- Теперь - произвольную? - рассмеялась Клава.
- Вот именно, - посерьезнел Наперсник. - Произвольную. И даже выше того. Фигуристы свою произвольную программу ведь тоже заранее готовят, репетируют до совершенства. А ты должна выходить на лед и кататься с блеском и мастерством без всякой подготовки, исходя лишь только из предлагаемых обстоятельств. А это значит, - проговорил он многозначительно, - ты должна уметь все.
Они поговорили о том о сем, и вдруг Наперсник хлопнул себя по лбу:
- Совершенно забыл! А хотел сразу тебя обрадовать! Тебе выделена черная "Волга", представляешь? Будешь ездить, как министр. Вот такие дела. Такие права и обязанности.
На базе был и раньше так называемый завовский "Москвич"-пикап, но раз он был полугрузовой, на нем чаще перевозили какие-нибудь мелкие товары, и Клава пользовалась им только из крайней необходимости. Теперь "Волга"! На ней не станешь возить товары с железнодорожной станции. Значит, придется ездить самой.
Клава покраснела, стала благодарить, выходило, что Наперсник и тут всячески заботился о ней - укреплял ее авторитет.
- Н-нда, - проговорил он задумчиво и весьма откровенно, - черная "Волга" - и ты. Как думаешь, Диана, не приодеться ли тебе?
Клава снова вспыхнула. Еще бы, зарплата ее отличалась от прежней до неузнаваемости, плюс к тому всевозможные прибавки и премии, а она насела на работу, - понятное, конечно, дело, но все же, - насела на работу и внешне ничем не отличается от кладовщиц или заведующих отделами, и вот опять укор дорогого и всевидящего Наперсника.
Он вышел из комнаты, вернулся, кинул перед Клавой пачку денег, перевязанную банковской полосатой лентой.
- Возьми у меня в долг, - проговорил он, - потом отдашь, и, пожалуйста, - Клава услышала раздражение, - приведи себя... в соответствие.
Кольнуло ли это ее? Пожалуй, нет. С ней возились, как с малым дитем, а от нее все никакого проку, все какая-то несообразительность, нерасторопность, инфантильность. А ведь от нее ждут уже зрелости - во всем. Еще бы, черная "Волга" - и ее прохудившееся пальтишко студенческой поры, чем не инфантильность - раздражающая и глупая?
Клава взяла деньги, сложила их в сумочку. Они принялись за чай.
Как-то между прочим Наперсник сказал:
- Да, Дианочка, там вы получили болгарские дубленки, так к тебе завтра заедет секретарша одного человека, - он назвал фамилию, - отпусти парочку, женскую, сорок шестой размер, и мужскую, пятидесятый.
- Я же не имею права, - улыбнулась Клава, и ей тотчас стало стыдно.
- Знаю, знаю, - усмехнулся Наперсник. - Деньги они заплатят в магазине, а к тебе привезут записку и копию чека. Только фактуру надо оформить на тот магазин. Желательно тут же. - Он опять обаятельно улыбнулся. - Ну, а третью дубленку я тебе просто приказываю взять для себя! Когда-то еще будет завоз. Выберешь, - он говорил твердо, не допуская возражений, - оплатишь, как и те две, и завтра явишься к нам в обнове.
Клава явилась. Дубленка была роскошная. Отороченная мехом, с красивым пушистым воротником, она - это было ясно с первого взгляда - вознесла Клаву на какую-то новую духовную высоту. Красиво одетая красивая женщина, что может быть благородней, прекрасней, возвышенней? В конце концов блюсти достойный вид требовала от нее жизнь.
Клава полюбила смотреться в большое зеркало. Поглядывая в него с растущим чувством собственного достоинства, она радостно следила, как красотка в дубленке поднялась на изящные каблучки роскошных сапог, надела на голову мохнатую шапку из чернобурки, накинула на руку новомодную женскую сумку. Когда дубленка распахивалась, Клава любовалась прелестной костюмной двойкой - восемьдесят процентов чистой ангорской шерсти и лишь двадцать - синтетики.
Она наделала маленьких долгов, но ненадолго, зарплата позволяла ей одеться со вкусом, а тратиться ей было особенно не на что. Одним Клава страдала - и чем дальше, тем больше. Общежитием. Роскошно одетая женщина выходила из персональной черной "Волги" и открывала дверь общежития - надо же! Сначала это печалило ее, потом как-то незаметно стало угнетать, уничтожать.
Постепенно Клава научилась останавливать машину за квартал до общежития, потом идти неспешной походкой, оборачиваться по сторонам - нет ли знакомых глаз - и только потом браться за ручку общежитской двери. Она уже чувствовала, что такое настоящий престиж, когда директор любого магазина вскакивает из-за стола, увидев тебя на пороге, когда шушукаются за спиной продавщицы: ведь все знают, какая у тебя сила.
