Скан, вычитка, fb2 Chernov Sergey
«Гулиа Г.Д. Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт.»: Советский писатель; Москва; 1986
Аннотация
«… Жизнь викингов была полна приключений на больших просторах суши и моря. Бывая в различных странах, я пытался увидеть какие-нибудь следы их, чтобы лучше понять, что же это были за люди. Ведь любопытно, например, что осталось от эпохи викингов в Швеции и Дании, Финляндии и Иране, Египте и Тунисе, во Франции и Англии, в Болгарии и Ливане… Не упускал я из виду викингов и в Эстонии, на Нижней Волге и Каспии, на днепровских берегах и в Новгороде…
А что говорить о знаменитых сагах, посвященных далеким, далеким временам, в частности, о сагах Снорри Стурлусона? Это несомненно правдивые рассказы о повседневном житье-бытье и битвах викингов. Музейные экспонаты служат бесценной вещественной иллюстрацией к этим сагам…
Может быть, эта непритязательная история из жизни Кари, сына Гуннара, сына Торкеля, сына Гутторма, и Гудрид, дочери Скегги, ответит на некоторые вопросы, возникающие, когда уходишь мыслями к восьмому веку и представляешь себя живущим на хуторе где-нибудь в древнем Раумсдале или Согне. …»
Георгий Дмитриевич Гулиа
Викинг
Когда плывешь из Бергена в сторону Олесунна, на тебя непрестанно и пристально смотрят грозные скалы и вырастающие за ними суровые горы. Каменные монолиты скал кажутся темными в зимнюю пору, весной и осенью – серыми, а летом они покрыты зеленью.
Это – по правую руку.
А по левую – сплошная вода. Где ее конец? И есть ли за этой – то молчаливой, то невообразимо ревущей – стихией какая-нибудь суша, какие-нибудь острова или материки? Живут ли на тех островах или материках какие-либо существа? И что за существа?
Кто из обитателей этих скал, что по правую руку, и спрятанных от глаз глубоких фиордов мог ответить на эти вопросы тысячу с лишним лет назад? Что знали обо всем этом первые, самые первые викинги? Те самые викинги, которые, презирая (или понуждаемые презирать) опасность, попытались выйти в далекое море и плыть на запад. Наверное, понимали они, что, может быть, никогда не увидят эти пусть суровые, но родные скалы и самых близких людей: отца и мать, брата или сестру, а может – жену, детей или невесту. Ведь они были такими же людьми, как мы с вами, им тоже бывало больно и смешно, весело и грустно. Они тоже любили, им тоже было жаль близких и землю свою, какою бы неказистою ни была она. Еще задолго до первых плаваний викингов на далеком юге Европейского континента Сенека писал: «…ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина». Можем ли отказать тем, кто уплывал от своих скал за море, в любви к своей, пусть мрачной, земле? Ведь она была их родина!
Какие же чувства владели теми, которые пускались в далекое плавание? Решимость плыть и плыть? Отсутствие страха? Океан был неведом и полон таинственности. Может, нечто схожее испытают и те наши потомки, которые первыми полетят к далеким планетам, чтобы навсегда обосноваться там. Во всяком случае, неизведанное во все времена было неизведанным, и проторенной тропы в нем не бывало и не будет. Это совсем, совсем не просто, а для души и сердца – почти невыносимо.
И тем не менее они уплывали…
Весною, покидая тихие, сказочно прекрасные в своем суровом величии фиорды, викинги прощались со всем привычным. Может, они были слишком любознательными? Или очень жаждали приключений? Уйти, чтобы, может быть, не вернуться? Из любви к романтике?
Наверное, была какая-то важная, очень сильная побудительная причина, толкавшая на приключения. Не без этого! О такой причине мне говорил в Осло известный исследователь первых поселений викингов в Северной Америке Хельге Ингстад. Его размышления по этому поводу получили точное выражение в одной фразе его известной книги. Вот она, эта фраза: «Их не только влекла тяга к новому, не только манили приключения, у них было и ясно осознанное стремление найти добрый край…»
Я думал над этой фразой, плывя мимо норвежских берегов к прекрасному городку Олесунн, который мне кажется воистину северной Венецией. И думал еще над мудрой пословицей: «От добра добра не ищут».
