нее надо?
– Мне? – удивился Кари. Он не рисовался. Нет! Он и на самом деле не знал, что ему нужно от Гудрид. Он тянулся к ней, как растение к свету, к солнцу. Почему тянется растение? Кто на это может дать ответ? Да никто! Сам О?дин, создавший все сущее, едва ли ответит на это.
Почему он тянется к Гудрид? Может, оттого, что зубы у нее, как снежинки белые? Или потому, что голос ее звучит не так, как у других девушек?
Кари на мгновенье забывает, кто стоит перед ним и кому дает он ответ. И простодушно разводя руками и глядя прямо в глаза рыжему, тихо шепчет:
– Не знаю.
Рыжий поразился не столько словам Кари, сколько его позе – беспомощной, непонятно искреннему тону и глазам, чуть увлажненным.
– Не знаешь? – вопросил рыжий.
Он еще раз переглянулся с сотоварищами и пожал плечами.
Кари молчал. Было слышно, как шелестит листва в лесу, как поют птицы…
– Ладно. Заболтались, – сказал рыжий. – Так и быть: поверим, что ты ничего не знаешь. Но отныне знай одно… – Рыжий приподнялся на стременах и снова взмахнул свистящей секирой. – Знай одно и крепко заруби себе на носу: Гудрид не для тебя! Я говорю: ты ей не пара! И еще заруби: есть некий берсерк, который думает о Гудрид больше, чем ты. И который – настоящая пара Гудрид. Если ты захочешь поговорить с ним и услышать об этом сам, собственными ушами – приходи завтра в это же время к броду на Форелевом ручье. На всякий случай можешь вооружиться: тот витязь всегда готов к бою… Понял? А теперь наше последнее слово: оставь в покое Гудрид!
И прежде чем Кари смог что-либо сказать, всадники исчезли в лесу.
Он слышал только топот их коней.
Да и то недолго…
VII
Гуннар явился домой. Было далеко за полдень.
Спросил хозяйку:
– Где Кари?
– Разве не на берегу? – удивилась хозяйка.
– Нет, – сказал Гуннар. – Может, на берегу, но не на том, где ему полагалось бы быть.
VIII
Скальд сказал:
– Эти всадники – не просто дерзкие люди. Они говорили не сами по себе, но по поручению. Если ты спросишь, от чьего лица говорили они, – отвечу тебе так: вспомни случай на Форелевом ручье. Тот, который утонул, тут ни при чем. Но ведь братья его остались в живых. Так кто же из них сватается к Гудрид? Фроди или Ульв?
– Она ничего о них не говорила… – сказал Кари.
– А ты ее об этом спрашивал?
– Нет. С какой стати?
Скальд Тейт очень удивился его словам.
– Послушай, Кари, – сказал он, – ведь ты же приходишь на зеленую лужайку. Верно говорю?
– Да, верно.
– А зачем? Чтобы увидеть Гудрид?
– Да.
– Увидеть, чтобы поговорить?
– Да… Но…
– А поговорить, чтобы кое-что уяснить себе? – жестко продолжал скальд.
Кари покраснел:
– Не знаю.
– Как это так – «не знаю»?
Кари молчал.
– Ты уже вышел из того возраста, когда мало смыслят. Эти молодцы нынче дали тебе понять, кто ты есть. Ты можешь уразуметь, на что они намекнули? Если только все случившееся можно назвать намеком.
Кари было ясно: это все из-за нее, из-за Гудрид. Но ведь он-то, Кари, ничего дурного не сделал. Он и в мыслях не держал, что кто-то еще интересуется ею.
Тейт в нетерпении хлопнул себя ладонями по коленям. Он сидел на бревне перед своей хижиной, и солнце согревало его. Скальд внимательно осмотрел своего молодого друга, словно видел его впервые. И сказал:
– Кари, ты молод. Есть в тебе привлекательность, которая подобает мужчине. А душа твоя чиста, и глаза твои видят только то, что освещено весенним солнцем. Я тебя сравнил бы – не тебя, а твою душу, твое сердце – с чистой поверхностью гранита, на которую еще не нанесли таинственные знаки. Это отличает тебя от многих других в лучшую сторону, но кое в чем и вредит тебе. Пойми, я это говорил не раз: трудно в наше время на нашей земле человеку чистому, честному, доброму.
– Я, как видно, кому-то мешаю…
– Именно! – Скальд снова ударил ладонями по коленям. – Мешаешь и даже очень.
– Что же делать, уважаемый Тейт?
Тейт не задумывается:
– Бросить ее!
– Кого?
– Гудрид!
– Бросить?.. Как?.. Куда?.. Она же не щепка, не камень.
– И тем не менее – бросить!
Если Кари не сразу понял тех всадников, то еще загадочнее выглядел нынче скальд. О чем он говорит? И что значит «бросить Гудрид»?
Скальд пояснил. Оп пытался вразумить молодою человека.
– Бросить – значит оставить в покое.
– А разве она не в покое?
– Но ведь ты-то с ней о чем-то говорил?!
– Говорил.
– О чем же?
Кари пытался вспомнить. А скальд ждал, что скажет Кари. И он дивился тому, что так долго можно вспоминать то, что совсем недавно говорил возлюбленной.
– Она стояла поодаль… Она собирала цветы!.. Дала мне понюхать их… Она стояла вон там, а я вот здесь… – Кари точно обозначил места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21