С силой пока Клава по-настоящему еще не разобралась, но вот общежития стыдилась безусловно. Она снова поговорила с Наперсником, в разговоре употребив новое для себя, но существенное для своего положения слово:
- Неудобно! - сказала она довольно решительно, и Наперсник весело осклабился.
- Вот, вот, - согласился он, - неудобно, но мой тебе совет - не мелочись. Комнату я тебе хоть завтра раздобуду, еще хуже - однокомнатную квартиру. Почему хуже? Да потому, что ты там надолго застрянешь. Решай дело по-крупному, - присоветовал он, - выходи замуж и получай сразу двухкомнатую.
Клава даже задохнулась: ну и разговорчик! Ничего себе, выходи замуж будто купи шубу. Мужей не меняют, просто так это не делается. Но Наперсник смотрел строго, кивал головой, потом, услышав несказанное, проговорил:
- Ты не ершись, подумай хорошенько, и со мной согласишься.
Клава подумала, ведь Наперсник не давал пустых советов. Через четыре месяца, к весне, на свадьбе, которую справляла не столько Клава, сколько весь главк, ей с Павлом вручили ключи от двухкомнатной квартиры в доме, который вскоре сдавался.
* * *
Павел.
Наперсник любил повторять Клаве великую мудрость, что все в руках человека и этими своими руками он способен построить все - даже собственное счастье.
- Сильный человек, - говорил он, - может нелюбимое сделать любимым, отталкивающее - прекрасным.
И еще он повторял:
- Красота достойна уважения лишь тогда, когда она внутри человека. Правда, он добавлял при этом: - Лучше, когда она еще и снаружи, но важней всего - внутри.
Завершающая формула выглядела так:
- Сильный человек все может сделать собственными руками. - И повторял Мичурина: - Мы не можем ждать милостей от природы.
Раздумывая о себе, о своей семейной жизни, Клава вспоминала мать, вырастившую ее после ухода отца, и отца, которого видела трижды в жизни молчаливым, угрюмым. У отца давно была другая семья, трое детей от второго брака, и он глядел на Клаву как-то исподлобья, хмуро, точно не на человека, а на свою, вот так странно материализовавшуюся, ошибку. Мать не требовала от него помощи, но он все-таки помогал нечастыми - к праздникам - переводами, и мать не уставала, хотя и беззлобно, комментировать отцовскую помощь. У матери, похоже, не было мужчин после отца, по крайней мере не было серьезных попыток обзавестись новым мужем, и Клава выросла с верой в необязательность мужского присутствия.
Личный ее опыт был скромен, хотя и тосклив до воя, до смертной тоски. В студотряде их группа работала неподалеку от политехников, однажды после танцулек ее пошел провожать бородатый парень с гусарской выправкой, провожая, щекотал ей ухо бородой, смеялся, грубо тискал, и Клава, как дурочка, влюбилась. Недели через две, опять после танцев, они, как порой говорят, сошлись в лесочке, неподалеку от стройки. Назавтра политехник на танцах не появился, и кто-то из его приятелей сказал Клаве, что к нему приехала жена, тоже студентка.
- Теперь ему, поди, не до танцев, - усмехнулся приятель, вроде бы сочувствуя бородачу.
Клава тихонько ушла с танцев, убежала в лесок, тот самый, и до рассвета проревела. Потом успокоилась. Убиваться не стала, просто успокоилась, никому не сказав о своем приключении. Девчонки в институте на эту тему вообще рядили по-разному, и хоть карамзинская сентиментальность навеки останется в русской женщине, девчоночья болтовня не драматизировала и иного выхода, который бесславным, по нашим временам, не признавался. Выходил этакий странный коктейль, где затейливо смешивалась мечта о великой любви и девичьей непорочности с деловыми соображениями о том, каким флером прикрыть для будущего мужа его возможное разочарование в целомудрии жены.
Клава и сама не раз мучилась над этим. Но выдумать ничего не могла. Однако тогда была иная эпоха ее жизни. Как многие женщины, она ощущала себя пассивной частью мироздания, и ее судьба тогда полностью зависела от сильной личности.
Теперь сильной личностью становилась она сама.
Становилась?
Безусловно!
В торговле ничто не происходит бесследно. После тех трех дубленок к ней заявилась директорша магазина, вульгарно оштукатуренная крашеная блондинка, с которой Клава уже виделась, и вкрадчивым, лисьим голосом попросила кое-что из бабьего тряпья особого качества. Клава распорядилась выписать, но тут же выяснилось, что тот дефицит уже обещали другой торговой точке. Пришлось принять директора этого магазина, мужчину, выслушать его упреки и твердым голосом проговорить, что ожидавшиеся товары пока не поступили. Мужчину она утешила чем-то другим, кажется костюмами.
Клаве казалось, она справляется. Уступки и всякого свойства взаимные компенсации она считала доказательством такта и гибкости - без них в этой профессии не проживешь.