Когда я ступил на землю викингов, когда увидел причудливые ущелья фиордов, как бы наполненные звуками григовской музыки, и клочки плодородных участков посреди первозданных каменных исполинов, когда немного позже я узнал, что значит норвежская зима в этих местах и как бывает оторван человек от себе подобных, как далеко оказывается он даже от соседа, по существу будучи отделенным от него лишь ближайшей горой, мне показалось, что начинаю разбираться в душевной весенней сумятице тех сильных и отважных людей. (Я имею в виду тех викингов, к которым еще не прилипла позднейшая кличка «разбойники».) Именно с наступлением весны они приводили в исполнение свои планы, родившиеся у длинных очагов в зимние дни и вечера…
Жизнь викингов была полна приключений на больших просторах суши и моря. Бывая в различных странах, я пытался увидеть какие-нибудь следы их, чтобы лучше понять, что же это были за люди. Ведь любопытно, например, что осталось от эпохи викингов в Швеции и Дании, Финляндии и Иране, Египте и Тунисе, во Франции и Англии, в Болгарии и Ливане… Не упускал я из виду викингов и в Эстонии, на Нижней Волге и Каспии, на днепровских берегах и в Новгороде…
В музеях Норвегии и Дании находятся образцы оружия и бытовых вещей древних обитателей этих стран и их ближайших потомков – викингов. Здесь можно увидеть почти всё – от простых игл и санок до луков и стрел и различных мечей. И конечно же самую чудесную достопримечательность – настоящие корабли викингов! Они стали доступны благодаря археологическим находкам. Но если бы сами викинги не упрятали их надежно вместе со своими королями-конунгами в огромных могилах-курганах, то археологам нечего было бы и откапывать.
Корабли викингов – некоторые очень хорошей сохранности – выставлены в огромных футлярах-музеях. И тебя невольно охватывает особенное чувство оттого, что можешь постоять совсем рядышком с бортом тысячелетнего возраста, испытавшим силу океанских волн. И нельзя не восхищаться работой корабельных мастеров, умевших сочетать прекрасную форму судна с его поразительной остойчивостью.
Очень хороши экспонаты и в музеях Стокгольма и Хельсинки. А близ финской столицы я видел несколько курганов эпохи викингов, которых пока еще не касалась лопата археолога. Какую же тайну они всё еще хранят?
А что говорить о знаменитых сагах, посвященных далеким, далеким временам, в частности, о сагах Снорри Стурлусона? Это несомненно правдивые рассказы о повседневном житье-бытье и битвах викингов. Музейные экспонаты служат бесценной вещественной иллюстрацией к этим сагам…
Может быть, эта непритязательная история из жизни Кари, сына Гуннара, сына Торкеля, сына Гутторма, и Гудрид, дочери Скегги, ответит на некоторые вопросы, возникающие, когда уходишь мыслями к восьмому веку и представляешь себя живущим на хуторе где-нибудь в древнем Раумсдале или Согне.
Часть первая
I
Он велел подбросить дров в огонь. Вскоре заиграло высокое пламя. Если долго смотреть на пламя, а потом осмотреться вокруг, то кажется, что темень повсюду: не видно углов большой комнаты, не видно черного потолка, и пола не видно. Идолов – этих резных столбов – тоже не видно.
Над очагом висел котел, и в нем кипела вода. Женщины черпали из него кипяток и уносили в соседнюю комнату. Суета в доме стояла немалая.
Гуннар, сын Торкеля, сына Гутторма, сидел у очага на низкой скамье и, подперев подбородок обоими кулаками, неотрывно глядел на рыжее пламя. Казалось, мысли его были далеко отсюда. Но это не так: просто он был сильным человеком и ждал спокойно, что будет.
На дворе бушевала пурга. Январь, разумеется, не лучший месяц в году. Но таким сотворили его боги. И с этим ничего не поделаешь. Сорок зим прожил Гуннар, сын Торкеля, из них хорошо помнит тридцать пять: все тридцать пять январей были студеными, хоть они здесь и мягче, чем в других местах. В январе всегда с особенной силой воют ветры, и оттого на душе делается очень холодно, темень свивает гнездо в самом сердце.
За спиною Гуннара – дверь, ведущая в каморку, где спят четверо детей: три девочки и мальчик. А впереди, если чуть скосить глаза направо, дверь в комнату, где сейчас рожает жена. Ей оказывает помощь повивальная бабка с соседнего хутора – большая мастерица по части изготовления всяческих целебных зелий. Она молча наливает кипяток в небольшой таз и так же молча, не обронив ни единого слова, уходит в соседнюю комнату. Она молчит, и Гуннар, сын Торкеля, молчит. Молчать и думать – в привычке у местных жителей.
А ветер поет грустную песню. Он сочиняет, как мудрый скальд. Непонятная песня, но она под стать январской стуже. Порой даже кажется, что есть у песни слова, которые различимы и которые доносятся сверху, из отверстия в кровле, куда положено вылетать дыму наружу. А нынче дым, как видно, от той унылой скальдической песни сгустился и ест нещадно глаза.
Когда повивальная бабка снова появилась, чтобы зачерпнуть кипятку, Гуннар сказал:
– Женщина, что же происходит там? – Он кивнул на дверь.
Она ответила в том смысле, что за дверью происходит то, что и полагается после девяти месяцев беременности, если женщина здорова и плод ее здоров.
Гуннару эти ее слова показались чуточку насмешливыми, но ему было не до смеха: пятый ребенок – не первенец, и совсем неизвестно, что принесет с собой: радость или горе?..
– Она разрешилась? – спросил он.
– Да.