Со временем, позже, она научилась даже грубить, повышать голос. Странное дело, директора воспринимали это как должное и, кажется, ничуть не обижались.
Она становилась сильной личностью, а сильный человек, утверждал Наперсник, способен все сделать сам, собственными руками.
Даже построить счастье.
Прибавим к этому ее молодость.
Павла она увидела на улице, вместе с одним из геологов-лауреатов. Геолог представил их друг другу. Каким он был, ее будущий муж? Единственное - высоким. Черты лица - мягки и скорее женственны. Брови и ресницы светлые, оттого лицо выглядит добрым, только вот черные глаза сверлят двумя острыми буравчиками.
Она произвела на Павла сильное впечатление, их пути пересеклись совершенно в прямом, а не в переносном смысле слова: Клава шла в своем щегольском одеянии от подъезда главка к черной машине, а знакомый геолог и Павел шли по тротуару, и она пересекла им дорогу.
- Здравствуйте!
- А, здравствуйте!
- Как живете?
- Спасибо, потихоньку.
- Потихоньку - на этой машине?
- Что делать, приходится!
- Знакомьтесь, это Диана.
- Не Диана, а Клава. Диана - это богиня охоты.
- Которая теперь утверждена богиней торговли.
- Что вы! Заведующей базой.
Геолог пожаловался мимоходом, что, живя в северных краях, не может раздобыть приличной шапки не по спекулянтским ценам, и Клава решила щегольнуть, чуть щелкнув по носам этих двоих рослых парней.
- Заходите, - сказала она лениво, - дам вам по шапке.
Они засмеялись. Потом зашли. Потом Павел пригласил ее в ресторан.
Нынешняя любовь скора на ногу. Павел сказал в ресторане, что поражен ее великолепием, раскованностью, умением руководить таким предприятием.
- Сколько там имущества? - спросил он. - На какую сумму?
Клава ответила, он закатил глаза, воскликнул:
- Танцую с миллионершей! Какое счастье!
На ухаживанье ушло все-таки немало времени. Клава уже давно решила, что выйдет замуж за Павла, если он предложит ей это. Но он не торопился, даже при больших общих скоростях. Они встречались, порой ужинали в ресторанах, но чаще сидели в кино или театре - Клава не давала ему провожать себя до общежития, - они встречались, даже целовались, но далее Павел не шел, и Клаву поражала его деликатность.
Однако она ошибалась. Это была не деликатность, а всего лишь нерешительность Павел не решался, а Клава постановила про себя, что, пожалуй, возьмет, как сильный человек, дело в свои руки, построит семью собственными руками.
Павел был добрый парень, по характеру даже тюхтя, такой охотно согласится быть не ведущим, а ведомым, это важное обстоятельство в семейных делах, и она построит - отчего же не построить? - свое собственное счастье своими руками. Прибавим к этому объективное. Клава устала от общежития, устала от одиночества. И главное, что подстегивало, торопило, - рос разрыв между состоянием ее души, ее возможностями и властью - и всем остальным - неустроенным каким-то, неимущим, временным образом ее жизни.
Ей хотелось постоянства, надежности, уверенности во всем - во всей своей жизни. Уверенность на работе и неуверенность в остальном - такое долго продолжаться не могло. Она подстегнула события. Сделала так, что Павел заревновал ее, быстро предложил: выходи замуж.
Так вот, Павел. Конструктор на заводе, большее, чего он может добиться к старости, - две с половиной сотни, как главный конструктор проекта. Пока же он был всего лишь конструктор, но это Клава собиралась компенсировать собственной работой. Характер - тюхтя, несамостоятельный. Но и это Клава была готова компенсировать собой - своей энергией, своими новыми достоинствами. Любовь? У них, кажется, был намек на похожее, но что за беда, если это скоро кончится: мало ли людей прекрасно живут без любви? Не зря же говорится: человек сам кузнец своего счастья.
Они поженились.
Наперсник срочно раздобыл им квартиру под гарантийное письмо - в хорошем, очень хорошем доме. Сильному человеку хотелось делать все быстро, даже немедленно, раз уж он сильный человек. Квартиру требовалось обставить - Клава быстро назанимала денег у знакомых завмагов. Ей давали охотно, даже как будто с благодарностью - кто две, кто три, кто пять сотен. Один звонок Наперсника, и в квартире отличная мебель. Потом посуда - не хуже, чем у людей.
Всю жизнь помнить ей день рождения сына. Первая годовщина. Она вернулась из декрета на работу, там по-прежнему хорошо, с Павлом тоже все отлично, дом обставлен прекрасно - теперь уже есть что показать жене Наперсника - до нее еще далеко, но все же.
Стол полон яств, теперь уже Клаве известно, как это делается: сними трубочку - и доставят все прямо на дом, в лучшем виде, свежайшее. Сверкает хрусталь, блистают бутылки.
Видите, она добилась всего, как и предсказывал Наперсник, все у нее замечательно, а главное - сынуля, сыночек, сын!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77