Он вздохнул. Сказал:
– Я не слышу писка.
– Услышишь, Гуннар. Крик не минует твоих ушей.
Он спросил:
– Девочка?
Гуннару почему-то казалось, что должна родиться именно девочка. Он видел прошлой ночью сон: явился дед Гутторм. Он был в доспехах из бычьей кожи, в руках держал меч. Явился он не в дом, а на болото, что за Беличьей Поляной. Гуннар хотел было принять меч из рук деда, но тот покачал головой и грозно сверкнул очами: ведь он и при жизни был берсерком, то есть бешеным воином. Меч он вложил в ножны и снова покачал головой. И снова сверкнул очами. Затем нагнулся – с трудом, словно у него болела поясница, как это часто бывало при жизни, – и сорвал алый цветок, и подал его Гуннару…
На этом самом месте сон прервался. Гуннар открыл глаза и увидел над собой черные от копоти потолочные балки. Он спросил себя: «Что бы это значило?» Сон озадачил его. Рассказал сон своему старшему брату, который жил поблизости. Звали брата Сэмунд. И он сказал так:
– У тебя родится дочь. Цветок – это знак ясный и точный. Значит – четвертая дочь.
– Разве? – спросил удрученный Гуннар. – Я был бы рад, если бы вообще никто не появился на свет.
– Так не бывает, – сказал ему брат.
– Ты меня не утешаешь…
– К чему утешение? Разве ты женщина?
– Нет, – сказал Гуннар и сделался мрачнее тучи, беременной дождем и градом, – но и мужчина порой нуждается в добром слове.
Сэмунд рассмеялся:
– Не знал, брат, что ты такой неженка. Можно подумать, что ты никогда не бился с врагом, не знал горя или бедности.
– Скажу по правде, брат: знал я горе, хлебал его немало, а бедность – моя всегдашняя сестра. Кажется, она и тебе немного знакома.
– Еще бы! – На бледном челе Сэмунда вспыхнул болезненный румянец. Это у него была некая болезнь, которая душила его по ночам, а иногда и днем, если немного поволнуется. – Мы с тобой, Гуннар, родились на этот свет, чтобы сполна испить огромную чашу лиха. Но не тужи…
Брат стал задыхаться, и Гуннар ударил его ладонью меж лопаток, как если бы тот поперхнулся костью…
Сейчас, сидя у очага, Гуннар все время думал о сне, привидевшемся ему прошлой ночью. (Позже Сэмунд умер на берегу, у самой воды, и о нем больше ничего не будет сказано в этой саге.)
II
Гуннар встал со своего места у очага и подошел к повивальной бабке.
– Асгерд, – сказал он глухо, – не мучь меня: что там у вас?
Асгерд улыбнулась. Это с нею случалось редко, потому что была она немного странной, словно бы не жила меж людей, а скорее среди зверей. Правда, ведьмой ее не обзывали, но побаивались ее глаз изрядно. Не худо было время от времени задабривать Асгерд по прозвищу Старая Карга.
– Потерпи немного, – сказала она, шепелявя. – И подбрось-ка дров в очаг, чтобы сделалось светлей.
Она скрылась за дверью – крепкой, дубовой. И, пока дверь была открыта, Гуннар явственпо услышал крик. И он сообразил, что это дает знать о себе ребенок – новое живое существо на берегу этого фиорда, названного Каменным, потому что, кроме камня, ничего путного не было на его берегах.
Гуннар поступил так, как велела Асгерд, и пламя в очаге взметнулось высоко-высоко. Оно осветило просторную комнату, в которой собиралась обычно вся семья.
Вскоре вышла Старая Карга, и с пою еще две родственницы Гуннара и его жены – обе в летах и опытные в повивальном деле.
Асгерд держала в руках дитя – этакое красноватое существо со сжатыми кулаками, оравшее во всю глотку.
Гуннар стоял посреди комнаты, а женщины торжественно несли дитя.
«Его придется поить-кормить», – подумал Гуннар и начал прикидывать в уме, достанет ли у него сил и хватит ли урожая, будет ли рожать тощая земля необходимые злаки для разросшейся семьи. Жена его была женщина сильная, здоровая и могла наплодить много, много детей.
– Мальчик, – сказала Асгерд и указала глазами на безошибочный знак мужского пола. Она протянула дитя отцу согласно обычаю.
Гуннар медлил принимать… Размышлял…
Если отец повернется спиною к ребенку, если не возьмет его на руки, значит, малышу – погибель. В этом случае Гуннар выкопает в лесу могилку и уложит туда живого ребенка. Нет, он не засыплет его землей. Смерть сюда придет сама собою.
«Не возьмет», – решила Асгерд. Две другие женщины подумали точно так же. Одна из них пошла было сообщить роженице.
«Не возьмет», – думала Старая Карга.
Гуннар был словно каменный. А мальчик ревел, словно требовал решения скорого и справедливого. Решения человека, у которого всего две руки да соха, да клочок тощей земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21